«Синдром разбитого сердца» встречается не только в медицине. Так называется и новый роман Елены Минкиной-Тайчер, писательницы, врача-кардиореаниматолога, которая знает о счастье и печалях, способных подвести наше сердце, не понаслышке. В преддверии премьеры редакция издательства «Вимбо» подготовила интервью с автором.
— В романе «Время обнимать» каждая глава носит название произведения из русской классики. Ваши тексты словно произрастают из ткани русской классики, в них много отсылок и цитат. Почему вам важно насыщать ими свои произведения?
— Мой первый большой роман «Эффект Ребиндера» был задуман как классический русский роман, причем из принципа. Да-да, не смейтесь. Хотелось доказать себе и людям, что, живя двадцать лет в другой стране и языковой среде, я все-таки могу себе позволить замахнуться на «наше всё». Поэтому роман переплетен и окутан строчками Пушкина, каждая глава — это еще один Пушкин, еще одна судьба.
В романе «Время обнимать», о котором вы упоминаете, представлена тема интеллигентной питерской семьи, выросшей из русской классики, традиций благородства и милосердия, любви к слову и музыке. Поэтому название каждой главы как бы открывает занавес и требует от актера (или в данном случае от героя) не читки, а полной гибели всерьез. Я рассказываю об этих людях цитатами и строчками прекрасных стихов в дополнение к собственным текстам. Я люблю их, я вместе с ними страдаю и смеюсь и в который раз осознаю, что и «слезинка одного ребенка», и красота, спасающая мир, не более чем наши иллюзии, никого они не спасают, как Германию не спасли стихи Гейне и Гете. Поэтому в названии каждой главы также заложена горькая ирония. Во всяком случае, так мне хотелось.
— Какой писатель русской литературы играет определяющую роль в вашем творчестве и почему?
— На вопрос о любимом писателе русской литературы я всегда отвечаю одинаково — Владимир Владимирович Набоков. При этом я совершенно не люблю его сюжеты и до слез жалею несчастных героев. Но такой потрясающий язык искупает даже дьявольскую ноту надуманных порочных страданий. И еще. Набоков покинул Россию и русский язык, будучи совсем молодым, но сумел доказать всему человечеству, что талант и чувство слова выше любой разлуки. А я ведь уже более тридцати лет живу в двух странах и двух измерениях и все же рискую писать на русском языке. Слабое, но утешение.
— Говорят, что писатели-врачи (Чехов, Булгаков, Вересаев, Горин и тд) – это особенность, традиция именно русской литературы. Чувствуете ли вы эту преемственность? Откуда, на ваш взгляд, вообще такая парадигма? И как эти две профессии взаимодействуют в вашей жизни между собой, есть ли взаимовлияние?
— Должна признаться, что тема «писатели-врачи» обязательно всплывает в каждом интервью и даже любом незатейливом разговоре. Причем, вполне заслуженно - если врач вместо лечения страждущих пишет книги, кто ж ему виноват? Но все-таки не решусь утверждать, что Россия - родина слонов, то есть что речь идет о традициях именно русской литературы. Позвольте, а Шиллер и Рабле?! А мой любимый Сомерсет Моэм? Арчибальд Кронин, Артур Конан Дойль, Станислав Лем, Кобо Абе, Джон Китс, Луи Фердинанд Селин…
Скорее хочется сказать, что любой мало-мальски приличный писатель начинал свою жизнь с того, что получал медицинское образование. Но это еще не все! После первого литературного успеха почти все писатели с легким сердцем прекращали клиническую практику! В крайнем случае, успевали опубликовать «записки молодого врача». Поэтому Чехов, Вересаев, Булгаков.. и далее по списку – не столько доктора, сколько с молодости признанные успешные писатели. А я как раз немолодой практикующий доктор. С шестнадцати лет и по сию пору. Согласитесь, рассуждать о преемственности в подобном случае очень сложно. Но если серьезно, то медицина и литература не зря привлекают один и тот же тип личности, они одинаково требуют сострадания и мужества. Это звучит красиво, но только издалека. А вблизи очень страшно. Либо ты должен спасти человека от боли и смерти, либо так рассказать, чтобы его спасли другие.
— В вашем представлении вы больше прозаик или поэт? В «Синдроме разбитого сердца» каждая новелла окольцована стихами: в начале Бродского, в конце — вашими. Почему были выбраны стихи именно этого поэта? И как возникла идея поместить новеллы в такие поэтические рамки?
— В своем представлении я прежде всего врач, потом «всехняя» мамка и нянька, потом (набравшись наглости) — прозаик. И никогда не поэт. Нет, я умею писать поздравления к юбилеям, дразнилки и считалки, как умеют почти все грамотные люди, я даже недолго вела рубрику пародий под именем «Розамунда Иванова» в уважаемом серьезном журнале, но к тому времени моя репутация доктора и прозаика так окрепла, что никому в голову не пришло догадаться о подобном хулиганстве. И конечно, это не имело никакого отношения к поэзии.
Более того, звания Поэт в моем понимании заслуживает совсем небольшое количество небожителей, которые умеют сказать «изысканный бродит жираф», а все остальные мастера данного жанра делятся на любителей порассуждать о жизни в рифму или, наоборот, пописать прозу в столбик. Даже известные строчки обожаемого Пастернака «быть знаменитым некрасиво» в моем представлении мало отличаются от «любовь не вздохи на скамейке» Щипачева. Вот и к не менее обожаемому Иосифу Бродскому у меня с годами накопился ряд замечаний и возражений, и я, долго не раздумывая, принялась писать ему ответные «стихи на тему». В стол, разумеется. Вернее, в компьютер. Почему не поговорить с человеком, тем более я уже давно старше него.
И никто бы никогда не догадался о моей вопиющей наглости, но тут грянула настоящая беда. Реальная всемирная беда с красивым именем «корона». И такая близкая, что никто до конца не осознал, как за один-два года умерли миллионы современников. Но я — опытный врач и очень скоро поняла, что игра закончилась. Уже были настоящие эпидемии чумы и холеры и были живые страдающие люди — Боккаччо, Гомер и Бродский. И каждый в своем времени пытался если не спасти ближнего, то хотя бы рассказать, что случилось. А теперь пришла наша пора. Наша пора рассказать о любви и спасении, призвав на помощь великие имена. Может быть, вместе нас скорее услышат, как услышали «Декамерон»? Не мне судить, что получилось и получилось ли вообще.
— Как вы относитесь к понятию «женская проза»?
— Я с большим уважением отношусь к женской прозе, хотя сильная половина человечества склонна принизить наши заслуги. И дело не в гендерной принадлежности. Для меня «Сага о Форсайтах» или романы Джейн Остен и сестер Бронте — одинаково прекрасная женская проза, хотя Джона Голсуорси трудно назвать женщиной. Более того, рискуя навлечь на себя гнев политкорректных современников, я все же считаю, что и тема, и подача материала, и психологическая составляющая текстов различны у мужчин и женщин. Конечно, мы говорим о настоящей прозе, а не мыльных сериалах, где толпы красивых молодых олигархов мечутся в поисках скромной домработницы, чтобы немедленно на ней жениться.
Для подтверждения своих слов хочу привести одну историю. Как-то я подарила мальчику восьми лет детскую энциклопедию и обещала прочесть любую выбранную главу. Угадайте, какую главу мы читали три раза? «Устройство дверного замка»! Да-да, не историю или архитектуру, не астрономию или композицию, а устройство дверного замка. Я бы не вспомнила подобную мелочь, если бы не прочла недавно нашумевший роман, представленный на разные литературные премии. Главный герой этого на самом деле сильного романа начинает свой путь в стройбате, а продолжает в похоронном бизнесе, где ему очень пригодились обретенные навыки бетонирования, а заодно и лексикон стройбата. Далее страницы романа посвящены подробному описанию кладки могилы, укрепления стен, качеству бетона и т.д., и все это убедительным стройбатовским языком. Можно ли назвать такой роман мужским? Или как-то иначе?
Для сравнения та же энциклопедия была подарена маленькой девочке. Она сразу нашла главу «история костюма» и попросила купить ей именно такое платье.
— Господи, да у тебя полный шкаф платьев!
— Как ты не понимаешь, я их все уже надевала!
Хочу подвести банальный итог. Мамы, то есть книги, разные нужны — как о безответной любви, так и об истории стрелкового оружия. Только пусть они будут хорошими. А если вам лично придется выбирать между бетонированием могилы или пришиванием оборок к юбке, не огорчайтесь! Тем более, эти платья мы уже надевали.
— Вы как-то отметили, что вся ваша жизнь — сплошное отрицание писательского творчества. Можно ли сказать, что вы стали писателем вопреки? Или вам близки слова Джека Лондона в «Мартине Идене»: «Во мне столько всего, о чем я хочу сказать… Иногда мне кажется, весь мир, вся жизнь, все на свете поселилось во мне и требует: будь нашим голосом». Что вдохновляет вас творить?
— Ох, трудный вопрос. Нет, конечно, я не мыслила так прекрасно и независимо, как Мартин Иден, хотя в детстве обожала его и хотела подражать. Но я родилась в интеллигентной семье инженеров и врачей, и путь мой был предопределен — школа, медицинский институт, замужество, воспитание детей, забота о родителях. Кто мог поверить, что я мечтаю писать книги? Причем обязательно художественную литературу. То есть создавать некую отдельную независимую жизнь — счастливую или полную тревог, но принадлежащую только мне и моим героям. Правда, в процессе оказалось, что герои не склонны прислушиваться к голосу автора и часто предпочитают собственные победы и ошибки, но все-таки я с ними живу, я их люблю и пытаюсь защитить и спасти.
И еще я безуспешно томилась любовью к точным словам. Всю жизнь ищу точные единственные слова, проверяю на слух каждую фразу в надежде создать совершенное произведение. Но создать особенный текст получается редко, а очередные записки врача напишут и без меня. То есть у меня нет и не было никакой разумной причины творить — ни окружения, ни свободного времени, ни подходящего образования. С другой стороны, работа врача и служение семье — понятные правильные вещи, они предполагают много знаний, любви и самоотверженности, вызывают уважение. И никто не потребует объяснений, зачем ты этим занимаешься. Проще говоря, я как та самая Татьяна — всю жизнь разрываюсь между преданностью одному и запретной любовью к другому.
Но раз мы беседуем с вами в преддверии выхода новой книги, то что-то получилось, не правда ли? Я счастлива.
— Слушаете ли вы аудиокниги? Произведения каких авторов и жанров вы предпочитаете именно услышать?
— Да, я с огромным удовольствием слушаю аудиокниги! Но, каюсь, не слишком глубокие и сложные. Агата Кристи, Джейн Остен, всё тот же Сомерсет Моэм, некоторые другие заведомо женские романы. Это позволяет без скуки переделать массу домашних дел. Но Фолкнера или Филиппа Рота не рискну. А Меира Шалева сначала прочту, а потом еще с удовольствием послушаю.
— Как вы оцениваете звучание своих книг в аудиоформате?
— Должна с благодарностью признать, что мне понравились два записанных издательством «Вимбо» романа. Читает Алексей Багдасаров, читает сдержанно и точно, с огромным уважением и вниманием к тексту. Но одновременно в интернете крутятся пиратские аудиокниги по моим произведениям, которые огорчают до слез. Словно вашего ребенка нарядили в глупое платье, накрасили рыжей краской и теперь всем показывают. Прошу вас, господа, пожалейте автора и прекратите это безобразие.
Материал подготовлен для сервиса Строки.
Вам может понравиться: