Немного истории: однако без царского гнева здесь всё же никак не обошлось. Свидетельством тому может служить факт, связанный с Сергеем Полторацким. Он был первым, познакомившим Европу с именем нового российского поэта. В одном из номеров французского журнала «Энциклопедическое обозрение» («Revue encyclopedique») за 1821 год Полторацкий написал о Пушкине несколько строк. А в следующем году поместил там же статью с подробным разбором «Вольности» и «Деревни», которые «были причиной преследования правительством молодого поэта, высланного в Бессарабию». Тут же последовали увольнение Полторацкого со службы и высылка в деревню под надзор полиции. Заметьте, за оду «Вольность» и стихотворение «Деревня», в которых, как написал Полторацкий, «поэт скорбит о печальных последствиях рабства и варварства». Интерес Полторацкого к бесцензурным стихам Пушкина, можно предположить, позже отчасти был причиной того, что Пушкин в 1826 году вписывает в его альбом заключительные строфы «Кинжала». Уже в то время Полторацкий начинает собирать рукописи Пушкина. Его можно назвать единственным из современников и знакомых поэта, кто активнейшим образом способствовал сохранению и выявлению его наследия во второй половине XIX века для изучения прижизненной и посмертной репутации и той борьбы за наследие, которая началась ещё при жизни Пушкина.
Но царь, примем во внимание психологию Александра I, внушаем не только со стороны Аракчеева. Развёрнутая кампания по спасению Пушкина внушила обратное: да нисколько не опасен, обычная юношеская бравада и глупость, но зато талантлив. И царь решает: совсем пройти мимо — обидеть Аракчеева, наказать сильно — мальчишка, что с него взять, самое оно — отправить куда подальше, чтобы не больно тут досаждал уважаемым людям. Про Юг никто не скажет, что это Сибирь, но и скакать туда две недели — довольно с него, авось, поумерит там свой пыл и поумнеет.
Так называемая ссылка в Кишинёв под покровительство добрейшего генерала И. Н. Инзова была по форме порицанием за юношеское фрондёрство, по существу — для окружающих Пушкина — чем-то вроде творческой командировки, в которой совсем ещё молодой человек знакомился с жизнью и развивал своё дарование. Но сам поэт, ненавидевший деспотизм, воспринял происшедшее с ним как насилие над личностью, несвободу, именно как проявление деспотизма по отношению к нему. А потому расценил вынужденный отъезд, которому придан характер перевода «для пользы службы», именно как ссылку. Тем не менее, формально Пушкин не был сослан.
Забегая вперёд: почти то же самое позже можно будет сказать и про его вынужденное сидение в Михайловском (в 1824—1826 годах), которое было всё же родовым имением Пушкиных-Ганнибалов, а не каторгой или сибирским поселением, хотя уже и напоминало во многом «подписку о невыезде» или нахождение под домашним арестом.
Кстати, многие из тех, с кем Пушкин тогда общался, а позднее и часть его биографов считали эту высылку из Петербурга на Юг великим благодеянием для него. Ни соглашаться, ни спорить здесь невозможно. Да, гений Пушкина сумел обратить на великую себе пользу постигшее его несчастье. Но от этого оно не перестало быть для него несчастьем. И прежде всего вряд ли следует признать благоприятным для развития молодого поэта отсутствие у него полной свободы. Настроение Пушкина в годы пребывания на Юге напрямую связано с естественным недовольством своим положением поднадзорного изгнанника, вначале вроде бы отправленного всего лишь на несколько месяцев, а потом, как выяснилось, насильственно удерживаемого вдали от столицы, куда его тянуло.
Потому-то, начиная с первого созданного на Юге произведения — элегии «Погасло дневное светило…», — в поэзии Пушкина возникает мотив вынужденного или добровольного изгнанничества. Зачастую он объясняется вторжением в творчество поэта романтизма с привычными и характерными для него темами. Так-то оно так, только первичен ли тут романтизм?
И в связи с этим следует на короткое время обратиться к моменту, когда Н. Н. Раевский-младший (по мнению Вересаева1) застаёт в Екатеринославе больного Пушкина после купания в Днепре. Ну, приболел. Казалось бы, с кем не бывает. Но зачем он полез в холодную воду? Просто искупаться? Или столь необычным способом (по принципу «клин вышибают клином») пытался выйти из депрессивного состояния, снять стресс, преследующий его с того времени, как было объявлено о немедленном откомандировании на Юг? Странная ситуация, ведь выздоровев, он опять старается заболеть — и эту «процедуру» проделывает несколько раз.
1 Сегодня нередко можно встретить суждение, что обнаружил Пушкина Александр Раевский, другой сын генерала Раевского, но что, собственно, это меняет?
Рассказ домашнего доктора Раевских, лекаря Евстафия Петровича Рудыковского, которого Н. Н. Раевский-младший отправил к Пушкину, находившемуся «в бреду, без лекаря, за кружкой обледенелого лимонада», вполне подтверждает наш «диагноз»:
«Приходим в гадкую избёнку, и там, на досчатом диване, спит молодой человек — небритый, бледный и худой.
— Вы нездоровы? — спросил я незнакомца.
— Да, доктор, немного пошалил, купался. Кажется, простудился.
Осмотревши больного, я нашёл, что у него была лихорадка… Посоветовавши ему на ночь напиться чего-нибудь тёплого, я оставил его до другого дня…
Поутру гляжу — больной уже у нас, говорит, что он едет на Кавказ вместе с нами. За обедом наш гость весел и без умолку говорит с младшим Р. по-французски. После обеда у него озноб, жар и все признаки пароксизма1. Пишу рецепт.
— Доктор, дайте что-нибудь получше. Дряни в рот не возьму.
На рецепте надо написать кому. Спрашиваю — Пушкин. Фамилия незнакомая, по крайней мере, мне. Лечу как самого простого смертного, и на другой день закатил ему хины. Пушкин поморщился. Мы поехали далее. На Дону обедали у атамана Денисова. Пушкин меня не послушался: покушал бланманже2 и снова заболел.
— Доктор, помогите.
— Пушкин, слушайтесь.
— Буду, буду.
Опять микстура, опять пароксизм и гримасы.
— Не ходите, не ездите без шинели.
— Жарко, мочи нет.
— Лучше жарко, чем лихорадка.
— Нет, лучше уж лихорадка.
Опять сильные пароксизмы.
— Доктор, я болен.
— Потому что упрямы. Слушайтесь.
— Буду, буду».
1 Раздражение, возбуждение, бурная реакция, например, пароксизм гнева; ухудшение состояния или рецидив болезни; внезапный приступ спазмов или судорог. (Кстати, «посещение пароксизмов» отмечал у себя и А. Грибоедов в переписке с Ф. Булгариным и И. Паскевичем — действительно, братья по несчастью.)
2 Сладкое десертное блюдо (сильно охлаждённое желе на основе молока с добавлением орехов, шоколада, кофе или какао; мороженое).
Спустя несколько месяцев Пушкин напишет своему младшему брату Льву: «... я лёг в коляску больной; через неделю вылечился».
С Раевскими поэт пересёкся в Киеве и у них же остановится. Надо полагать, именно здесь Пушкин получит окончательные заверения, что Раевские помогут ему попасть на Кавказ и в Крым. Не будем забывать, ведь он не сосланный. Так что часто звучащая мысль, будто отправленный в южную ссылку поэт случайно встретился в Екатеринославе с семьёй генерала Н. Н. Раевского, едущей на Кавказ, в Крым, вряд ли верна. Хотя факт остаётся фактом, именно в Екатеринославе, в «местности Мандрыковка, в доме Краконихи», Н. Н. Раевский-младший найдёт заболевшего поэта (после купания в Днепре в 20-х числах мая) и по ходатайству генерала Раевского Инзов отпустит больного Пушкина с ними «для лечения».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—191) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 50. «С холста, как с облаков, Пречистая и наш божественный Спаситель» взирают на неё