Из воспоминаний Григория Дмитриевича Щербачева
По окончании маневров батарейные командиры нанимали в окрестностях Петербурга луга, которые солдаты косили и кошеной травой кормили лошадей. "Травяное довольствие" давало батарейным командирам значительные денежные выгоды, так как весь отпускаемый за это время фураж оставался у них в экономии.
Солдаты были очень довольны идти "на траву" вследствие свободы, которой они там пользовались и вследствие отдыха им даваемого от строевых учений; кроме того, во время "травяного довольствия" их кормили улучшенною пищей. Офицерам не было надобности находиться в это время всем в батареях на лицо, так как никаких учений больше не было; требовалось только, чтобы во всякое время находилось в батареях, по очереди, не менее двух офицеров; остальные же офицеры могли жить где им было угодно; некоторые уезжали даже за сотни верст от Петербурга.
В том году (1848), который я описываю, погода в августе месяце была великолепная, дачи были полны народом; в Новой Деревне давались ежедневно представления под управлением известного антрепренера Излера; в Царском Селе происходили скачки, на которые собиралась масса офицеров; Царскосельском железная дорога перевозила по 8-ми огромных поездов в день из Петербурга в Павловск, где играл по вечерам известный в то время оркестр Иоганна Гунгля и где назначались иногда маскарады.
Маскарады были очень оживлены; лейб-гусары не жалели денег на шампанское, которым сами угощались и угощали масок, принадлежавших большею частью к категория дам из полусвета.
Во время танцев я был свидетелем, на одном из этих маскарадов, следующего случая. Какой-то штатский господин в серой шляпе пустился танцевать легкие танцы и выделывал ногами пресмешные па; офицеры окружили танцующих, аплодировали этому господину, и едва он переставал танцевать, кричали ему: - "Серая шляпа", танцуй.
Не смея ослушаться, он продолжал танцевать, хотя пот лил с него градом. В это время из толпы выделился какой-то весьма порядочный молодой человек, подошел к "смешному танцору" и, попросив у него шляпу, надел её себе на голову; затем, обратившись к кричавшим офицерам, он им объяснил, что "серая шляпа" теперь на его голове и что тот, который повторит возглас: "серая шляпа, танцуй"! будет иметь дело с ним, а не с её владельцем.
Видя его решительный и вызывающий тон, офицеры рассмеялись и, ничего не сказав, отошли от танцующих. Этот случай может служить, в некотором роде, характеристикой того времени, которое я описываю. Офицеры очень хорошо понимали, что всякое слово, сказанное кем-нибудь из них защитнику плохого танцора, могло иметь своим последствием дуэль; рисковать же дуэлью по такому пустому поводу и с лицом никому неизвестным было бы крайне неблагоразумно.
В настоящее время мысль о дуэли никому, вероятно, не пришла бы в голову, и со смельчаком разделались бы кулаками; но в то время, хотя кулачная расправа была в большом ходу, но только с лицами, принадлежавшими к низшим сословиям, между же дворянами и лицами, занимавшими одинаковое общественное положение, дуэль была единственным принятым средством для защиты своей чести, не смотря на то, что, по законам тогдашнего времени, наказания за дуэль были гораздо строже, чем в настоящее время.
Отказаться от дуэли, под каким бы то ни было предлогом, или не вызвать на дуэль оскорбителя считалось в то время делом нечестным.
Позволю себе, при этом случай, рассказать о двух дуэлях, в которых я должен был быть секундантом, но которые не состоялись по счастливым, но не зависевшим от меня обстоятельствам.
Обедая нередко на Михайловской улице в гостинице Кулона (перешедшей потом к Клею), я познакомился там с одним офицером Семёновского полка П. Приехав однажды обедать к Кулону, я заметил, что П. говорит очень горячо с каким-то пехотным офицером; я сел обедать за другим столом. После обеда П. подошел ко мне и, объяснив, что он вызвал на дуэль офицера, с которым говорил, за то, что тот оскорбительно отозвался о знакомой П. особе, просил меня быть его секундантом.
Отказаться я считал невозможным. Вскоре после П. подошел ко мне и офицер, вызванный на дуэль. "Наказание для секундантов по нашим законам, - сказал он, - весьма строгое; но так как вы согласились уже быть секундантом у П., то позвольте вас просить быть одновременно и моим секундантом; этим вы нисколько не увеличите вашей ответственности перед законом, а избавите от наказания то лицо, которого, в случае вашего отказа, я должен буду пригласить в секунданты".
Неожиданная просьба офицера, которого я не только не знал, но и никогда не видел, так меня поразила, что, не сообразив ее нелепости, я согласился её исполнить; противники поручили мне назначить условия дуэли, сказав, что они вполне полагаются на меня и на всё будут согласны.
Приехав домой и, обдумав то странное положение, в которое я себя поставил, я решился назначить самые строгие условия дуэли, полагая, что если причина дуэли, которой в точности я не знал, была серьезная, то и дуэль должна быть серьёзная; а если причина пустая, то назначение серьёзной дуэли может повести к примирению. Оказалось, что я не ошибся.
Объявив противникам, что дуэль должна быть "через платок с одним заряженным пистолетом" (здесь соперники вставали спиной друг к другу и держались левой рукой за край платка, растянутого между ними по диагонали. По команде разворачивались и стреляли. Дуэль со стопроцентным смертельным исходом), я заметил видимое их смущение; вскоре последовал мир, и на другой день мы пили втроем шампанское в гостинице на Крестовском острове, где должна была состояться дуэль.
Другая дуэль имела серьёзный повод, и с одним из противником меня связывала тесная дружба. Дело это было в 1849 году, в Дерпте, во время похода гвардии в наши западный окраины. Товарищ мой князь В. имел несчастье обедать с одним офицером Ш. который, воспользовавшись тем, что князь В. расстегнул сюртук, вынул у него из кармана тысячу рублей денег и часы с цепочкой.
Затем, когда князь В. просил возвратить взятые у него вещи, офицер Ш. отвечал, что он никогда их не брал и что вероятно князь В. был пьян и их потерял. Такое нахальство так рассердило князя В., что он публично заявил, что Ш. его обокрал; этот же последний уверял всех, что к. В. возвел на него клевету.
Конечно, история эта не могла иначе кончиться как дуэлью. Любя князя В. и будучи убежден, что он был жертвой нахального воровства, я предложил ему быть его секундантом. По возвращении гвардии в Петербург, офицер Ш. действительно вызвал к. В. на дуэль и обещал прислать в назначенный день и час ко мне своего секунданта, для регулирования условий дуэли, но я просидел несколько дней дома и секунданта не дождался; наконец, я узнал, что Ш. уехал в отпуск в Ярославскую губернию, а затем офицеры полка, в котором он служил, заставили его выйти в отставку.
Если бы эта грустная история случилась в позднейшее время, то она вероятно и велась бы иначе и имела бы другой исход. Во-первых, князь В. счел бы себя, может быть, вправе отказаться от дуэли, так как противник его был отъявленный вор; во-вторых, если бы полк, в котором служил Ш., назначил над ним офицерский суд, то, не имея никаких улик против Ш. в сделанной им краже и слыша его уверения, что князь В. его оклеветал, суд, может быть, не выгнал бы его из полка, и таким образом виноватым остался бы честнейший и благороднейший князь В., а Ш. служил бы по-прежнему под Русскими знамёнами.
Полковые товарищи Ш. мне говорили впоследствии, что они выгнали Ш. не за воровство, в которое они не считали себя вправе верить, а за то, что он уклонился от дуэли.
