Как началась война, Колька закончил девятый класс, ему шел семнадцатый. Отец ушел добровольцем тем же летом, и на плечи Кольки легла немалая ноша – он старший в семье среди четверых детей. Письма-треугольники от отца приходили редко, но такие теплые, что мама долго плакала. Мягкий, добрый он, папка-то. Из писем чувствовалось, что непросто там сейчас отцам.
И все-таки мать послала Кольку учиться в десятый класс. Сама-то она всю жизнь проработала учительницей начальных классов и стремилась дать образование детям, чужим и своим.
Тихо в классе. Здесь, в уральском селе, порой и не верится, что где-то грохочет война. Ежедневно и жадно прослушиваемые сводки Совинформбюро, появившиеся плакаты и лозунги, призывающие дать отпор врагу, заставляли ребятню тайком мечтать о фронте, о том, как они могли бы там, на передовой, дать жару проклятым фашистам. Те же мысли одолевали и Кольку. Он еще с начальных классов неплохо рисовал, посылал рисунки даже в «Пионерскую правду». Вот и дома во время выполнения домашних заданий по геометрии вместо нудных чертежей непроизвольно начинал рисовать бои, в которых был отец. И обязательно в каждом бою он бьет фашистов. И обязательно остается живым.
…Папка, продержись еще немного, через год и я добровольцем уйду на фронт. Здесь сестренка и братишки и без меня выживут, а ты без меня – нет. Мы будем вместе, бок о бок, бить фашистов, как на моих картинах. А когда освободим всю землю от этой мрази, то опять вернемся домой, к нашей Белой. Переметы я ставлю теперь один, без тебя, и рассветы встречаю на берегу один…
На геометрии нет времени размышлять о постороннем. Иван Константинович по глазам видит – думает ученик о деле или гоняет лодыря. Но вот минута передышки – кто-то вызвал его из класса.
– Коля и Сережа, вас вызывают к директору, – ровным голосом произнес вернувшийся учитель.
– Коль, неужели что-нибудь с фронта? – встревоженно спрашивал Серега. – А может, ты что-то натворил. У меня вроде все в норме…
– Не знаю. Не береди душу.
Кабинет директора даже у старшеклассников вызывал волну беспокойства. А когда вызывал сам директор, и говорить не приходится.
Директор о чем-то разговаривал с военным. Ребята его знали – в военкомате работал.
– Вот, товарищ лейтенант, знакомьтесь – комсомольцы, художники, – без обычной строгости произнес директор. – Думаю, ребята справятся с заданием.
– Дело, значит, такое, ребята. Необходимы, так сказать, ваши способности к рисованию, – голос лейтенанта был таким же крепким, как и рукопожатие. – Нам не хватает пока плакатов и другой наглядной агитации. Короче, необходимо подготовить транспаранты и, главное, увеличенные копии плакатов. С директором мы договорились – на время работы вы освобождаетесь от занятий.
По дороге в районную художественную мастерскую, где Коля бывал пару раз еще до войны, лейтенант продолжал:
– Сами понимаете, районные художники все мобилизованы, так что на вас вся надежда. Вот вам оригиналы, работайте, вечером вас проведаю.
Неужели все эти недоступные краски, гуашь, холсты и настоящие беличьи кисти в их распоряжении? Это так, но некогда всем этим богатством любоваться – надо работать. К вечеру были готовы два плаката размером два на три метра. На то, чтобы изобразить нашего солдата, много времени ушло, а гниду-фашиста гораздо легче – безобразен и страшен он как черт; еще не хватало его детально вырисовывать…
Лейтенант вечером очень кстати принес хлеба с молоком.
– Ну что же, молодцы, ребята, – проговорил он после того, как походил вокруг ребячьих шедевров. – Не шибко я в этом понимаю, но думаю, и военкому понравится.
На душе у ребят потеплело, да и строгий военный стал на них смотреть мягче.
– Товарищ лейтенант, – уловив момент, обратился по-взрослому Колька. – А можно мне на фронт? Там мой отец…
– Сколько тебе?
– Шестнадцать, – побоялся соврать юный художник.
– Вот видишь, какой из тебя вояка… А ты не думай, что не сможешь принести пользу Родине. Считай наше поручение первым боевым заданием. А придет время, и ты встанешь рядом с отцом бить фашистов.
Расстроился Колька после такого разговора. Не знал еще, что слова лейтенанта сбудутся и через год он будет направлен в Гурьевское военно-пехотное училище. А в родном селе останется выполненное первое боевое задание – плакаты и транспаранты. В кузове полуторки рядом с ним будет сидеть также остриженный под ноль друг Сережка.
(Районная газета «Дружба», 1981 год)
Я родился в деревне без церкви. Поэтому колокола, вернее колокольчики, видел и слышал только на домашних животных молочного направления. Потом колокольчик звенел в сельской школе; радостно – на переменку, тревожно – на урок. Сейчас живу под малиновый звон колоколов древнего монастыря. Лучшего душа не ждет, лишь изредка вспоминает колокольчики детства…
Так как довелось родиться в семье фронтовиков, то тема войны в моей графоманской юности была. Родители не любили эту тему, но их редких и коротких рассказов хватало для того, чтобы в юношеской груди что-то начинало свербить. И это свербило ровно до тех пор, пока опус не ложился на бумагу.
Повезло ли мне в этой жизни? Если верить статистике, то не без этого; из ста бойцов 1924 года рождения к концу войны живыми остались трое. Мой отец, фронтовик с 24-го года, воспитал пятерых детей и дожил до 77 лет, да и матушка того же года рождения служила в госпитале…
Отец не отзывался на просьбы системно рассказать о войне, но эпизоды иногда по настроению вспоминал. Например, как после тяжелого ранения на Юго-Западном фронте под Сталинградом лежал на соломе в занесенном сугробами сарае. В тесных рядах, как в братской могиле, такие же восемнадцатилетние стонали и кричали от боли и ран, потом навсегда затихали. Через несколько дней немногих оставшихся санитары под огнем смогли переправить в госпиталь…
…На нашей площадке в подъезде четыре квартиры. Только в одной из них жил фронтовик – дядя Саша. Каждая из трех квартир по традиции приглашала его с утра к столу на фронтовые. Я старался каждый год этот ритуал исполнить пораньше, чем соседи, но, как всегда, опаздывал; дядя Саша мне доставался уже тепленьким, склонным к актуальным размышлениям:
– Вот вы, молодежь, осуждаете Сталина. А ведь мы в атаку поднимались с криком – за Родину, за Сталина!..
Потом делал паузу и добавлял:
– А попробуй не закричи – сзади бежал политрук, мог штыком и в зад ткнуть…
Несмотря на боевые ордена и медали, он со своей старушкой не имел отдельного жилья, обитал в статусе приживалки в двухкомнатной квартире у сына с его семьей с внуками. Правда, у местных властей был востребован его обвешанный наградами пиджак на шествиях ветеранов.
Казалось бы, эти намеки на военные рассказы слабо ложатся на современную жизнь, когда и страна-то осталась в обглоданном виде. Главные коммунисты страны и рыцари перестройки по совместительству вдруг каждый по-своему начали бороться с нашими главными завоеваниями – не очень развитым социализмом и не менее привлекательным алкоголем. Дополняя друг друга в этом славном деле, добились несколько однобоких успехов. Так как народ однозначно поддержал только алкоголь, то социализму пришлось бесславно капитулировать.
Боюсь, нам опять может навредить зависть. Ну чего не хватало в свое время крестьянам в их собственных избах с экологическими соломенными крышами и земляными полами, рабочим в их прекрасных бараках, солдатам в безопасных траншеях? Ну зачем они поперлись громить малопригодные для проживания дворцы? И тем более сворачивать позолоченные иконостасы и кресты храмов? Ну зачем эти все инородные излишества в уютных хижинах?
Мы капризны, как дети. Нам плохо, когда в стране мало демократии, но становится еще хуже, когда ее слишком много. Нам не пришлись ко двору чиновники-романтики, потом выяснилось, что циники – тоже не простые ребята. На нас невозможно угодить.
Смешно вспоминать, что перестройка в стране началась с борьбы с привилегиями. Помню, как в конце восьмидесятых в нашем городке склоняли везде и всюду местного нефтяного магната – начальника НГДУ – за то, что на садовом участке поставил сруб на несколько сантиметров выше нормы по длине и высоте, а на использованные гвозди не хватало товарных чеков. Сейчас, слава богу, у нефтяных начальников проблем со срубами нет.
Из бывших легче всех перестроились комсомольские аппаратчики – сказались молодые мозги. Некоторые из них, люди пластичные, легко переходящие с баса на фальцет и обратно, за шахматной доской выигрывающие только в поддавки, понимали, что пришло время менять свою непоколебимую точку зрения. Партийно-комсомольский актив в основном пошел в бизнес в форме госслужбы, а также в торговлю, которая еще вчера в горкомовских сводках почему-то называлась спекуляцией. Но были и творческие направления – в священнослужители, журналисты, казаки. Из нашего горкома комсомола тоже выдвинулся казак со всей надлежащей блестящей мишурой – погонами, медалями и шашками, как потом выяснилось, и американским паспортом. Лучше бы этого не знать: появилось тревожное ощущение – в нашей отечественной истории русские казаки просто так на Западе не обустраиваются…
Понятно, что вместе с базисом рухнула и надстройка; в привычных человеческих отношениях, в том числе и межнациональных, произошли метаморфозы от лукавого. Русский, по всем писаным и неписаным законам справедливо считающийся языком межнационального общения, где-то вдруг стал вытесняться местными титульными языками, количество учебных часов иностранного сравняли с преподаванием великого и могучего. На фоне заявлений из некогда родного Киева, что русский язык – это степной диалект украинского, все это не вызывало энтузиазма. В воздухе витало ощущение, что в развале всего и вся негласно был назначен русский, что с арифметической точки зрения вполне логично. В одном национально-культурном центре мне советовали рекомендоваться не русским, ну хотя бы белорусом. При всей любви к милым сердцу бульбашам и другим братьям славянам это привлекательное предложение показалось спорным. Вот такие были времена…
Национальный вопрос – очень тонкая субстанция. Теоретически мы все об этом знали, но практически ее тонкость и хрупкость почувствовали на себе только в годы перестройки. Абсурда хватало везде. Поехал в начале девяностых в Москву; остановивший гаишник в соседней области перво-наперво спрашивает:
– Вы русский?
– Русский-то русский, да что толку?..
Не скрою – не понимаю подобных неуставных вопросов. Как-то знакомый мулла тоже, как гаишник, неожиданно спросил:
– Хазрат (к некоторым собеседникам он уважительно обращался именно так), ты кто по национальности?
Пришлось сосредоточиться:
– Родители русские, родился и жил в основном среди марийцев и татар, но в душе иногда еврей…
– Значит, ты таки еврей, потому что самое главное в человеке – это его душа!
…В Москве и Подмосковье, где почти все строятся или делают ремонт, строительные бригады в основном формируются по национальному признаку. Даже из маленькой Молдовы отдельно приезжают молдавские и гагаузские бригады. Ребята редко благожелательно отзываются о других бригадах, даже когда вынуждены брать совместные объекты; мол, обманывают при расчетах. Как-то спросил у строителя:
– Часто ли обманывали чужие и свои?
– Чужие – пару раз, а свои – частенько. Но когда не доплачивает свой, к этому относимся нормально, а вот на чужих в таких случаях очень резко реагируем.
Так что обманывать чужих намного опаснее, чем своих. Нередко русские подрядчики и прорабы вынуждены разнимать дерущихся из разных бригад. Это уже кармический долг – принуждать наших братьев к миру.
Шутить с такими бригадами надо осторожно – могут не так понять. Как-то армянский бригадир спрашивает:
– Надо бы на несколько дней в Ереван к семье съездить. Что тебе привезти?
– Привези настоящий чай армянского разлива.
Приехал несколько обескураженный:
– У всех спрашивал, не нашел армянского чая. У нас же не Грузия.
Пришлось прочитать стихотворение Высоцкого о самом замечательном чае, настоянном в дубовых бочках. Ребята смутились и на следующий день подарили самый оригинальный армянский коньяк подмосковного разлива.
В стройку вступаешь словно в драку. Но у меня есть своя таблетка-воспоминание – стройки из времен развитого социализма, когда невозможно было свободно приобрести ни кирпича, ни цемента. Помню, с товарищем, кстати, в недавнем прошлом секретарем горкома партии по идеологии, залезали по-пластунски в цементную башню и с ее стен наскребали в мешки остатки цемента, пока его бывшие подчиненные торговали в Польше советскими зеркальными фотоаппаратами «Зенит». Правда, иногда выручала водка – идеальный растворитель всех строительных проблем периода развитого социализма, твердая валюта всех советских времен и народов. Ни один водитель, везущий на стройку дефицитный груз, от нее не отказывался.
…Водитель Серега опять перебрал и выгнал местное культурно-массовое население из клуба. В горкоме за этот подвиг его тоже решили выгнать – из партии. Для этого трагического мероприятия надел он лучший костюм и даже побрился. Секретарь «первички» это дело забраковал и велел надеть испачканный горюче-смазочными материалами комбинезон, окунуть руки в отработку и только в таком виде предстать перед членами бюро. Ниспадающие до плеч золотистые кудри и голубые глаза довершили образ кающегося камазиста – первый секретарь горкома после долгого взгляда на этот неотразимый натюрморт предложила ограничиться строгим выговором. Серега остался в партии, которую вскоре саму выгнали. Так и платил взносы лишние два месяца. Обидно, говорил он, лучше бы с друзьями отметил исключение…
…От ближайшего строительного рынка до моего участка – рукой подать, водители за доставку просят твердую таксу в тысячу рублей. Один вдруг запросил целых три.
Интересуюсь:
– Что вдруг так?
– Это за риски. Вы же недалеко от аэропорта строитесь, вдруг мне самолет на голову упадет.
– А тебе тогда будет важно – упал он за тыщу или три?
– За три не так обидно…
Самое большое количество друзей у меня было, когда жил в бараке. С приобретением трехкомнатной квартиры их заметно поубавилось. Когда построил коттедж – стало еще меньше. То ли друзья во мне разочаровались, то ли я на этом пути подрастерял свои лучшие качества.
Не раз убеждался, что в нашей стране просто необходимо знать один из тюркских языков. Если знаешь – можешь найти общий язык с представителями десятков народов нашей необъятной. Как-то в Нерезиновой приятель снял квартиру, а оттуда не хотели выезжать бывшие арендаторы, со слов хозяйки, студентки. Оказалось – проститутки из соседней губернии, которые забыковали, стали вызывать сутенера. Приехал темненький парень, назвался Ринатом. Оказалось – астраханский татарин. После нескольких ключевых фраз оперативно забрал своих подопечных…
Кстати, в связи с теми же миграционными делами иногда дискутируется вопрос о количестве реально находящихся в московском регионе людей. Недавно прочитал по теме статью специалиста по урбанистике, который утверждает, что истинное количество населения любого города рассчитать можно только по нагрузке работы системы канализации – лишь ее счетчики в состоянии подсчитать людей. Согласен, это не только объективно, но и символично…
…Оздоравливались с женой в Чехии. В санатории персонал старался за трапезными столиками рассаживать народ по языковому признаку; с нами сидела милейшая украинка с золотыми часами на руках и нитями на лице. Вспоминала, как в молодости работала в шахте на Донбассе, тяжело воспитывала дочь и как повезло с зятем. Чувствовались рассудительность и чувство такта. Но когда разговор неизбежно подошел к теме Крыма, весь лоск собеседницы быстро испарился, вилка подозрительно передислоцировалась из ее левой руки в правую. Позднее она все-таки пояснила свою эмоциональную оценку крымскому вопросу. Ларчик просто открывался. Оказывается, ее зять был не прост и при делах, осваивал бюджетные средства на крупных стройках Незалежной, откаты удачно вложил в строительство собственной гостиницы на южном берегу, и теперь семья опасается за ее судьбу. Вот и вся политика – сконцентрированный вид экономики в одних руках…
Таких талантов в отчубайсенной стране всплыло немало. Довелось поработать в одной крупной компании, руководитель которой в мутной воде перестройки заполучил предприятие с многомиллиардными активами, а через несколько лет после процедуры банкротства сдал его арбитражному управляющему с многомиллиардными долгами; так никаких волостей с заводами не напасешься. Ушел старичок неохотно и с почестями, до последнего часа проводил многочисленные совещания по оздоровлению экономики предприятия. Когда приставы и кредиторы пришли занимать его кабинет, вошедший в роль дедуля упирался в дверном проеме пятками ног и ладонями рук и кричал в пустой коридор, что завтра состоится совещание по повышению эффективности производства. Переигрывал…
У породившей этого дедулю перестройки тоже есть свои родители. Кстати, оба приезжали в наш город за голосами избирателей и были вынуждены вести себя соответственно – как популисты. Родитель номер один поддакивал ошалевшим от пустых прилавков магазинов горожанам, мол, страна встала на путь демократизации, и вообще жрать нечего, а тут прямо в центре города возвели из мрамора и гранита помпезное здание КГБ, что не соответствует формату политического момента – ой, нехорошо как-то… Родитель номер два, лоб которого украшала уже не лысина с родимым пятном, а шикарный чуб, пошел дальше – наобещал дать столько суверенитета, сколько проглотим; правда, не дал рецепта на случай, если вдруг кто им поперхнется. Похоже, за спиной Мазепы выстраивается очередь за соответствующим орденом…
Каждый из них по-своему боролся с алкоголем. Итоговый счет: два-ноль в пользу алкоголя.
Заповедь делиться с ближним никто не отменял. Союз поделили – пожалуйста, вместо одного генсека пятнадцать президентов при делах. Из колхозных бригад создали отдельные хозяйства – тоже счастливых председателей и главбухов заметно увеличилось. Когда массаж спины с получасовой процедурой поделили на три зоны по десять минут, медработники со скользкими руками стали зарабатывать в три раза больше.
Говорят, что проницательные китайцы открыли специальный институт по изучению перестройки в нашей стране. Остерегаются, понимаешь, как бы не пожать у себя того, что натоптали родители ветра перемен в не китайской лавке. А нашему масштабному заднему уму и без специнститутов понятна их главная оплошность – не стоит отнимать у людей последнюю выпивку с закуской. У нас от этого несколько проясняется сознание, портится настроение и притупляется чувство патриотизма на фоне национальной гордости.
В последнее время для праздношатающихся толп туристов активно реставрируются дворцы и замки. Посещаешь царские палаты и убеждаешься, как действительно самодержцы были далеки от народа; с одной стороны баррикад – золоченые крыши дворцов и храмов, с другой – соломенные крестьянских изб и рабочих бараков. При партийных боссах высота баррикад заметно снизилась, что все равно не спасло последних. Сегодня эти невидимые баррикады снова набирают малосимпатичную и тревожную высоту…
Кое-где нас снова недолюбливают. Но это понятно: возвращение подло украденного у России Крыма априори всем понравиться не может. Да и хуже не бывает, когда оппоненты нас любят, а не уважают…
Иногда в несуразном розовом пенсне тянет попенять, мол, что же это наши оказавшиеся у руля вершители судеб не спешили делиться с народом, веками ничего не делали для построения сбалансированной системы независимых ветвей власти; ведь для стабильности страны всем нужно ощущать себя при делах. Но потом вспомнишь лекции нашего историка по кличке Великий, с красноватыми до обеда глазами, о том, как совсем еще недавно русские русскими торговали, оптом и в розницу, на рынках и по объявлениям, когда с любезной помощью самых обаятельных и титульных христиан с Кавказа продать товар было выгоднее братьям мусульманам в Турцию, чем без посредников соседнему помещику, и глупые вопросы как-то сами снимаются. Может, поэтому нам бывает сложно равноправно общаться с чиновниками и людьми; подавай тех, перед кем заискивать надо или кого гнобить можно. Или поторопился лет на триста с несуразными мыслями, или Великий по состоянию здоровья опять что-то напутал, утверждая, что для мировой гармонии русский народ в идеале должен быть слегка голоден, пьян и виноватый…
История учит, что для сносного существования России ей нужны руководители-циники, но для пронзительности изредка и ненадолго можно допускать до власти и романтиков. Но только лишь для того, чтобы после них как можно скорее снова позвать циников – для восстановления разрушенной страны. И очень важно чтить простой рецепт русского счастья – пей по таланту и воруй по чину. Есть мнение, что мы – стадо, за долгие века так и не научившееся ни сыто пастись на собственном же пастбище, ни защищаться от своих же ненасытных волков. Но радует то, что волки с чужих пастбищ нас побаиваются.
Модно нынче заниматься газообменом мнений по теме, что Россия была, есть и будет полицейским государством, которое никогда не станет своим для сытого, устоявшегося и продвинутого Запада. Но Россия больше, чем эта вульгарная и поверхностная мыслишка, которую нельзя потреблять, как и верховую воду, что также грязна, вредна и даже смертельна для нас своими нечистотами. А многонациональная русская земля веками очищала и будет очищать ее до родниковой…
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Анатолий Детинин