Старуха Йолга слышит голоса седых драконов северо-востока. Полупрозрачный сторож водостока докладывает: в пятницу гроза, в четыре ясно, в сентябре туман,
сию минуту — происходит город. Старуха Йолга поднимает ворот, ключи берёт, слова кладёт в карман столетнего лоскутного плаща — вот здесь Урал, а здесь пустыня Гоби. Вот будущий колдун решает дроби.
Старуха Йолга любит превращать проблему — в зонтик, суету — в кота, волнение — в задорную комету, что, повинуясь внутреннему свету, летит в своё смешное "никуда". Старуха Йолга делает шутя созвездие, собаку дождевую. А старость? Нет, её не существует, не бойся, бестолковое дитя. Старуха Йолга вовсе не стара, рассеяна, испугана, носата. Сквозняк, живущий в трещине фасада, предупреждает: кажется, с утра приедет погостить Бродячий Дом, до самой крыши сказками набитый. Начнёт скулить — давно сошел с орбиты, а был планетой. Верится с трудом. Старуха Йолга помнит про него (под лестницей — следы от медной трости). Сегодня Йолга ждёт другого гостя. Ложится ночь глубокой синевой, штрихует окна, улицы, мосты, зовёт к себе троллейбусного волка. Фонарщик говорит: командуй, Йолга. Старуха подбирает лоскуты. Таков её старушечий устой — она везде, куда бы ни пошёл ты. И наступает осень: ярко-жёлтый, бордовый, красный, медный, золотой.
Фонарщик слышит песню маяка, и скрип весла, и танго саламандры.
В субботу — счастье, на закате — мантры, драконы — те почти наверняка, с русалками вопрос уже решён. И каждый дворник знает, каждый сварщик: старуха Йолга и её Фонарщик хотят, чтоб людям стало хорошо.