19 октября в российский прокат выходит фильм-победитель Каннского фестиваля — судебная драма «Анатомия падения» о несчастьях одной творческой семьи. Немецкая писательница (Сандра Хюллер) замужем за французом, тоже писателем, их сын потерял зрение после аварии, все живут в альпийском шале. Но вот муж выпадает из окна при загадочных обстоятельствах, а героиня Хюллер становится главной подозреваемой. Инна Денисова поговорила с Трие о том, как судебные слушания превращаются в шоу, зачем ей на роль понадобилась именно Хюллер и, главное, почему так и непонятно, что случилось в шале.
— Как вы думаете, почему у авторов так популярно слово «анатомия»? Есть фильм «Анатомия убийства» Отто Преминджера, есть роман Элизабет Жорж «Анатомия преступления», сериал Шонды Раймс «Анатомия страсти». У вас вот тоже «Анатомия падения».
— Роман Жорж гуглю. Ага, вижу. Не знала о нем. Преминджер — да, я действительно думала про оммаж. Но выбор названия не был все же обусловлен подмигиванием Преминджеру. Слово «анатомия» в названии нашего фильма объясняет наш метод: мы сначала исследуем анатомию падения физического тела в пространстве, а затем и метафорическое падение супружеской пары — на глазах зрителя совершается ее аутопсия. Наш фильм в первую очередь история любви, претерпевающая крушение и лишь во вторую — юридическая драма.
— Юридических драм обычно много в американском кино, а во Франции жанр не так популярен.
— Я точно не собиралась копировать американцев. Наоборот, моей целью было сделать что-то очень французское. Было очень интересно показать, как судят иностранку во Франции. Увидеть сложности, которые влечет за собой чужой язык. Показать переход от языка импульсов, на котором общаются в доме, к языку юриспруденции, пытающемуся организовать хаос, объяснить его и найти ему оправдание.
Меня по-настоящему захватила идея сделать портрет женщины, которая ничего не рассказывает о себе сама, но которую так или иначе характеризуют другие; которая постоянно пытается исправить, уточнить и опровергнуть то, что о ней говорят.
То, что восхищает меня в фильмах о судебных процессах, да и в самих судебных процессах, — залы суда оказываются не только и не столько местами, где должна восторжествовать правда, но местами, где раскручиваются сюжеты и реализуются сценарии. Чтобы победить, нужно рассказать хорошую жаренную историю. Потом эти залы становятся рингом для адвокатов. Без сомнения, зрителя волнует вопрос «Виновен или нет?», но для меня он вторичен.
— У вас есть любимые старые юридические драмы?
— Сейчас подумаю. А у вас?
Да-да, с Монтгомери Клифтом. Я, правда, его не видела. Моя любимая, наверное, «Истина» Клузо с Брижит Бардо. Очень важный для меня фильм. Тоже о женщине, которую судят не столько за то, что она убила своего любовника, сколько за образ жизни, который она ведет. Это самое интересное в фильме. Нравы 1960-х сильно отличались от сегодняшних. Судебные процессы — места, где торжествуют мораль и предрассудки, где общество пристрастно оценивает образ жизни подсудимого.
— Сценарий о крушении отношений вы написали вместе с мужем Артуром Харари. Это что, автобиография?
— Мой муж, к нашему общему с ним счастью, пока жив-здоров. (Смеется.) Нет, мы не похожи на наших героев. Хоть так и вышло, что единственным фильмом, который мы написали вместе, стала история кризиса семейной пары. Вообще, отношения в паре — это то, что волнует почти всех людей.
— А кто в вашем творческом тандеме был главным? Можно ли сказать, что один — идейный вдохновитель, а другой — исполнитель?
— Нельзя. Мы писали все вместе. Правда!
— Тогда задам вопрос по-другому: ваши герои, очевидно, соперничают. И вы тоже?
— Мне кажется, что нет. Мы доверяем друг другу. Стараемся уступать. Мы разные. Артур — моя полная противоположность. Он делает совершенно другие фильмы, чем я. У нас разный мозг, мы мыслим очень непохоже.
Иное дело, что нас все время сравнивают другие люди. Выбирают, кто из нас талантливее. Поэтому, например, у нас в семье есть договор не снимать фильмы одновременно, иначе придется выслушивать, кто лучше, а кто хуже.
— Прокурор в вашем фильме, сыгранный Антуаном Райнарцом, — воплощение мизогинии. Вы специально его таким сделали?
— Ну, тут мы, наверное, зашли слишком далеко, но так и нужно для фикшена. Сделали его карикатурным. Он клише токсичной маскулинности. Мы очень веселились, когда писали ему реплики.
Во Франции в судах часто работают люди в возрасте, с устаревшими представлениями о жизни. Поэтому все, что персонаж произносит в фильме, не сильно отличается от того, что можно услышать в реальности.
Тут важно другое — та предвзятость, с которой суд и общество относятся к подсудимой.
Она — неидеальный портрет жертвы. В суде она держится уверенно и выглядит сильной и свободной. Она занимает много места и не спрашивает у мужчин разрешения его занять. К тому же она писательница, и из-за этого им кажется, что она умеет выдумывать и манипулировать. И, наконец, она говорит на другом языке — по-немецки и по-английски, а по-французски хуже. И поэтому она кажется всем этим людям чуть ли не угрозой.
— Считаете ли вы ее жертвой семейного насилия? Вы так и задумывали или я увидела больше, чем вы написали?
— Все чуть более нюансировано. Нашим намерением было показать двух персонажей, у которых пропало взаимопонимание. Ее партнер, Сэмюэл, в некотором смысле загнан в ловушку: он больше фрустрирован тем, что у него ничего не получилось ни профессионально, ни лично, да и в происшествии с ребенком он по факту виноват.
Вы абсолютно правы, он не безупречный герой. Но, я думаю, и к ней есть вопросы. Нам было важно показать небезупречность обоих. Не догматично обвинить одного, обелив другого, а показать, как это вообще невероятно трудно — жить вместе и построить что-то вместе. При этом зрители, смотрящие наш фильм, как правило, всегда занимают чью-либо сторону.
— А почему вы оставили героям собственные имена актеров?
— (Смеется.) Актер Сэмюэл Тейс был выбран не из-за имени! Я рассматривала двадцать кандидатов на роль Сэмюэла, их всех звали по-другому, но подошел именно Тейс. То есть это совпадение.
А Сандра Хюллер, играющая героиню Сандру… Мне кажется, я так боялась, что Сандра Хюллер откажется, что специально назвала персонажа ее именем. В итоге мы его и оставили. Но, вообще, имена для меня ничего не значат.
— То есть вы буквально писали этого персонажа под Сандру Хюллер?
— Да, я сразу думала только про нее. Это очень вовлеченная актриса, открытая режиссеру в полном и лучшем смысле слова. Французские актеры очень часто звездят без реального на то повода. То есть они присутствуют на площадке, но по-настоящему не концентрируются, как бы снисходя до работы с тобой.
А Сандра приехала очень подготовленной. Она специально выучила язык. Ведь ей нужно было понимать французскую команду. Ей наверняка было ужасно сложно. Но она тут же нашла общий язык с французским актером Сванном Арло, который играл адвоката, они тут же образовали сильный актерский дуэт. И потом, я старалась ей доверять.
Сандра очень быстро включалась в эмоциональное состояние персонажа, позволившее ей играть сцену так, будто она и не актриса вовсе, а переживает все это наяву. Время от времени мы спорили: она считала, что я заставляю ее плакать, ей не хотелось, а я настаивала. Но она очень сильно помогла мне. Без нее этого фильма не было бы.
Я много работаю с актерами. Делаю очень много дублей, двадцать-тридцать, чтобы в конце концов актеры отпустили себя и у них исчезло ощущение съемочной площадки. Чтобы слова «Action! Coupee!» («Мотор! Снято!») больше ничего для них значили.
— Упор на то, что Сандра иностранка, — это упрек французскому обществу, неохотно принимающему иностранцев?
— По-моему, любое общество к ним не очень дружелюбно. Не знаю, так ли плоха в этом отношении Франция. Есть вот еще Италия. Помните фильм Knox на Netflix? Американку Аманду Нокс судят за убийство соседки. Слушание проходит в Перудже. Аманда — очень красивая молодая девушка, свободная в своих сексуальных проявлениях. К тому же американка. Итальянцам такая женщина представлялась дьяволом.
Иностранка в суде — интригующий сюжет. Но мне хотелось еще кое-что добавить к тому, что она иностранка: суд происходит на глазах у ее ребенка, которому предстоит свидетельствовать против своей матери. Вопрос «Кто моя мама?» — один из главных вопросов фильма.
— Почему вы решили сделать их сына слабовидящим?
— В фильме нет каких-то красивых съемок. Нет экшена, все как будто происходит за кадром, зритель как будто чего-то не видит. И ребенок воплощает собой это ощущение. Он в той же позиции, что и судьи, как и зрители. По-моему, очень удачный образ.
— Где вы снимали сцену суда? Строили декорации?
— Нет! Мы снимали в очень старом французском здании суда в департаменте Шарон. Через час после наших съемок там судили педофила. Мы, правда, немножко декорировали зал, добавили картины на стены. Нас попросили их оставить после съемок, сказали, что с ними стало лучше. Все это стоило нам кучу денег.
— Брали ли вы профессиональных консультантов?
— Конечно! Настоящего адвоката по уголовным делам и настоящего судью. Адвокат — просто гений, он участвовал в написании сценария, что было невероятно ценно. Но и стоило это ужасно дорого!
— А шале, затерянное в снежных горах, — это оммаж «Сиянию» Кубрика?
— Самое смешное насчет «Сияния, что у нас будто бы «Сияние» наоборот: там писатель убил жену, а у нас писательница — жена, и она потенциальная убийца. В остальном, конечно, никакой связи. Но вы правы, затерянный горный уголок добавляет атмосфере тревожности.
— Ваша жизнь сильно изменилась после каннской «ветви»?
— Очень! Я просто больше не принадлежу себе, круглые сутки занимаюсь промоушеном фильма. Но я счастлива, что фильм хорошо принимают во Франции и за границей. И вот теперь даже в России. Еще люди теперь все время рассказывают мне о своих мужьях и женах как психотерапевту или духовнику. Одна девушка прямо сразу вместо «здравствуйте» сказала: «После вашего фильма позвонила бывшему и отправила его смотреть, чтобы он понял, почему я ушла».
Автор: Инна Денисова
Фото: AP / TASS
