Правда , на вкус , горькая !

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

СОВЕТСКАЯ МЕДИЦИНА - САМАЯ ГУМАННАЯ В МИРЕ ИЛИ:
У НАС, ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ, НИ ЗА ЧТО НЕ САЖАЮТ!..

Первое, что он успел заметить, выйдя из машины, это ряд блочных пятиэтажных корпусов, обнесенных
высоким бетонным забором. Живо подхватившие его под локти амбалы буквально впихнули Алексея в так
называемую приемную. От всех прочих заведений подобного типа эту небольшую комнатку со столом и
кушеткой отличала всего лишь небольшая деталь - наглухо зарешеченное окно... Но от этой детали у
Перепелкина потемнело в глазах.
Капитан Астафьев (дежурный лично сопровождал в дурдом свою жертву) вместе с психиатром прошли к
заведующей отделением, оставив Алексея на попечении угрюмых, звероватого вида «медбратьев». Вернулись
они лишь спустя полчаса вместе с миловидной, лет тридцати, блондинкой в коричневых брюках и небрежно
наброшенном на плечи белом халатике.
Даже поднаторевшему на дурдомах капитану (вместе с доставившим Алексея в приемную психиатром) стоило
немалых усилий убедить зав. отделением принять их подопечного. Слишком уж сомнительным казался ей
повод задержания Перепелкина.
Но МУР, как говорится, промаха не дает. И Астафьеву, несмотря на некоторое сопротивление
«недальновидной» врачихи, все же удалось определить искателя Бутейко на постой в местные (мало чем
отличавшиеся от казематов) пенаты. На прощание Григорий Никитич взял руку под козырек. Сегодня ему было
чем гордиться: в дополнение к просветительской беседе с сержантом о моргунчиках упрятал куда надо
«опасного для общества элемента».
А то, что этот (по его мнению) «шизик» может быть в моральном и психическом отношении в пять раз
здоровее Григория Никитича, капитана Астафьева совершенно не касалось. Помешал беседе о моргунчиках
своими дурацкими расспросами о каком-то докторе Бутейко - получай по заслугам...
И то, что пребывание нормального человека в дурдоме отнимет у него в дальнейшем полжизни, тоже не
трогало капитана. И грязный шлейф сплетен, тянущийся за любым, побывавшим в психушке, его не волновал.
Подумаешь! Вот ему - капитану Астафьеву - захотелось представить забредшую в его дежурку овечку
умалишенной, он и представил. Психиатр (свой в доску мужик, не впервые Астафьеву в таких делах
помогавший) все, как надо, оформил.
Ну, а уж эта бабенка в коричневых брючках против них двоих не устояла. Как-никак задерживали, везли,
бумаги подписывали... Пофордыбачилась малость и сдалась. Теперь над Перепелкиным заработает машина.
Адская отлаженная машина психушки. И даже если он и не был шизиком, через пару недель здесь непременно
им станет.
...Астафьев медленно потянул на себя за ручку тяжелую обитую изнутри жестью входную дверь приемной. Он
уходил. Уходил на волю, оставляя в плену свою беззащитную жертву.
Им обоим (и палачу и жертве) еще не исполнилось сорока. Но прошедший через мясорубку дурдома
Перепелкин умрет, едва перевалив за пятьдесят, а Астафьев будет жить. Жить долго и сытно. Алексей на почве
подозрений в шизоидности потеряет первую жену и будет оторван от родного ребенка, а Григорий Никитич без
помех, в полном согласии с обожающей его супругой взрастит свое чадо.
Они оба пройдут свой жизненный путь по московской земле. Но Перепелкин столичная твердь поглотит в
отнюдь еще не закатном возрасте, а Астафьева она надолго откажется принимать. Походи еще, милый друг, по
белу свету. Полови и другие заблудшие души... Они тебя ждут, не дождутся. Невинную душу, Алеши

Перепелкина ты мастерски загубил тринадцатого января, накануне празднования старого нового года. Когда-
нибудь (может уже и не на этом свете) ты ею подавишься. Подавишься, капитан, потому что ничто на земле не

проходит бесследно. И слова из песни потом уже, как ни старайся, не выкинешь. Небо припомнит тебе еще это
мгновение, капитан...
Вместе с капитаном покинул приемную и длинноногий психиатр со своими амбалами. Их заменил тихо
вошедший и безмолвно вставший в углу рыжеватый санитар того самого отделения, которым заведовала
интересная блондинка.
- ...Садитесь, пожалуйста,- вскинув точеные брови, указала Алексею на кушетку блондинка.- Эмма Андреевна
Козулина, заведующая отделением,- скороговоркой отрекомендовалась она. Название отделения заведующая
нарочно произнесла совершенно невнятно. Что-то связанное с психикой и невралгией только и сумел разобрать
Перепелкин.
- Расскажите, пожалуйста, как вы живете,- блондинка слегка округлила глаза.- Чем питаетесь, что беспокоит?..-
Козулина раскрыла перед собой учетную карточку и приготовилась записывать.
- Живу, как обычно,- расстегнув душивший его ворот клетчатой байковой рубашки (пальто он снял гораздо
раньше, поскольку в приемной было хорошо натоплено), выдавил из себя до сих пор не опомнившийся от
насильственного перевоза в это странное заведение побледневший как мел Алексей.
Одно время сильно болел. Слабость, головные боли. До удушья даже доходило,- под откровенно недоверчивым
взглядом синеглазой заведующей Перепелкин невольно поежился.- Потом попалась лекция доктора Бутейко. О
том, как надо правильно дышать...- Алексей выдержал небольшую паузу.- Попробовал. Стало намного легче.
Захотел встретиться с автором открытия и методики.
Он явно боялся продолжать дальше. Фраза о революционном перевороте в медицине буквально комом
застревала у него в горле. Бог знает куда еще она могла завести его после дежурки...=
Заметив нерешительность пациента, Эмма Андреевна поспешила прийти ему на помощь.
- Вы знаете...- она томно поправила чуть покосившийся на плечах халатик,- все ваши недомогания, весь ваш
интерес к этому самому Бутейко, в общем-то, происходят от одной болезни.
«А болезнь-то ты, голубушка, уже, видать, расшифровала, как психическую...» - мелькнуло у Алексея.
- Мы вас полечим и все пройдет,- ворковала заведующая.
«Как же пройдет?! Да что вы понимаете в болезнях! Сколько я до сих пор по клиникам шлялся, все без толку»,-
так и рвалось наружу у Перепелкина. Но вслух он осмелился произнести лишь осторожно-недоуменное:
- А зачем меня нужно лечить? Мне методика Бутейко прекрасно помогает...
- Ну как зачем,- Эмма Андреевна царапнула ноготком по покрывавшему стол плексигласу.- Надо подлечить,
Алексей Васильевич,- голубые огоньки вспыхнули и погасли.- Поверьте мне, как специалисту, надо...=
Вы у нас немного полежите. Попьете порошочков. Они абсолютно безвредные! - тотчас добавила заведующая,
уловив, как резко дернул своей кучерявой головой пациент при упоминании о порошочках.- Сейчас вас отведут
в палату. Поставят укольчик (Алексей снова непроизвольно мотнул головой). И вам сразу станет лучше.
Исчезнут различные бредовые галлюцинации.
- Ну, пусть этот капитан меня за шизика принял,- почти взмолился Перепелкин.- Но ведь вы врач! Вы должны
понимать, что шизик везде шизик. А в кэ-гэ-бэ со мной майор, поэтому же вопросу беседовал. И ничего -
вполне нормально расстались. Уж в их-то ведомстве, наверное, получше, чем в милиции, людей распознавать
умеют... Не надо меня в палату,- он воздел руки кверху.- Христом-богом вас заклинаю! Я совершенно здоров. И
вы же наверняка знаете о Бутейко! Вам проще войти в мое положение.
...Эмма Андреевна не желала особого зла несчастной капитанской жертве. Честно говоря, она и сама все еще
сомневалась в психической неустойчивости Перепелкина. Тем более что он упомянул о своем посещении КГБ,
где никто его за придурочного не принял.
- Так вы и там уже побывали,- только и промямлила в ответ заведующая, хотя Астафьев обрисовал ей этот
предварительный (домилицейский) визит своего подопечного, как «лишнее доказательство»
умопомешательства его подопечного.
Нет, Эмма Андреевна не питала к вновь прибывшему никакой личной ненависти. И уж, конечно же, не
собиралась его ни морально, ни психически убивать. Ей всего лишь не хотелось лишний раз ссориться с
представителями могущественного МВД и опровергать доводы своего скорого на руку коллеги, доставившего
сюда Перепелкина из милиции. Она просто слегка прикрыла глаза на некую несуразность повода. Только и
всего!..
Слышала она, конечно, и о Бутейко и о его методе. Но так... Краем уха. В Минздраве его хаяли напропалую. А
мнение начальства - закон для подчиненного. Так что она лично ничем не рисковала, санкционируя помещение
в психушку человека, определенно возносящего открытие доктора и его метод чуть ли не до небес.
Кое-кто за это мог ее даже похвалить. И, наверняка, похвалил впоследствии... Но эта миловидная, образованная
женщина одним росчерком пера раз и навсегда перевела Алексея Васильевича Перепелкина из разряда

обычных людей в разряд людей сумасшедших. И небо ее в тот же миг не покарало. И гром очистительный
среди зимы не грянул.
Алексея насильно раздели. Напялили на него короткие (чуть ли не до колен) полосатые штаны и такую же,
будто с нарочно подрезанными рукавами, пижаму. Заволокли на второй этаж и впихнули в пропахшую запахом
незнакомых лекарств и застоявшегося человеческого пота палату.
Выброситься из окна этой палаты даже на асфальт головой (придет такое желание) не позволяла прочная,
добротно сваренная металлическая решетка. Ничуть не хуже той, что красовалась на окне в «приемном покое».
- Мужики! Ну, за что они меня сюда? - оглядываясь на захлопнувших за ним дверь санитаров, простонал так и
не заступивший сегодня на смену таксист.
Трое обитателей узкого, насквозь провонявшего зарешеченного пенала насуплено молчали.
- Ну что я такого сделал?! - Перепелкин, обхватив голову правой рукой, осторожно приблизился к самому
пожилому сивогривому члену этой молчаливой компании, высоко запрокинувшему на спинку железной
кровати свои волосатые с синими густоразветвленными прожилками ноги.
Я просто ученого одного найти хотел...- глядя в слезящиеся глаза сивогривого, нерешительно продолжил
Алексей.
- Кормить-то сегодня будут, сволочи?! - резко прокричал за спиной Перепелкина косоротый и рябой (лет
тридцати пяти с виду) мужчина, кровать которого вплотную примыкала к разместившейся у окна кровати
пожилого психушника.
Третий, самый юный (лет двадцати), рыжеволосый «сокамерник», ничего не поясняя, в ответ косоротому
схватил из-под кровати стеклянную банку, на четверть, наполненную желтоватой жидкостью, и с размаха
запустил ею в глухую толстую дверь.
Этого, похоже, накормили очень быстро. Поскольку дверь довольно скоро раскрылась, и рыжеватого за ноги
(так что при этом он проехал лицом по осколкам) дюжие дяди выволокли в коридор и там, судя по всему, дали
ему «добавочную порцию». Во всяком случае, в палату он вернулся почти на четвереньках и больше уже ни за
какие склянки не хватался.
«А может, здесь и в самом деле одни душевнобольные,- дошло постепенно до Алексея.- Зря я вообще начал
что-то у них спрашивать...» Его невеселые размышления прервала неслышно заявившаяся курносенькая
медсестра с наполненным шприцем.
- Да не надо мне,- заупрямился, было, Алексей, когда она кивнула ему на свободную, притулившуюся слева от
входа койку. Но, взглянув на поцарапанное осколками лицо рыжеволосого, Перепелкин споткнулся на
полуслове...
Таких уколов он не помнил за всю свою сознательную жизнь. Бывали болезненные. Бывали менее. Бывали
почти безбольные. И после любых из них, как правило, наступало улучшение.
Ведь их же и ставили для этой цели! Но не такая цель была у уколов курносенькой... Буйного они, вероятно,
помогали одурманивать, а нормального человека запросто делали дураком. После уколов «сестрички» (а их до
прихода на следующий день родителей Перепелкина курносенькая успела всадить ему ' трижды) Алексея
охватило жуткое оцепенение.
Во всем теле чувствовалась невероятная скованность. Заторможенность. Будто на тебя одели скафандр. Взгляд
его стал неузнаваемо тупым и одичалым.
И когда родители увидели Алешеньку в таком виде, послушали, как лязгают за ними плотно (на замок)
закрываемые металлические двери с окошечком, полюбовались на решетчатое оконное обрамление - им и в
голову не пришло, что сынок попал сюда понапрасну. Разве станет государство зазря деньги на такую охрану
раскидывать...
- Леня,- достававший сыну лишь до плеча Василий Семенович тяжело закашлялся.- Ты знаешь,- он покосился
на затуманенное, абсолютно неузнаваемое лицо своего Алешки,- ты главное спокойней... Полечишься.
Микстурки попьешь.
- Они, поди, сладенькие-сладенькие - нам врач говорила,- встряла в разговор раскрасневшаяся от волнения,
кругленькая и обычно столь улыбчивая, а сейчас необыкновенно серьезная Пелагея Ивановна.
Мать с отцом всю жизнь проработали в Москве. Большую часть вместе на комбинате в Марьиной роще. Отец
мастером. Мать простой рабочей. Звезд с неба не хватали. Но жили дружно и людям не завидовали. Алексей
был их младшим и любимым сыном. Главная опора и надежда на старости лет. И надо же было такому лиху
случиться, чтобы эта надежда и опора в зрелые годы в дурдом угодила... Да, конечно, последние годы Алексей
недомогал. Ходил по больницам. Но ведь у него ничего не могли обнаружить! В симулянты записывали.

А теперь, когда ему от методики какого-то сибирского ученого, похоже, полегчало, вдруг разом обнаружили
заболевание. Да еще какое. Что за решетками держать надо.
- ...Батя,- Алексей покосился на плотно прикрытую дверь их отделения с вмонтированным глазком,- сделай
что-нибудь, чтобы меня отсюда...- он споткнулся на полуслове: мимо них, тяжело ступая, прошла дежурная
врачиха.
- Спокойней, сынок. Главное, спокойней,- незаметно смахнув слезу, отвернулся отец.
Ему было искренне жаль сына. Поживи-ка за такими замками. Пожалуй, похлеще, чем в тюрьме, покажется.
Там хоть люди нормальные, не шизики. У Василия Семеновича даже закололо сердце. Его сын лежит вместе с
всякими свихнувшимися... Его Алешка! Который так любит их с матерью, так помогает им на старости лет.
Алешка, от которого слова грубого не услышишь. Даром что таксист. И чего бы это ему с ума сходить?
Психовать он никогда особенно не психует. Ну, захотелось ему увидеть этого самого доктора Бутейко что ли?
Казалось бы, в чем здесь психоз? Ан нет! Заведующая им четко разъяснила: неотвязчивая бредовая идея.
Мания возвеличивания никем не признанного медицинского открытия и его автора. Необходимо стационарное
наблюдение.
Василий Семенович бессильно опустил вдоль туловища свои натруженные руки. Что сделаешь? Приходилось
верить. Их с супругой всю жизнь приучали верить советской власти и ее представителям на местах. А здесь
представителем определенно была заведующая. Кто же еще? Она и специалист и администратор. Как не верить,
кому ж тогда?.. Да и видок у Алешки, как с глухой попойки. Будто по голове мешком стукнули. С трудом
говорит. Медленно ходит. Думает и то сейчас, поди, медленно... Надо же, как прихватила его ползучая.
Когда они с матерью уходили, Алексей судорожно рванулся было вслед за ними к проклятой, обитой
добротным железом глазковой двери. Но, заметив, как поднялись с подоконника ему навстречу двое
охранников в белых халатах, сделал вид, что всего лишь хотел лишний раз обнять за плечи нервно комкающую
в руках платок Пелагею Ивановну.
- Мы еще придем, Алешенька, ты не расстраивайся,- боязливо скользнув взглядом по здешним надзирателям,
мамаша торопливо выпорхнула вслед за отцом в едва приотворенные двери больничной темницы.
Уже по дороге домой они, донельзя взволнованные всем увиденным, еще долго продолжали вместе с отцом
успокаивать друг друга.
- ...Ну, полежит, полежит - да и выпустят,- часто сморкаясь в платок, убеждал супругу Василий Семенович.
- Да ведь и я говорю - зря держать, не станут,- охотно давала себя убедить Пелагея Ивановна.- Зачем им
впустую на здоровых-то харчи переводить? Им и больных-то кормить, поди, нечем...
Если бы знали отец с матерью, что не только «зря держать», но еще и пытать их сыночка будут (всяко
морально, уколами, вонючей концлагерной пищей, а под конец психоэпопеи и самыми натуральными
побоями), - ох и побежали бы они трезвонить во все колокола!
Но в том-то и заключался весь ужас, вся трагедия сложившейся общественной системы, что жертву опутывали
дремучим частоколом со всех сторон! С одной стороны, от свободного мира ее прочно и надежно изолировало
государство, а с другой стороны, властям рьяно помогали убежденные в вечной правоте властей предержащих
родственники обреченного.
Ведь даже после того, как Алексей отмучился в психушке свой первый (казалось бы бесконечный) срок, не кто
иной, как родной отец, спустя лишь некоторое время вновь (ближе к ночи, тайком) уже самолично вызвал
скорую с амбалами и чуть ли не помогал им вязать яро сопротивлявшегося подобному вероломству Алешку!..
Замороченные «добрыми пожеланиями» его «психоопекунов» родители фактически сами санкционировали
повторное заключение Перепелкина в дом с решетками на окнах... В этот второй приезд Алексея в психушке
уже попросту лупили, чем попадя. А в третий (опять же состоявшийся по инициативе сердобольных
родственников) - чуть ли физически не уничтожили.
Родители верили советским врачам. Верили, что их сын действительно стал ненормальным. А то, что вся
ненормальность заключалась в обычном восторге перед великим открытием малоизвестного сибирского
ученого, их, увы, особенно не смущало.
Раз специалисты утверждают - значит, так оно и есть! Им-то, конечно, виднее... рассуждали пожилые люди. Но
все это (и повторные посадки в психушку, и побои) было еще впереди. А сейчас они, обеспокоенные (но ни на
миг не усомнившиеся в правоте белохалатных жрецов), возвращались домой, оставив родное дитя тем самым
жрецам на полное и абсолютно безнаказанное поругание.