— Глаша! Глашунь, можно? — Антонина Петровна на всякий случай немного подождала, потом, приоткрыв входную верь пошире, аккуратно пронесла внутрь блюдо, накрытое чистеньким, с маками по каемке полотенцем, прислушалась.
Из залы доносился звук ударных, женский голос отсчитывал какие–то цифры, из распахнутого настежь окна доносились утренние звуки просыпающегося города.
— Глаш! Ну егоза! Ну, ласточка! — Тоня остановилась на пороге комнаты, наблюдая, как девушка в коротеньких велосипедках и маечке лихо тянется то вперед, то в стороны, как гимнастка. Волосы, бешено рыжие, колдовские, точно факир выдул их из своего медно–красного пламени, собраны на макушке в тугую «дульку», ножки, стройные, ничего лишнего, одна красота, в смешных носках с мордочкой котенка на мысках, шевелятся в такт счёту.
— И раз, и два! Прогнулись – выпрямились! Округлили спину, и раз, и два! — женщина на экране ноутбука, тоже красотка, улыбалась, говорила без умолку, и гнулась, гнулась, точно гуттаперчевая.
— Не помешала? Глашенька, а ты разве не сегодня уезжаешь?
— Сегодня, теть Тонь, сегодня! Вот сейчас все дела сделаю, соберусь и полечу…
— Счастливая ты, Глашуня, надо же, выиграла путёвку, да на море, да в отель хороший! Ну, добрым людям–то, оно всегда везёт!
— И не говорите, теть Тонь! Меня из пяти тысяч участников выбрали. Повезло просто…
— Никогда так о себе не говори, детка! Повезло… Нет, ты не случайная, значит, заслужила!
— Да это ж компьютер выбирает, ему вообще всё равно!
— Ой, Глаша, вот вы, новое поколение, ничего не понимаете. За компьютером твоим кто стоит?
Глаша сделала «вдооох–выыыдох, медленно вдох, и опять выыдох», пожала плечами и выключила ноутбук.
— Ну кто? Системный администратор, наверное.
— Тьфу ты–ну ты! Боженька там стоит, балаболка ты моя! Боженька и решает, кому сегодня в больницу попасть, кому зарплату получать, а кому, вон, в Турции всякие лететь. Значит, заслужила. Всё, ладно, побежала я, скоро оболтус мой приедет, надо встречать. Оставляю пирожки, с яблоками, как ты любишь. С собой возьми. Тарелку потом вернешь, из сервиза она у меня, от свекровушки осталась. Заглянешь, когда уезжать будешь, попрощаемся. Всё, Глашунька, умница ты моя, некогда!
— Спасибо, теть Тонь! Ой, вкуснотища–то! А я ж худею… Видимо, уже не худею… — Глафира, схватив один пирожок, надкусила его и зажмурилась. — Как у бабушки… Ну как же так у вас получается–то всё вкусно… Мммм… Загляну обязательно, попрощаться зайду! А сколько времени? Десять?! Ой–ой!
Антонина Петровна улыбнулась и, кивнув, ушла.
— Хорошая девочка, — подумала она, заходя в свою квартиру. — Добрая, умненькая, работать не боится, себе цену знает… Счастливая… Всё у неё впереди, и хорошего сколько будет, радостного!.. Замуж выйдет, детки пойдут… Красивые детки будут, рыженькие! И столько возможностей сейчас у них, молодых–то… И здоровьем занимаются, и наукой, и вообще…
Тоня села за стол на кухне, налила себе чай и задумалась. Детки… Внуков хочется, а ее Ваня всё упрямится. «Не нагулялся!» — говорит. А когда мужики–то нагуливаются? Они и в шестьдесят лишены покоя душевного… Да…
… Глаша тоже сидела на кухне, пила чай и ела соседкины пирожки.
— Да… Чужая кухня, чужие чашки, чужая квартира… А на свою, пока заработаешь, состаришься… Счастливая тетя Тоня, сын, вон, какой – и красавчик, и работящий, и добрый, всегда матери помогает! Есть ведь женщины, к ним удача сама в руки плывёт, всё получается как будто само…А муж у Антонины Петровны какой! Дядя Петя золотой человек!
Когда у Глаши на этой съемной квартире проводка сгорела, девушка перепугалась, кинулась к соседям. Так с Тоней и познакомилась. Петр Викторович сказал «цыц» на ее вопли, взял чемоданчик, пришёл и всё починил. Мастер на все руки! И дома всё сам, всё умеет, может и, что главное, хочет. Вот где сейчас таких мужей выдают? Да, пожалуй, что нигде… Ну и квартира у них своя, ни от кого не зависят… В общем, счастливые люди, что тут говорить! Вот у Глаши, что ни ухажёр, то всё с изъяном, ни за одного из них замуж не хочется. Перевелись, наверное, все хорошие мужчины…
О, если бы Тоня могла слышать Глашкины мысли, она бы только рассмеялась своим звонким, девичьим смехом. Таких мужей, как правило, не выдают. Их, и Тоня была в этом теперь уверена, нужно лепить, и самой меняться. Тогда и счастье в доме приживётся…
Тоня, в отличие от Глафиры, в институт не поступала, нужно было зарабатывать деньги. Поэтому девушка выучилась на отделочника – всё умела: и малярничать, и штукатурить, и стены выравнивать. Рука у неё была легкая – обои ложились на стенку без единой морщинки, краска, пусть и не очень хорошая, ровненько, без разводов плыла, расходилась по поверхности, повинуясь Тониной кисти. Бригадир, хмурый, грозный Петр Викторович всегда был работой новенькой доволен. Не хвалил, а то зазнается, только кивал. А Тоня и не привыкла, чтобы ей руки за работу целовали. В семье у неё каждый трудился, все на равных, о благодарностях и похвалах не задумывались. Так чего ж Петя должен её выделять?..
Всё завертелось между ними как–то внезапно. Петр Викторович поскользнулся на улице, сломал ногу. Тоня, добрая, простая душа, дотащила его до остановки, усадила на лавку и побежала в ближайшую аптеку, чтобы оттуда вызвать врача. А Пётр, к боли нетерпимый, сразу в обморок. Тонька его по щекам хлещет, испугалась, что помер, а он, бледный, в испарине, бормочет что–то, а потом как уткнулся ей в воротник и застонал. Она его утешает, по голове гладит.
— Родненький, ты потерпи, ты смотри, снег пошёл, красота же! — шепчет Тоня, а Петя только рычит, мол, зима проклятущая, да кто только этих дворников нанимает, не почистили ничего, теперь ему, бедолаге, на костылях скакать…
Вот с тех пор Пётр руки Антонине и целует… Полюбил её за ласку, за простоту и душевное тепло, что сразу вокруг неё растекается.
Поженились. Антонина переехала из общежития к Пете в комнату. Коммуналка шумная у него была, там ругаются, здесь дети, мал мала меньше, кричат, через две квартиры музыкант живет, скрипку мучает… А в Петиной комнате еще мама его живёт, почти не ходит, ноги болят у неё. К Тоньке Таисия Кирилловна долго присматривалась. Девушка часто бывала у них, пока Пётр в гипсе лежал, помогала по дому, продукты приносила, развлекала старушку беседами. Выяснилось даже, что они с Таисией Кирилловной из одной области, из соседних деревень. Таисия была с характером, обидчивая, да к тому же, лишенная возможности хозяйничать в доме, дула губы, хмурилась. Антонина иногда даже плакала тайком, мол, будущая свекровь ее невзлюбила, как жить–то они станут… Петя сначала махнул рукой – сами решайте свои недомолвки, бабьи ваши дела. А потом, поняв, что жить–то ему с обеими, стал Тоню к матери приучать, а ту – к будущей невестке. Всё было – и ругались, каждый в свою сторону гнул, и против Петра сдружились, когда он, потеряв работу, стал попивать и бродяжничать по улицам, а Тонька, уже на пятом месяце, бегала по городу, по пивным, и искала его, окаянного, находила, извинялась перед Петиными дружками и тащила мужа домой. Таисия Кирилловна терпеливо ждала, когда Тоня мужа приведет, а потом, как Петя трезвел, выговаривала ему, на совесть била. А Антонина, со своей стороны, лаской мужа в себя приводила, работу просила найти. А как Петя совсем распоясался, собралась и ушла от него, подмигнув Таисии, чтоб не переживала.
Пётр пришел к ней через три дня, хмурый, молчаливый. «Работу, — говорит, я нашел, грузчиком пока буду, возвращайся, мать там без тебя…»
Ну, Тоня руки в боки: «Мать, значит? А ты? Ты не печалишься? Ну так и живи, как раньше. На развод подам сама! Ребенку папину фамилию и отчество дам, чтобы не стыдился потом отца–пьяницу!»
У Петра лицо вытянулось, посыпались на пол принесенные в авоське яблоки. Тоня стоит, еле улыбку сдерживает. Поверил ей Петя, не понимает, что бросить его она, как ни старайся, уже не сможет…
Весной счастливая Тоня вынесла из роддома завёрнутого в одеяло мальчонку. Приехали домой, назвали ребенка Иваном. А через пять дней он заболел. Горит весь, хрипит, ротик беззубый разевает. У Тони молоко застаивается, а Ванюшка не ест, кричит и кричит. Соседи ругаются, Тоня плачет, Таисия Кирилловна молитвы читает. Приехала неотложка, забрали мальчонку вместе с матерью в больницу. Воспаление легких… Сказали, что в роддоме заразили, а там, кто знает…
Петра к сыну не пускали, инфекционное же отделение. Так он продукты приносил да записки жене писал. Она их все–все сохранила. До сих пор лежат они в шкатулочке рядом с обручальным колечком.
Выписали Тоню с ребенком только через три недели. Иванушка слабенький, худой, спит да ест, в себя приходит. А Тоня, как неживая, ходит, тенью стала, ушла вся пышность и соблазнительная округлость, исчез румянец со щек. Да и щек там уже не было, одно название…
И тогда Таисия Кирилловна подключила все свои связи, чтобы вернуть невестке нормальный облик, а заодно и здоровье.
— Надо мне спасать девочку, слышишь, Захарушка! Ну, поговори там, спроси, может, что дадут. Вот я сейчас сережки схожу, заложу, еще кое–что. Деньги не проблема, ты только поспособствуй! Подкормить Тонечку нужно, да не просто абы чем, витамины нужны!
Захар, швейцар в одном ресторане для очень богатых людей, знал Таисию еще девчонкой, купался с ней в Москве–реке подростком, а теперь, уже состарившись, иногда помогал, если что–то было очень нужно.
И вот уже стоит на столе то самое блюдо, а на нём – деликатесы. Икра, на хлебушек с маслом выложенная, ананас, кругляшами порезанный, рыбка белая, буженина, окорока маленький кусочек.
Петя, сидя с Ванькой на руках, облизнулся, но нет, нельзя ему, пусть жена поест.
А Тоня плачет…
— Да что же это?!.. Давайте все вместе, дорогие, хорошие!..
От ананаса виновницу пиршества потом, правда, обсыпало, соседи испугались, думали, ветрянка. Но обошлось…
Было… Много всего было, из чего Тонино счастье складывалось…
… А у Глаши сегодня икра уж и не деликатес, еще выбирает, какую фирму взять, какую баночку. А, может, на развес?.. И ананасы давно в банках, консервированные. В любое время года их купить не проблема. Девушка их добавляет в салат «Изабелла», но не часто, ни в диковинку же…
… Антонина и Петр работали, Ваня в сад ходил, а потом, однажды проснувшись утром, они поняли, что мир теперь не будет прежним. Он как–то раскололся, развалился весь, а с экранов телевизора и среди жильцов их коммуналочки поползло слово «перестройка», а не успели к ней привыкнуть, настали «лихие девяностые»…
Тонину строительную бригаду распустили, денег не платили, работать было негде. Они стали просто никому не нужны. Пётр тоже оказался без зарплаты. По ночам бегал к товарным поездам, разгружал вагоны. Иногда даже ему за это хорошо платили, только что купить на эти деньги, он не знал.
По вечерам Пётр не пускал Тоню с сыном погулять. Во дворах, нет–нет, да и стреляли. Банды решали, кто теперь главнее… «Диета» на углу каждые полгода меняла своего руководителя, а прежний отправлялся к праотцам. Петины друзья тоже уже другие, стали дельцами, надели на шеи цепочки, а за пазухой прятали оружие…
… Тоня шла по улице из магазина. У неё в сумке лежали три пачки соли. Всё, что смогла сегодня отхватить в магазине. Надо теперь дотянуть до лета, насажать огурцов, да и засолить их в этой несчастной соли. Или съесть её с Петей напополам, чтобы точно сказали: «Ну, пуд соли съели, теперь вместе до гроба!»..
— Тонька! Тоня, иди сюда!
Женщина обернулась. Из–за дерева ее подзывал, кривя страшные рожицы, бывший прораб их бригады.
— Фёдор? Чего ты тут делаешь? Ты ж вроде в деревню к матери уехал! — Антонина поудобнее перехватила ручки сумки.
— Тонь, дело есть. Тайное. Поговорим?
— Что такое–то? Ну, пойдем к нам, а то холодно!
— Не, давай на улице. В скверике. Сядь на лавку. Да погоди, я тебе рукавицы подложу. Всё, садись.
Сели. Фёдор пожевал губами, словно решая, стоит ли доверять женщине.
— Ну?! Федь, мне домой надо, Ваня ждёт!
— Да! Да, вот я о чём. Знаешь, тут такое дело… Мы с ребятами, ну, ты их не знаешь, не важно… В общем, торгуем стройматериалами. Ну, цемент, обои, плитка.
— Ты торгуешь? — Антонина рассмеялась. — Ловкач! Откуда ж такое богатство?
— Стройконтора одна тут развалилась, а склад остался… Вот…
— То есть как это? Тебе доверили склад?
— Нет. Ну, зачем ты всё это спрашиваешь?! Тонька, не будь такой дотошной! Станешь у нас плиткой торговать? Не обижу, денег будет вдоволь. Соглашайся, глупая! Сейчас выживать надо! И тебе, и Ваньке. Я слышал, у Петра тоже дела совсем плохи…
— Так и позови Петю! Может, и ему найдется у вас место?
Федор помолчал, теребя щетину на подбородке.
— Нет. Петра не возьму. И знаешь, ты ему ничего не говори, ладно?
— Странно это… Я не поняла – вы воруете со склада что ли?
— Да что ты! Просто реализуем продукцию. Ну что, лучше, если всё сгниёт? Итальянская плитка у нас там, Тонька! Красивая! Соглашайся. Это реальный шанс выжить!
Антонина попросила время подумать. Магазин, что открыли ребята, был при складе, на окраине города. Рядом, как говорил Фёдор, овощная база, можно будет там хоть что–то купить, найти… Ваньку тогда в садик определить, самой выйти на работу…
Пете Антонина, как и договаривались, рассказывать подробностей не стала, просто сказала, что нашла работу, на целый день, продавцом. Таисия Кирилловна строго глянула на неё.
— А чем же ты, дорогая моя, собралась торговать?!
— Да что вы! Это не то, о чем вы подумали! Просто плиткой. Обычной, облицовочной. Итальянской.
—Девочка моя! Где сейчас у нас можно найти итальянскую плитку, скажи мне пожалуйста!
— Ну… Ну, я не знаю…
— А я, что, мало зарабатываю? Тебе не хватает? Что нам, деньги эти есть что ли? — взвился Пётр.
— Нет, Петя, ну, всё полегче будет, там рядом овощная база, что–то да достанется…
Муж тогда ничего не сказал – ни «да», ни «нет»; махнул рукой, мол, делай, что хочешь. И Тоня всё же решилась…
… К складу подъезжали машины. Из них выходили мужчины – в костюмах, с кольцами на пальцах и при золотых часах. Они разгуливали между стопками плитки, трогали обои, просили развернуть их и показать, как это вообще смотрится на стенах.
Тоня, в стеганой безрукавке и свитере, ходила за клиентами по пятам, сначала помалкивала. Потом стала потихоньку проявлять свои знания. «А что у вас за стены? А чем покрыты? Ровные? А света много? Нет, что вы, эта плитка будет темнить пространство! А эта в самый раз, посмотрите, «слоновая кость» очень ходовой цвет! »..
Клиенты были довольны. Фёдор, тоже теперь в костюме, каждую неделю вызывал Тоню к себе в кабинет, открывал ящик стола, вынимал оттуда конвертик с деньгами.
— На, заработала. Хвалят тебя люди! Хвалят, это хорошо!
— Спасибо, Федь. А я про Петю вот хотела спросить…
— Нет. Я сказал, что нет, значит, нет! — обрывал разговор начальник и кивал Антонине на дверь…
С мужем Тони Фёдор крепко повздорил еще три года назад. Делили последние деньги, что получили за работу. Два прораба, две бригады, а денег – кот наплакал. Обиделся тогда Фёдор крепко, плюнул Петьке в лицо и ушёл. С тех пор не разговаривали они. Но Фёдору нравилась Тонька. Да и работник она была грамотный, аккуратный. Вот ей он помогать будет, а Петру – нет!
… Антонина расцветала – прическу новую сделала, приносила домой хорошую еду, Ваньке доставала одежду такую, какой многие и в глаза не видели.
А Петя запил…
Ну, куда это годится, чтобы жена выше мужа стояла?! А так ведь и получилось. Унизила она Петьку, как есть, унизила!
Чуть до развода дело не дошло. Тоня ругала мужа. Таисия Кирилловна её, а Петя валялся на кровати и закрывал уши руками.
И никогда бы, никто не сказал тогда, что Тоня самая счастливая женщина на земле… Счастье ушло из их семьи, испарилось…
Да ещё это Тонино увлечение… Познакомилась она на складе с одним мужчиной. Тот работал у них на должности завхоза. Обходительный, галантный, интеллигент, он женщине понравился, хотя и нельзя было этого…
Раза два водил Антонину в театр, еще разок в кафе. Тонька плыла от такого обхождения, тем более что Петя совсем опустился, всё сидел в комнате и дулся, слова от него хорошего было не дождаться…
А тот ухажёр и ласковыми именами Тоню звал, и до дома провожал несмотря на протесты своей избранницы, и золотые горы обещал…
Могла бы тогда Антонина уйти к нему? Могла, вполне могла! У того дяденьки и квартира отдельная была, есть, где разместиться, и Ваню он вроде как готов был принять, и видел он в Тоньке женщину, красавицу, а не просто жену, что под боком всегда – «подай–принеси».
И разрушилась бы тогда семья, исчезло Тонино счастье… Появилось бы, возможно, новое, сколоченное впопыхах, на старом, разрушенном, но тут вмешалась Таисия Кирилловна.
Она усадила невестку за стол, накормила её, чай налила, а потом сказала:
— Последний раз ты тут ешь, Тоня. Если так и будешь Петру изменять, то больше в мой дом не приходи. И Ивана мы тебе не отдадим. Сами вырастим из него хорошего человека. Да, Петя сейчас оступился, сник. Так помоги ему, подними, чего ж ты его добиваешь?! Ноги об него вытираешь зачем? Не люб уже? Разное в жизни бывает, Тоня, всякое, но тем любовь и проверяется, на том и стоит. Если нет любви, уходи, если есть – борись за неё, потому что та, другая, это не любовь, а только туман в голове. Решай. Время тебе даю до завтра. Утром скажешь, как дальше жить собираешься.
Антонина тогда надулась, хотела закричать, чтоб Таисия в её жизнь не лезла, что из дома её выгонять – последнее дело… Но промолчала, поправив на пальце обручальное кольцо. С Петром она была связана не этой жилплощадью или Ваней. Сын – следствие их любви, комната – приятное приложение, а вот сама любовь, хоть и высмеивают её многие, гораздо больше, чем просто театры и кафе… И с Петром она есть, а вот с тем, другим, так и не родилась…
Тоня решила остаться. Пётр, проспав всю эту ночь, даже не знал, что мог проснуться утром совершенно свободным человеком…
А через месяц посадили Фёдора. Он потянул за собой многих – кого–то случайно, по незнанию, кого–то специально, из мести. Только Тоню не тронули. Федя нигде и никак её не оформил. Её как будто и не существовало в штате строймагазина. Просто однажды она приехала, как обычно, на работу, а там всё опечатано. У неё хватило ума не задавать вопросов охране, женщина развернулась и ушла. Потом всё казалось ей, что идут за ней люди в черных плащах, что прохожие смотрят как–то подозрительно. Но не было ничего, Антонину даже не искали.
А дома ревела Тонька в три ручья, уткнувшись в Петино плечо. Тот воспрял, защитником себя почувствовал, попросил Тоню подождать, ушел в ванну и долго стоял там под холодной водой, вымывая из головы всё, что мешало двигаться дальше…
Таисия Кирилловна не вмешивалась, только улыбалась, чувствуя, что снова мир в семье наступает, всё, как и должно быть…
Пётр нанялся строителем в бригаду, возводил дачи «новым русским», дома бывал редко, зато присылал деньги. А Тонечка дворником пока устроилась. Двор небольшой, убирать немного, а руки просят работы, хочется, как раньше, заниматься любимым делом. Тоня раздобыла где–то большую банку краски, и подъезд в их доме стал свеженьким, чистым, светло–розовым. Потом преобразилась стена снаружи, что до этого много лет стояла, вся покрытая плесенью. Понемногу Антонина выбивала из руководства материалы, где–то сама, где–то с помощниками делала то, что любила и умела.
— Антонина? Вы? Узнал вас! Хорошая работа. Сразу видно, что вы мастер!
Какой–то мужчина вышел из припаркованной машины, иностранной, чистенькой, остановился рядом с Тонькой, что старательно замазывала ржавую стену гаража, улыбнулся.
— Извините, но я вас не знаю! — пожала плечами женщина.
— Да как же! Вы ж мне тогда порекомендовали обои с вензелями, очень хорошие оказались, и плитку, ту, итальянскую. Действительно, осветлила она ванную комнату. Вам спасибо!
Тоня испуганно отпрянула.
— Извините… Тогда, понимаете… — стала она что–то лепетать, но мужчина только покачал головой.
— Перестаньте оправдываться! Мы тогда оба знали, что плиточка никакая не итальянская. Но мне хотелось вам подыграть. А вы хотели её продать. И результатом все довольны. Так вот, мне повезло, что я вас нашел.
— Да, вы считаете? — Тоня видела, что из окошка кухни за ней наблюдает свекровь. Стало неудобно. — Извините, мне работать надо.
— Да, конечно. Вот по этому поводу я вас и искал. Мне нужен толковый сотрудник. Всё честно, прозрачно. Я дружу с законом, ну, что, может, обсудим?..
Так Антонина стал той, кто она есть сейчас.
Глаша знала, что соседка у неё непростая, а совладелица фирмы по продаже отделочных материалов. А муж её руководит бригадами мастеров, работают они в основном на дачах у богатых людей, но иногда и простым смертным, таким, как Глаша, помогают.
Квартиру теперешнюю Пётр и Тоня купили, вложившись в кооператив. Теперь она их, кровная, заработанная.
Ивана на ноги поставили, хорошему научили, а ведь могло и по–другому пойти. Но то ли судьба была к Антонине и Пете благосклонна, то ли сами они своё счастье в чистоте сохранили – тут уж никто не ответит, но что добро живет в их доме, это точно.
Много было в Тониной жизни, страшное было, радостное, удивительное, стыдное, и время, в которое им взрослеть пришлось, не зря называется «лихим» …
Изменились оба, и Антонина, и Петя. Возмужали, стали скептиками, возможно, меньше улыбались. Но на прошлое смотрели без сожаления.
Тоня уже ходит в парикмахерскую закрашивать седину, носит очки и мечтает о внуках.
— Старые мы стали, Петя… Ох, старые… — говорит она иногда, прижимаясь к мужу. — А мир так и не видели. Я вот итальянскую плитку продаю, а была я в этой Италии? Ни разу… Жаль. Но теперь уж как–то и боязно ехать. Мы с тобой ни языка не знаем, ни что и как там нужно, как вести себя…
— Да и ладно! Пусть, вон, молодежь ездит. Ради неё же живём! Старушка ты моя! Тонечка…
Петя улыбался и, сняв с жены очки, целовал любимые глаза.
— А знаешь, Петь, Глаша, соседка, путёвку в Турцию выиграла. Счастливая девчушка! Всё у неё впереди, любовь, семья, вся жизнь! Столько всего теперь можно, столько всего есть, о чем мы даже не мечтали… Счастливая… Прямо даже завидно…
— Ну хочешь, мы тоже в Турцию полетим? И ты будешь счастливой.
— Нет, Петька! Нет, — Антонина покачала головой. — Мне нравится так, как сейчас. Я люблю наш дом, люблю, когда к нам приезжает Ванька. Я не хочу путешествий, мне спокойно тут. Я своё счастье сполна получила. Через край не хочу, боюсь сглазить…
— Ну и ладно. Раз на турецкий берег тебе не надо, то готовься, на выходных едем на дачу. Яблони пилить буду.
— Это другое дело! Договорились!
Тоня, улыбнувшись, поцеловала мужа в щёку.
Кто–то позвонил в дверь.
Глаша, в спортивном костюме, довольная, сияющая, стояла и протягивала соседке блюдо из–под пирожков.
— Спасибо, тёть Тонь! Объедение! Теперь меня в самолет не пустят, перевес будет! Ну да ладно, я что–нибудь придумаю. Ой, здрасьте, дядь Петь!
— Привет, Рыжик. Летишь?
— Лечу, дядь Петь. Вот ключи. Цветы тогда полейте, пожалуйста!
— Хорошо, Глашенька. Ты там аккуратно, ладно? Ты береги себя!
Тоня заплакала. Так принято: когда провожаешь в дальние края хорошего человека, то обязательно плачешь…
— Договорились! Тётя Тоня, я привезу вам ракушки! Всё, такси приехало, побежала!
Глафира легко перебрала ножками по ступенькам, вылетела из подъезда и села в ожидающее ее такси. У неё впереди вся жизнь, все еще только случится или не случится, сложится или разобьется. И в этом ее счастье – счастье молодости.
Глаша так завидует Антонине – у той хорошая семья, муж, любимая работа, всё так спокойно и мило, надежно и продуманно. Сейчас. Через столько лет метаний и трудных решений. Будет ли так же хорошо всё у Рыжика? Никто не знает… Лотерея и веер выборов, перекрестки и решения, которые нельзя потом отменить… Всё впереди. И это счастье!
А Тоня немного завидует Глаше. Молодость – это одна их тех вещей, которую, к сожалению, вернуть нельзя. О ней можно вспоминать, принимать или сетовать, что всё пошло «не так», гордиться или ругать время, которое прожито, и забывать, что это и есть богатство, золото, отработанное сполна. Но Тоня и не ругает. Если бы ей предложили прожить всё заново, она бы отказалась. Уж и сил нет, и время другое, Глашино время, для неё течёт, плещет в берега, торопит вперед, несёт к новому счастью. У каждого оно своё, только хорошо в нём, в счастье этом, всем по–одинаковому…
И потом, через много лет, когда Глафире станет плохо, когда удача отвернется от неё, она всё равно будет верить в лучшее. Так учила её Антонина, одна из самых счастливых женщин на этой земле…