Ги Лусьен дослужился до чина полковника главного полицейского департамента Парижа к тридцати пяти годам.
Он считался лучшим переговорщиком с самоубийцами, был высоко оценен, и его карьера стремительно шла в гору.
Все эти карнизы, крыши и мосты, откуда норовят сигануть молодые и не очень люди, стали для Ги вторым домом.
Люсьен видел в своей работе немалую романтическую составляющую, и ощущал себя героем всякий раз, когда ему удавалось отворотить от "последнего шага в бездну" очередное всклокоченное чудо с темными кругами под глазами.
Он полагал, что хорошо знает и понимает своих клиентов. А как иначе? Если у Люсьена лучшая статистика, значит и соображает он в своем деле лучше всех!
Как оратору, художнику, или ученому, Ги необходимо было признание его заслуг. И оно у Люсьена имелось, но это как наркотик – прошлых успехов мало, нужно самоутверждаться каждый новый раз, иначе становилось грустно. Впрочем, признания заслуг Ги ждал не от спасенных самоубийц, но от окружающих, прежде всего от коллег и начальства.
Бакалавр по психологии, Ги Люсьен делил самоубийц на две категории:
1) Симулянты – не собиравшиеся прыгать с моста, но желавшие привлечь к себе внимание. С симулянтами можно работать расслабленно, но не развязно, а то и такой, однажды, сделал последний шаг – пощечина профессионализму Ги;
2) Убежденные самоубийцы. Тут, каждый случай был индивидуален, и Ги приходилось использовать весь свой шарм, знания и изобретательность, что позволяло переговорщику держать мозги в тонусе, а изобретательность и вовсе являлась предметом особой гордости Ги.
Однажды, начальник записал Люсьена на ускоренные курсы японского языка, и объяснил это так:
– В рамках международной программы обмена опытом среди полицейских кадров, министерство внутренних дел Франции решило направить своего лучшего переговорщика в Токио. Япония, как известно – страна номер один в мире по количеству самоубийц...
Год спустя, Ги прилетел в Токио. Еще полгода бумажных работ "на подхвате" – для адаптации и укрепления языковых навыков, из них четыре месяца совместного проживания с хорошенькой японочкой (сам Ги оценил "постельные курсы" японского языка в двенадцать раз эффективнее классических), и Люсьен был готов к основной работе.
На первый карниз токийского небоскреба Ги забирался в приподнятом настроении, и в полной уверенности в своих силах.
На карнизе его "ждал" худосочный молодой менеджер среднего звена...ничуть не всклокоченный, и совсем без темных кругов под глазами.
"Ждал": если в самом деле ждал, то симулянт, если нет, то нужно собраться!
Ги:
– Привет! Я – Ги, а как тебя зовут?
О:
– О.
Ги:
– Ждал меня?
О:
– Ждал. Тебе сказали, что я пожелал разговаривать только с тобой?
Ги (внутренне фыркнув на безалаберность японских коллег, не предупредивших его об этом):
– Ну разумеется! Раз так, следовательно у тебя для меня заготовлена целая речь...правда?
О (садясь на карниз, и опасно раскачивая ногами с него):
– Не совсем. Хотел посмотреть на самоуверенного человека перед смертью, и выяснить, а знает ли этот человек, что вообще делает?
Ги (садясь на карниз в метре от японца, и непринужденно отзеркаливая движения ногами собеседника):
– Сомнения?
О:
– Есть немного. Ну, вот хотя бы это: европейский менталитет сформирован на христианской традиции – не ты дал себе жизнь, не тебе и сводить с нею счеты; отдельный круг Ада для самоубийц по Данте, и все такое... Ты в Японии, чувак, ты осознаешь, что у тебя одним сильным аргументом меньше?
Ги:
– Хех, на религиозные заморочки я никогда особо не уповал, кстати, законы гравитации, вроде как, тоже европеец открыл... Минусанем и гравитацию, как аргумент?
О (посмотрев вниз и рассмеявшись):
– А ты действительно профи! Пробил на юмор – впрыснул, тем самым, эндорфинчиков мне в кровь...перехватил инициативу?
Ги (хитро сощурясь):
– Тебе решать. Послушай, когда дело доходит до философских разговоров, то в баре...за пивком, я всегда готов поболтать об этом как следует. В баре комфортнее, обстоятельнее...не находишь?
О (строго):
– Продуктивнее, ты хотел сказать?
Ги:
– Хо-хо, не кипятись, я уже понял, что ты идейный прыгун, а не эмоциональный. Ну давай, излагай свою идею.
О (вздыхая):
– Я то думал, что японцы – самый прагматичный народ, а немножко эмоционального участия идейному самоубийце, слабо?
Ги (пожимая плечами):
– Нет, не слабо, но ведь ты не собирался прыгать, пока не расскажешь все, что об этом думаешь именно мне, так?
О:
– О симулянтах говорить не буду – это отдельная, не интересная мне история, но ты когда-нибудь задумывался о дальнейшем жизненном пути спасенных тобою настоящих самоубийц?
Ги:
– Некоторые прыгали повторно, и уже "удачно"...когда уже меня рядом не было. Что тут поделаешь? Меня на всех не хватает.
О:
– А если не прыгают? Ты интересовался их дальнейшей судьбой?
Впервые за долгое время вопрос поставил Ги в тупик. Он не интересовался, но виду не подал.Не поданный вид" был "считан" японцем мгновенно.
О:
– А я тебе скажу: они занимаются саморазрушением – с пустым взором и отмороженным нутром рвут связи с любимыми, друзьями, коллегами, наслаждаясь своим медленным самоубийством, уж коли в быстром ты им отказал, причиняют боль окружающим, которым он небезразличен. Они все равно умирают, разница лишь в том, что расточают пары смерти вокруг себя, заражают ими...вот, что ты на самом деле делаешь...
Ги хотел было возразить, но вдруг осознал, что О прав:
– И что теперь делать?
О (загадочно улыбаясь):
– Есть вариант, но тебе не подойдет.
Ги:
– Позволь мне об этом решать.
О:
– Я не прыгну только в том случае, если прыгнешь ты.
Ги (хотел было отшутиться, или сказать что-то помягче, но, внезапно, весь его профессионализм как рукой сняло):
– Решил. Этот вариант мне не подходит.
О прыгнул.
Через четыре дня Ги, в крайне подавленном настроении, вернулся в Париж. Написал заявление с просьбой перевести его на другой род деятельности; примкнул к праворадикальной партии, и научился прогонять мысли о профессиональном провале философскими концепциями, навроде: Хочет уйти из жизни человек, пускай уходит, не мне решать как ему лучше, а уйдет – многим легче, и если не сразу, так по прошествии времени точно".
