Когда-нибудь я перестану быть туристкой. Выйду из самолёта и доеду за один лари до центра Тбилиси. В районе Абанотубани сяду на лавку и, глядя на кружевной балкон, позвоню Мирабу.
—Мираб, — скажу я, — это Алёна.
Он ответит громко, гостеприимно:
–Ааа, Алёна. Здравствуйте, здравствуйте. Вы приехали? Откуда вас забрать.
—От Орбелиани.
—Хорошо, Алёна. Через полчаса приедет Вардо. Он вас отвезёт. Хорошо?
Очень хорошо, Мираб. Я посижу здесь - ведь я больше не туристка. Мне незачем бежать, торопиться - теперь я всё успею. Если не сегодня, то завтра. Или через неделю.
Вскоре я сяду в красненькую "тойоту" Вардо и буду отбивать ногой зажигательный ритм грузинской попсы.
—Вардо, а мы можем заехать на полчасика на Сухой мост? — несмело спрошу я. Слукавлю. Кому, в здравом уме, хватит полчаса для прогулки по барахолке?
Но Вардо широко махнет рукой "конечно!" и, напевая, повернет ключ зажигания.
Я буду улыбаться и смотреть на ветхо-современный Тбилиси за окном — воздушный от деревянной резьбы и монолитный от каменных стен.
На Сухом мосту оживленно. Я пройду вдоль рядов, как сквозь время: тут начищенные кувшины надменно возвышаются над чугунными утюгами; бюсты Лермонтова презрительно отворачиваются от портретов Сталина; фарфоровые слоники шушукаются по дисковому телефону с керамическими перечницами, а старый граммофон грустно поглядывает на стопку пластинок. Этим рынком заведует ностальгия. Она главный продавец и главный маркетолог. Здесь ей можно всё.
Давлю желание остановиться возле каждой безделушки и прибавляю шаг, когда вижу в конце ряда то что нужно. Вардо давно отстал — наверняка рассказывает дяде Вано про здоровье тёти Нико, пока я любуюсь поцарапанным, наверняка нерабочим, "Ундервудом". Я не туристка - я буду торговаться. Робко сбиваю цену, но продавец откровенно посмеивается над моей несмелостью. Вскоре на помощь приходит Вардо. Я ни слова не понимаю из их экспрессивной перепалки и просто наблюдаю: оппоненты хмурятся, повышают голос, машут руками - того и гляди, дойдёт до рукоприкладства, но спустя десять минут, пожимают руки. А я становлюсь счастливой обладательницей ненужной, желанной пишущей машинки. И "ъ" в слове "Ундервудъ" умиляет меня до слез.
На обратном пути до машины я ещё куплю медный чайник, цветастый половик и чабанскую папаху. Ну куда в Грузии без папахи? Особенно, если в тебе течёт кровь башкирских ханов, а мех выгодно подчёркивает метисскую внешность.
Из Тбилиси мы направимся на север. Спустя часа полтора въедем в селение. Я затаю дыхание и буду высматривать знакомый только по фотографиям дом. Он будет стоять на возвышенности, окружённый кряжистыми гранатовыми деревьями.
Вардо лихо свернёт с дороги, поднимая клубы пыли, и остановит машину. Нагруженные чемоданами и покупками, мы войдем во двор. Вардо пошарит под огромным черепком глиняной квеври, вросшей разбитым боком в землю возле крыльца, и вытащит ключ. Облупленная дверь послушно откроется. Я войду в застекленную террасу и замру. «Кого тут принесло?» — ворчливо скрипнет половица. И я тихо отвечу — меня. Мою семью.
Дождусь, пока стихнет гул автомобиля, а потом открою окна и впущу в дом спустившийся с гор сиреневый вечер. Впущу акапельное пение с соседней улицы, собачий лай и шелест виноградных листьев. Разбуженный, на ночь глядя, дом, заворочается лёгким тюлем, закряхтит газовой горелкой. На кухне я увижу чайник, почти такой же, как купила на рынке и улыбнусь — у нас будет много гостей — два чайника пригодятся.
Мы починим старое пианино и будем играть "собачий вальс". А на ручной швейной машинке нашьем лоскутных покрывал для потертых топчанов. Осветим комнаты мягким светом ламп и торшеров, не выгоняя из углов тени, — пусть продолжают хранить старые тайны и узнавать новые.
Наш дом будет разноцветный и бестолковый. Шумный. Хаотичный. Интернациональный.
И если вы захотите погостить, а мы в это время будем в заснеженной России, позвоните и я скажу:
—Ключ под черепком глиняной квеври возле крыльца. — И добавлю, — Передайте дяде Валико, что я привезу ему вяленой клюквы и копченого муксуна.
.
Когда-нибудь я перестану быть туристкой в своей жизни. Куплю дачу с террасой, навяжу кружевных салфеток и сварю пастилу.
Когда-нибудь достану с антресолей пыльный "Ундервудъ" и напишу что-нибудь сентиментальное, трогательное и чуточку смешное.
Когда-нибудь... Когда?