Из разговоров героев в третьем действии пьесы мы узнаём, что прошёл уже месяц после свадьбы Андрея и Елены. И что же за это время произошло с ними? Совершенно ясно, что ничего хорошего.
Даже из авторской ремарки видно, что Андрей всё в доме меняет под вкус супруги. Нам сообщают: «Декорация первого действия. Та же комната, но богаче отделанная и обставленная. Фамильные портреты стоят на полу, а вместо них висит дорогая картина» (раньше про эти портреты мы узнали – они «плохой, дешёвой работы, в больших золочёных рамах»).
А из разговора Настасьи Петровны с Прохором выясним, что живут молодые «как завсегда у господ бывает — на две половины», каждый принимая своих гостей и сходясь лишь за обедом.
А потом появятся и сами супруги Белугины. Из их диалога мы поймём, что на второй этаж Андрей поднимал супругу на руках: «Можно ль носить на руках да ещё на лестницу?» - «Ничего-с, своя ноша не тянет. Я вас и дальше хотел нести, да кабы не вырвались, дотащил…» (любопытно, что в телеверсии с В.И.Бочкарёвым он на руках вносит жену на сцену; то же самое было, если память мне не изменяет, в виденном мной полвека назад телеспектакле с К.Ю.Лавровым – сейчас нигде запись его найти не смогла).
И тут же за этим – разговор, из которого сразу делается понятным, что счастья в этом доме нет. Молодой супруг высказывает свои чувства: «И обманывали нас и грабили — это с нами за нашу глупость случалось, а такой обиды и во сне не снилось, и врагу не пожелаем». И, наверное, больнее всего потому, что - «Ведь я вас любил, выше всего на свете ставил… Я вам душу, душу отдал-с… Понимаете ли, душу отдал…»
А что она? Наедине с тем, кого считает любящим и любимым, она найдёт в себе силы признаться: «Я сгоряча, не одумавшись, сделала самый важный шаг в жизни, я поторопилась выйти замуж. С первого же дня замужества я почувствовала раскаяние: я сделала дурное дело». И это чувство всё усиливается, потому что она начинает понимать истинную цену своего мужа. Матери она скажет: «Я замечаю, что он гораздо лучше, серьёзнее, умнее, чем я прежде о нем думала; в нем есть решительность, отвага. Я его уважаю и даже нельзя сказать, чтобы я была к нему совсем равнодушна; какое-то довольно тёплое, как бы родственное чувство есть к нему». Но пока любви нет: «Он мне чужой, совершенно чужой… Мне иногда очень жаль его, особенно когда я вижу его отчаяние; но чтоб оказать ему ничтожную ласку, мне надо сделать над собой большое насилие». А всё почему? «В нем нет этого "чего-то", что нравится женщинам, что их покоряет. Такой недостаток уничтожает всё в мужчине».
И самое мучительное для неё – сознание собственной низости: «Я чувствую, чувствую всем моим существом, что могу принадлежать только одному, иначе… иначе гадко, отвратительно! Моё нравственное чувство возмущается при одной только мысли…» К чести Елены, нужно сказать, что она находит в себе силы правильно оценить случившееся: «Проступок уже сделан, да не проступок, а преступление. Разве не преступление то, что я сделала с Андреем? Я умышленно обманула его, любя другого, и для другого я сделалась его женой, хотя по имени только; но ведь это имя — чужое, и состояние, которым я пользуюсь, — чужое! Ведь это воровство!» Пока она видит только один выход – «открыто разойтись с мужем», надеясь, что любящий Агишин с радостью примет это решение. А видит перед собой расчётливого человека, называющего её любовь «минутной вспышкой» и просчитывающего каждый шаг («Я хочу видеть самое отдаленное будущее, знать самые крайние последствия»).
Она уже всё поняла – и ничтожность «героя» ещё больше, по её мнению, усугубляет вину: «Не поедешь ты, не поедешь: вижу я теперь тебя! И для него-то столько жертв и такие страдания! Но что же я? где я? зачем я здесь? (в слезах закрывает лицо руками.) Какое я жалкое создание, какое ничтожное!»
И последующее поведение Андрея заставляет её увидеть перед собой тонко чувствующего, страдающего человека (естественно, о самом Андрее я ещё буду писать), стремящегося сделать их разрыв менее болезненным, а от этого, думается, ещё больнее ранящего её: «А зачем вы меня к этому делу припутали и над сердцем моим надругались — это мы разбирать не будем; это уж после пусть Бог рассудит!»
У А.П.Чехова есть страшный рассказ «В рождественскую ночь», где неожиданно спасшийся от гибели муж понимает, что жена этому вовсе не рада, потому что вдруг осознала свою боль («и замужество поневоле, и непреоборимая антипатия к мужу, и тоска одиночества, и наконец рухнувшая надежда на свободное вдовство») – и жертвует собой во имя жены, а она… «До утра простояла бледная женщина на берегу моря. Когда ее, полузамёрзшую и изнемогшую от нравственной муки, отнесли домой и уложили в постель, губы её всё еще продолжали шептать: "Воротись! " В ночь под Рождество она полюбила своего мужа…»
Елена, к счастью для себя осознала всё раньше, трагедии не произошло. Её поведение в последнем действии пьесы, её смена настроений, то тревога за мужа, то явная обида, что заставил её так тревожиться, ясно показывают, что её слова «Я много передумала и перечувствовала в эту ночь» совершенно справедливы, хотя и не сразу она решается объясниться с мужем («У меня ещё как-то не всё ясно в голове; мне чего-то недостаёт, не хватает решительности и что-то мешает»).
Её разговор с Таней о жизни на фабрике («А скажите, пожалуйста: у вас там, на фабрике, я думаю, тоска невыносимая…») мне представляется проверкой, хватит ли силы… И слышит о музыкальных встречах, о шляпках из Парижа…
А последнее объяснение с Агишиным, когда она будет требовать «объявить открыто мужу» о совместной поездке за границу, мне представляется даже не испытанием самой себя (я почему-то думаю, что она и так всё решила), а просто стремлением «поставить все точки над i», чтобы с полным правом заявить: «Да я и не желаю с вами разговаривать ни о чем, monsieur Агишин». Вывод она сделает абсолютно верный: «Ум-то вы успели во мне развратить, а волю-то не умели — вот вы о чем жалеете! Помешали вам мои хорошие природные инстинкты. А я этому очень рада…»
И поэтому её полное примирение с мужем, когда она «бросается ему на шею» и «прилегая к нему», говорит: «Да, хорошо мне здесь», - видится совершенно искренним. Кто-то, возможно, и увидит снова аналогию с «Бешеными деньгами» («Лидия робко подходит к Василькову, кладет ему руку на плечо и склоняется головой»). Но мне это сходство представляется лишь внешним. Не случайно дальше будет: «Уж извините-с, с женой заигрался. Плачет, на фабрику со мной просится. (Елене.) Так, что ли, говори!» - «Так». – «Говорит, что ты там один, бобылём, будешь жить! Ни уходить за тобой, ни приласкать тебя некому. (Елене.) Так, что ли?» - «Да, хорошо, так, так». – «И в гости, и прокатиться всё-таки с хорошенькой женой лучше. (Елене.) Так ведь?» - «Так, так». – «Там все, говорит, с жёнами; что ж тебе на чужое счастье смотреть? еще что-нибудь в голову придёт…» - «Нет, уж я этого не говорила». – «Так взять, что ли?» А ведь она ни слова про желание ехать не говорила! Сам всё понял. И финальная точка – отказ от жизни «на две половины»: «И не нужно совсем!»
Что будет дальше? Думаю, всё прекрасно. Сейчас обрадованный муж заявляет: «Ну, уж я для приезда такой бал задам, что в Москве нашу музыку слышно будет!..» Будут, я думаю, не только шляпки из Парижа, но и поездки в Париж. Мне кажется очень справедливым комментарий к предыдущей статье: «Елена с мужем во Франции будут выбирать - купить Мане или Моне, а лучше и то и другое». Ведь и сейчас «дорогая картина» в доме уже висит, Андрей, даже обиженный, спокойно воспринимает стремление жены исправить его речь («Мудрёное слово-то, не скоро выговоришь»), а ещё раньше – замечания о внешности, о причёске, прекрасно понимая, что ему это необходимо. А Елена, мне кажется, сделает ещё немало приятных открытий…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь