Я всматриваюсь в озерную гладь и вижу мир. Туманное зазеркалье. Брось в воду камень и весь этот мир оживет, зашевелится, пойдет мелкой рябью к берегам.
Детство – одна большая сказка, а рыбалка в детстве – одна из глав этой тысячестраничной эпопеи. Но сказка когда-нибудь заканчивается и тебе только и остается, что по памяти восстанавливать ее события, ощущения и героев. В той сказке запах отцовских сигарет успокаивает и создает уют, самодельные удочки превращаются в волшебные посохи, черви из консервной банки геройствуют и просятся идти в атаку, лишь бы их командир-рыбак заполучил трофей – скользкую рыбешку размером с детскую ладонь, а крепкий сладкий чай из закопченного котелка, издающий аромат хвои, листьев брусники и еще чего-то неразборчивого, лесного, становится магическим зельем, дающим богатырскую силу даже самому маленькому и слабому человеку.
***
На рыбалку обычно собирались втроем. Отец рано утром уходил к дяде Саше пешком, а возвращался верхом на мотоцикле, тарахтя и газуя на всю улицу. Утро в такие дни чаще всего выдавалось промозглое, с едва заметными мелкими бусинами дождя.
Я вскочил с кровати, испугавшись, что мужики уедут без меня. Такое уже бывало. Отец говорил, что я так сладко спал, и тревожить меня он не решился.
Я быстро натягиваю старые спортивки, колючий поношенный свитер непонятного цвета, выгоревшую на солнце кепку и мамины серые полусапожки.
Минувшим вечером папа велел мне смастерить удилище.
Я забрался в ивовые кусты, расползшиеся по всему берегу недалеко от бабушкиного дома. Изрядно вымазавшись и расцарапавшись, я все-таки нашел то что нужно и спустя уже полчаса, с чувством радости и бесконечной гордости, сидел на крыльце, выстругивал бабушкиным ножом для лучины свою новую удочку.
С дядей Сашей договаривались встретиться на повороте в восемь утра.
Мы с отцом подъезжаем чуть раньше. Папа глушит мотор, выставляет подножку, курит. Я слезаю с мотоцикла и брожу поблизости в поисках хоть чего-нибудь интересного и примечательного на сырой и избитой лесовозами грунтовой дороге.
Дождь не унимается. Он то усиливается, то совсем сходит на нет и вновь лениво и нежелательно накрапывает с новой стихийной силой. Дядя Саша опаздывает. Папа закуривает уже третью сигарету, задумчиво и как-то строго глядит в сторону леса.
– Егор! Иди сюда. Едет, – отрывисто зовет он. Я уже успеваю отойти далеко и исчезнуть в придорожных кустах, сам не знаю зачем.
Через несколько минут на холме появляетсяпыхтящий "Иж", с коляской и дядей Сашей.
–Да-давно стоите? – спрашивает дядя Саша. Он заикался с детства, после того, как случайно, играя в войнушку с ребятами, прострелил родному брату ногу из дедовского ружья, в котором по неведомой причине оказался патрон.
– Минут… пятнадцать, наверное… Взял?
– Ка-Кого? А! Взял.
Разговор, конечно же, о водке. Без неё на рыбалку никто бы и не поехал. Отец всегда говорит, что, когда выпьешь, в лесу не так страшно ночью, а то и совсем весело и почти как дома.
Вот какая штука – сколько бы бутылок они не брали, я никогда не замечал, что они пьяны. Немного весёлые, немного развязные, немного свободные, но пьяные никогда. Возможно, потому что горькую они берут, чтобы пить, а не напиваться.
Дядя Саша заводит мотоцикл, трогается и скрывается за поворотом. Мы следом.
Торопиться нам некуда. Отец правит медленно, уверенно и расчетливо, таким образом, чтобы, проезжая по огромным лесным лужам, вода из-под колёс не попадала выше сапог. К сожалению, выше его сапог, но не моих. Мои штаны всегда промокают,едва последние признаки деревни исчезают у нас за спиной.
Подъезжаем к огромной луже. Когда я был помладше, я называл ее «царицей всех луж на свете». Отец велит слезать: на мотоцикле через неё не проехать.
Эта лужа не высыхает никогда. Даже в самое жаркое и засушливое лето ее длина не меньше десяти метров.
Папа перегоняет мотоцикл на противоположный берег и, закуривая, возвращается. Мне не перейти:мои сапоги коротки для такой глубины. Сажусь к папе на закукры. Он пыхтит, дымит и неторопливо переносит меня на тот берег.
– Пап, не устал? – говорю.
– Я? Пф. Нет, конечно.
Папа никогда не показывает своей слабости. Он носит самое большое, поднимает самое тяжёлое, ходит далеко-далеко, ныряет глубоко-глубоко, встаёт раньше всех и вообще много чего делает лучше всех, как и положено настоящему папе.
Однажды он топил печку и из открытой дверцы от очередного треска выскочили несколько угольков. Папа сидел напротив топки. Он молча брал раскаленные угли и по одному ловко забрасывал их обратно. Я смотрю, а ему хоть бы что, будто он всю жизнь занимается тем, что перекидывает с места на место горящие предметы.
Проезжаем ещё несколько километров. Снова препятствие: маленький и хлипкий бревенчатый мост через ручей. Папа не останавливается, лишь притормаживает и, отталкиваясь ногами от земли,медленно переправляет нас на ту сторону мостика.
– Почти приехали уже! – перекрикивая мотор,сообщает он. Я молчу.
Ближайшие двадцать минут дорога на удивление ровная и прямая.
Я мотаю головой по сторонам, рассматривая маленькие болотца, засохшие ёлки, повалившиеся вековые сосны и придорожные сенокосы. Внезапно подхваченная встречным ветром кепка срывается с моей головы и улетает в обратном направлении.
– Папа! Пап! – стучу я по плечу.
Отец тормозит, чувствуя что-то неладное.
– Ну чего? Кепку потерял? Ой, балбес, – не без иронии в голосе говорит он. Незамедлительно развернув мотоцикл, доезжаем до того места, где одиноко лежит моя кепочка. Разворачиваемся ещё раз,тарахтим дальше.
Слева от дороги, у едва различимого заросшего заезда, останавливаемся.
– Слазь. Приехали, – коротко командует папа.
Дядя Саша, по всей видимости, уже давно добрался. Сидит рядом со своим мотоциклом на корточках. Задумчиво дымит "Балканской звездой" из мягкой пачки.
Папа вручает мне удочки и топор, а сам закидывает на плечо старый надутый походный рюкзак. Дядя Саша берет спиннинг, ещё один рюкзак и какие-то пакеты, в них, вероятно, сети.
Что ни говори, а когда идёшь с топором по дикому лесу чувствуешь себя увереннее, даже если тебе одиннадцать лет.
До озера нужно идти через лес ещё несколько километров. Деревья сплелись в этом лесу в одно большое зеленое полотно. Со всех сторон заливаются дикие птицы. Кричат и сообщают всем: «Вот они! Вот они идут нашу рыбу ловить! Наши ягодки идут есть!» Комары одолевают своей приставучестью. Лезут в глаза, в уши, в нос, пищат и кусаются. Иногда даже кажется, что эти маленькие вампиры способны прокусить хоть сто слоев одежды. Но какой лес без комаров? Их писк – часть лесного голоса, состоящего из сотен звуков, издаваемых его обитателями.
Малопримечательная тропка петляет то влево, то вправо. Я развлекаюсь тем, что срубаю топором попадающуюся под ноги траву. Папа постоянно сходит с тропки и блуждает в ельниках – ищет грибы.
Наконец впереди появляются просветы меж деревьев, а немного погодя уже слышны верещащиечайки и чувствуется запах воды.
Поднимаемся в горку, потом спускаемся, чавкаем сапогами по берегу и выходим на место ночлега.
На берегу врастает в землю сутулая избушка с железной ржавой крышей. Избушка стоит как бы на возвышенности и от неё, вниз к озеру, ведет узкая тропа, обвитая оголенными корнями деревьев и кустов.
В заводи виднеется нехитрая пристань из березовых жердей. У пристани, наполовину залитая водой, безмолвно покоится деревянная лодка, увязшая в иле.
– Ну, вот и прибыли! – торжественно объявляю я.
– Я за-за дровами, – не замечая моих слов,бормочет себе в усы дядя Саша.
– Так, Егорка. Костёр пока разводить начинай. Вот тебе спички, – папа протягивает серый мятый коробок. – Вон на той березе бересты нарви, я пойду лодку в порядок приведу.
Молча взяв коробок, я полез через молодые рябинки и совсем уж крохотные елочки к величественной березе, на которую указал отец. С берестой не заладилось: отрываться она не хотела, а моих детских пальчиков не хватило, чтобы подцепить приличный пласт. Я нашарил в кармане нож и стал делать вспомогательные надрезы в коре.
Вокруг кострища валялся всякий мусор,обугленные ветки и палки. Сапогом я сгреб этот беспредел в кучу и присел на корточки, чтобы поджечь.
Огонёк весело заиграл красными языками и сразу подхватил в свои объятия сухие мелкие щепки и веточки (до озера дождь еще не дошёл).
Вдруг со стороны пристани донесся пронзительный свист. Это папа свистит. Я встал в полный рост, посмотрел вниз на пристань. Папа махал рукой зазывая, иди, мол, сюда.
Я побежал по трухлявой тропке, несколько раз запнулся за тонкие вездесущие корни и вышел к папе.
– На-ка, вот, – он протянул мне закопченный чайник с водой. – Сделай таганок и воду вскипяти. Разберешься?
– Конечно, пап!
Я поскакал обратно и, отойдя всего лишь на несколько шагов, вновь запнулся о кривой, торчащий из земли корень. Небо мелькнуло в глазах, потом земля, потом деревья, где-то тут же мелькнул чайник, почему-то стало больно в колене, почему-то тропка резко появилась перед глазами.
Сзади послышался папин задорный смех.
– Не ушибся? – подбегая и помогая подняться,спросил он.
– Не знаю, – ответил я, стараясь ощутить все свое тело.
– Вставай, бармалей! – веселится папа, подхватывает меня за подмышки.
Я сам над собой посмеялся, потрогал колено – ерунда, нащупал пустой чайник в траве и протянул его папе.
– Воды-то нету больше...
– Воды, Егорка, полное озеро. Сейчас ещё принесу.
Папа запрыгнул в лодку (воды в ней уже как не бывало) выплыл из заводи (в озере вода лучше, чем в берегах), зачерпнул чайник и быстро вернулся назад.
– Держи. Иди аккуратненько! Под ноги смотри. Я пока тут. Скоро приду.
– Ладно.
Я поплелся обратно к избушке, пристально разглядывая каждый сантиметр под ногами.
У костра дядя Саша вовсю махал топором. «Яп!»или «Ап!» вырывается из него при каждом ударе. Поленья и щепки летят в разные стороны. Костёр уже увеличился и разгорелся так, что на расстоянии метра чувствуется сильный, покалывающий кожу, жар.
Только что нарубленные поленья весело потрескивали в костре и выстреливали желтовато-оранжевые искры вверх вместе с дымом. Дядя Саша, закончив, вытер пот со лба и сел на неказистую лавку, одной половиной сиденья опиравшуюся на несколько перевернутых проржавевших ведер.
– Ба-ба-батька-то где? – спросил отдышавшись.
– С лодкой возится, сейчас придет, - не глядя на дядю Сашу ответил я, уставившись на огонь.
– Маленько перекусим, да и на-на вечернюю даа-зорьку пойдем.
Я кивнул, не отрываясь от костра. От горячего пламени нагрелась одежда и немного потянуло в сон. Затрещали кусты, и к кострищу со стороны леса вышел папа.
– Пап, где был?
– Где был, где был…Гулял! – в шутку отвечает он. – Дрова на ночь присматривал.
Потом ели сало с чесноком и черным хлебом, макая сочные луковые перья в соль. Мужики выдохнули, выпили по стопке, закусили. Покосившийся серый стол, за которым они сидели и обсуждали что-то свое взрослое и мужское, был усеян высохшей рыбьей чешуей. На краю стола валялась кем-то давно позабытая размокшая пачка пожелтевшей соли.
Папа с дядей Сашей выпили еще по одной и резво начали собирать снасти.
Все снаряжение поместилось на носу лодки, куда запрыгнул и уселся папа, сноровисто оттолкнувшись от берега. Я сел на корме, дядя Саша на веслах. Так и плыли до середины озера, к небольшому островку: двое мужчин и один маленький человек.
Плыли молча. Молчали потому что, как только спустились на воду в силу вступило негласное правило: говорить мало и тихо – распугаешь рыбу.
Дядя Саша тихонько развернул лодку так, чтобы мы смогли забрасывать удочки в озеро, а не в траву.
На озере тихо. Изредка, где-то в стороне, плещется рыба, а над головой, шелестя и разрезая воздух крыльями время от времени пролетают лесные птицы.
Где-то вдалеке слышится гул КРАЗовских моторов, который разносится мягким эхом над озерной гладью. Это по лесовозке едут пропахшие соляркой, древесиной и папиросами уставшие загорелые мужики из Леспромхоза. В кабинах у них дымно и пыльно. На лобовых стеклах болтаются какие-то выцветшие побрякушки и несколько компакт дисков. Все торопятся вернуться домой засветло.
Это у них там все вокруг рычит и трясется, а у нас тишина и покой.
Время от времени монотонный гул сливается с тишиной и кажется совсем незаметным. Будто бы он тоже часть природных звуков, леса и воды.
Мы насадили червей и забросили удочки в разные стороны. Папа опустил руку в воду и дал несколько щелбанов по воде. Получался булькающий немного ухающий утробный звук.
– Папа, а зачем ты так делаешь? – шепотом спросил я. Много раз видел этот ритуал, но никогда не решался спросить зачем он.
– Окуня зазываю. Они похожий звук издают, –также шепотом отвечает отец.
Первый клев начинается минут через пять. Клюет, конечно же, у папы. Он резко подсекает и вытягивает из воды десятисантиметрового, испуганнотрепыхающегося в воздухе, окунька. Папа ловит его, надежно зажимает в кулаке, аккуратно отцепляет крючок от окуневой губы, опускает кулак в воду и разжимает пальцы. Рыба сразу же исчезает в глубине.
– Маленький еще. В следующий раз тебя изловим. – поясняет папа сам себе.
После, у всех клевало по очереди. Я натаскал пол пакета плотвы, папе попадались почти одни окушки́, у дяди Саши все вперемежку.
Когда проплыли по всем местам, где можно было привязать лодку, солнце уже почти село. Вернулись к избушке, дядя Саша раздул костер и подкинул поленьев. Старшие рыбаки снова выпили по рюмке и принялись готовить уху. Наевшись до отвала,отправились спать.
Мужики проснулись рано, часов в пять или шесть. Папа попробовал разбудить меня, но вставать было лень, и я остался в избушке. Они уплыли на утреннюю зорьку.
Через час встал, пошел к воде, умыться. Зашел по колено. Остановился. На меня смотрело собственное отражение: глаза ото сна чуть припухли, русые волосы спутались и измялись, маленький рот сонно зевал.
В воде, словно бешеные, носились мальки – щекотали мне ступни. Я поднял ногу и топнул по дну: брызги попали мне на одежду и лицо, мальки в одно мгновение испарились, а мой водный двойник исказился до неузнаваемости и закачался.
Я осмотрелся. Будто бы лёгкий тополиный пух увеличенный во сто крат над озерной гладью поднималась утренняя дымка. Ночные страхи уходили, и природа просыпалась: жужжала стремительными насекомыми, заливалась золотыми голосами громких, но невидимых пташек, плескалась голодной и молодой блестящей рыбешкой. Где-то вдалеке пронзительно взвизгивали скрипучие несмазанные уключины – это папа с дядей Сашей меняют местоположение для ловли.
Когда рыбаки вернулись, я начал упрашиватьпапу сводить меня к старой избушке, но он, ссылаясь на усталость, отказывался. В конце концов, пойти со мной согласился дядя Саша, сказав, что там можно немного малины набрать.
Мы поплелись по укутанной мхом тропинке вдоль берега и вышли на длинный и узкий песочный пляж. Начал накрапывать мелкий дождик, и мы перешли под деревья, чтобы не намокнуть. Вдруг дядя Саша остановился и замер.
– Са-смотри, – вполголоса сказал он и мотнул головой на то место, где заканчивался пляж и снова начинался лес. – Видишь?
На песке дымил тоненькой струйкой маленький костерок. У костра сидела фигура с удочкой в безразмерном холщовом плаще непонятного зеленовато-коричневого цвета. Лица из-под капюшона было не видать.
Фигура пошевелилась и подала голос:
– Мужики! Закурить есть? – голос у фигуры был очень сиплый, но громкий и одновременно какой-то глухой, как будто он говорил из-под подушки.
Мне стало немного жутко, но дядю Сашу вопрос фигуры нисколько не смутил. Он достал из пачки две сигареты и дал мне:
– Отнеси ему.
Я взял сигареты и побежал к странной фигуре. Было и страшно и интересно одновременно.
Подойдя ближе, я все ещё не мог разглядеть лица под капюшоном. Человек высунул из-под плаща тёмную руку с грязными ногтями, я вложил в его ладонь сигареты.
– Спасибо, – снова сипло сказал он. Засунул одну сигарету куда-то под капюшон, взял из огня наполовину обгоревшую ветку, подкурил и задымил такой же маленькой струйкой, как и его костерок.
– Ага, – быстро ответил я и побежал назад.
– Па-па-пойдем, где-то тут она в ёлках была, –сказал дядя Саша, когда я добежал до него.
Мы обошли все прибрежные ельники, но никаких следов избушки так и не обнаружили.
– Может у дядьки этого спросим? – предложил я.
Мы одновременно повернулись в сторону берега, на то место где сидел человек в плаще: ни человека, ни костра, ни каких-либо признаков его присутствия не было. Стало немного не по себе.
– Па-пошли. Надо да-даа собираться домой.
Пока бродили по кустам и ельникам, папа уже собрал все наши пожитки: рыбу разложил по пакетам, снасти свернул и запаковал, перед избушкой прибрал и сжег мусор, в общем, оставил после себя порядок, как любой воспитанный и цивилизованный человек.
До мотоциклов дошли быстро, путь назад, как известно, всегда кажется короче. Мужики курили напоследок; я сидел на траве – отдыхал. Улов вместе с вещами утрамбовали в коляску дяди Сашиного Урала, он тут же завелся, махнул рукой и рванул с места.
– Ну что, отвел душеньку? Наловился рыбки? – улыбался папа.
– Ага. Пап, а когда следующая рыбалка? – с азартом спрашивал я.
– Ой, Егорка, не знаю. Еще эта рыбалка не кончилась, а ты уже на следующую поехал, –усмехнулся он.
Мы над чем-то посмеялись, походили вдоль дороги – папа снова в поисках грибов; я за ним, хвостиком. Я рассказал о странном мужике в плаще и что он как сквозь землю провалился. Папа выслушал, но ничего на этот счет не сказал, лишь задумчиво скривил уголки губ и пожал плечами.
Мотоцикл, кое-как завелся, глухо затарахтел, будто кашляя и отплевываясь.
Было зябко, и я, обдаваемый встречным ветром, вцепился в папину широкую спину; спрятался за ней. На этот раз отец давил на газ так, что все деревья вдоль дороги слились в один бесконечный мазок самого талантливого художника – природы.
Я уже даже немного задремал, когда легкая простуда нашего мотоцикла перешла в тяжелый бронхит с подозрением на воспаление легких. Где-то застучало, где-то заклокотало, повалил дым. Встали.
– При-е-хали! – папины слова прозвучали протяжно и иронично.
Я слез с мотоцикла и стал искать место где прилечь, пока папа возится с заглохшим аппаратом, тем более, что помочь я мало чем мог.
Походил туда-сюда. Залез в кусты малины, пожевал немного спелых темных ягод. Заприметил для себя подходящую лежанку: чуть подальше в малиннике были свалены давно забытые бревна.
– Пап, я тут полежу на бревнышках?
– Полежи… – Не отрываясь от мотоцикла, отозвался папа.
Снял куртку – сделал из нее подушку и растянулся на лесной кровати. Отрубило сразу. Снились вода, рыба на крючке, мужик в плаще, костер, мотоцикл и еще много всего. Только снилось это все как-то сразу, в одном месте и в тумане.
Проснулся дома, на кровати. Позвал папу.
– Пап, а как мы до дома-то добрались?
Папа рассказал, что мотоцикл завести не смог и,уложил меня на сиденье, каким-то неведомым образом, на живот, да еще и так, что я не проснулся. Он катил транспорт вместе со мной до дома по лесной дороге ещё пять километров.
Июнь-Октябрь 2015 г.