Те, кто верит Распятому, строят красивые храмы. Даже здесь, в маленьком городке, отважно сунувшемся к самой границе леса, зодчие расстарались от души – резьба, позолота, редкое на острове цветное стекло витражей. Причудливо изукрашенные стены устремляются ввысь, возле самой кровли расходятся в ширину, следом - сужающийся шпиль. Храм походил на руку, отчаянно тянущуюся к небу, к богу…
Молодой священник шагнул навстречу Вольге. Смотрит вопросительно.
- Мне нужен отец Мартин.
Слуга божий кивнул и засеменил впереди, показывая дорогу. Что с того, что язычник смолен вышел из леса и спрашивает о приезжем богослове? Может, в святую веру обратиться задумал…
Страх. Страх и тоска. Душная, безысходная тоска человека, ожидающего беды и не знающего, что делать. Этим сейчас дышит весь город. Только у мирян из этой тоски рождается густой жаркий гнев. Еще немного, и полыхнет.
Священник испуганно оглянулся через плечо. Жидковат. Здесь, на границе земель смоленов, где прежде каждый житель изначально считался еретиком и другом язычников, а значит законной добычей костров Братства, должен быть пастырь матерый, звероватый, что в минувшую войну стоял, щерясь и сжимая рукоять булавы, в ряду городского ополчения, защищающего порог божьего дома, в котором укрылись те, кто не может владеть оружием. Верящие Распятому и древним богам.
- Давно ты здесь, святой отец?
Вздрогнул, будто Вольга резко схватил его за капюшон сутаны.
- А… Я… Нет… Месяц… Я отцу Амвросию помогаю… Помогал… До того, как он… Его…
Теперь вздрогнул Вольга. В лесу близ Таненвальда хищная тварь убивала женщин и детей, но чтоб мужчину, священника… Об этом случае смолен еще не слышал.
- Он… После волчьей облавы… В Катценблау, крестить… Думали, уже безопасно…
Они все думали, что их-то судьба убережет, что с ними-то ничего не случится. Женщины, отправляющиеся за хворостом, девушки, мечтающие повидаться с любимыми подальше от строгих родительских глаз, дети, привлеченные ягодами или просто необычным, пугающим. Я не пойду в чащу, я с краешку. Многие действительно не уходили дальше опушки, но и там их настигал кровожадный ужас, набрасывался, отрезая путь к спасению, заставлял бежать в лес. Люди думали, что их близких убивают волки, но разве станет дикий зверь, словно насмехаясь, выносить из лесу останки своих жертв?
Дверь в дом священника открылась - верно, отец Мартин угадал или почувствовал их приближение.
Шаг навстречу. Глаза в глаза. Здравствуй, здравствуй, старый друг, верный соратник. Рад видеть тебя. Хорошо, что ты выжил. Хорошо, что пришел на зов. Хорошо, что ты есть.
- Здравствуй, отец Мартин.
- Здравствуй, Вольга.
***
Ночью в пустом храме сумрачно и странно. Лунный свет делает витражи размытыми и туманными. Тьма сворачивается по углам, тянется прикоснуться к неровным огонькам свечей и тут же сторожко отдергивается назад. Распятый грустно глядит из сумрака на пришедших в храм людей. Почему не спите вы ночью? Почему опять немирно на Окаяне?
- Волки не делали этого, отец Мартин.
- А оборотни? Может это быть местью городу?
- Нет. Оборотень может убить, защищаясь. Только взрослого мужчину или женщину. Ребенка или старика – никогда. Оттолкнет, оглушит, придушит, может покалечить, но оставит в живых.
- Хищные твари леса?
- Не они, - Вольга откинулся на спинку скамьи, сложив на груди руки. – У проглотов, керкиров, болотных жавров особый след зубов, с волчьим не спутаешь. Только керкиры гонят жертву, но всегда охотятся стаей, здесь же одиночка. Не нападает на мужчин, потому что сильный человек может отбиться. Он никогда не убивает сразу, загоняет, мучает, а потом оставляет тело так, чтобы его нашли. Последнего убитого ребенка бросили на порог дома его родителей. На телах жертв страшные раны, но кроме этого они целы. Тварь убивает не ради еды.
- Кто, Вольга?
- Человек. Есть ритуалы, позволяющие стать оборотнем. Он живет в Таненвальде. Потому так хорошо знает, кто когда пойдет в лес и где можно будет его подстеречь.
- Ради него ты здесь?
- Завтра отправлюсь в лес.
- Я пойду с тобой.
- Нет, отец Мартин. Кто-то должен остаться за пределами кольца ненависти и крови. Я хотел просить тебя о другом.
Вольга замолчал. Темнота и свечи с любопытством присунулись ближе.
- Эта история не может закончиться просто так, ничем. Если я истреблю тварь и тихо уйду из Таненвальда, горожане так и будут устраивать облавы на волков. Если за ноги приволоку злодея на рыночную площадь, по округе меньше чем за шаг солнца разнесется весть об оборотнях-людоедах. Но я слышал, у герумов есть легенда. Был когда-то человек, священник. Однажды он пришел в деревню, где огромный волк убивал людей и скот, и никто не мог справиться с чудовищем. Тогда этот человек один вышел навстречу свирепому зверю и сказал: "Братец волк, прошу тебя, не причиняй никому зла". Волк послушался и с тех пор всюду мирно следовал за этим человеком.
- Это просто легенда, Вольга. Кроме нее в этом мире от святого Франциска не осталось ничего.
- Но ведь люди не могли просто придумать это. Если случилось где-то, то может случиться и в Яви. Кто может укротить кровожадного зверя, как не Мартин Аскхеймский, проповедующий волкам.
- Я не проповедую. Ты же знаешь, волкодлакам не нужен бог. Им достаточно веры и помощи друг друга. Мы просто разговариваем с Сером. О людях, оборотнях, об этом мире. Я не хочу обманывать, Вольга.
- Но иначе продолжатся облавы на волков. Потом доберутся до оборотней. Владыка Бор не станет терпеть. Люди прекратили войну между собой, но вовлекли в свои распри Лес.
Языки пламени свечей качнулись от тяжелого вздоха.
- И еще не однажды поплатимся мы за это. Но ты говорил, что убьешь чудовище?
- Завтра на закате возле этой церкви появится волк.
- Сер пришел с тобой, ждет в лесу? Или это кто-то из стаи?
- Вожак и стая сейчас спокойно живут в логовище. Я один.
- Вольга, но ты же…
- Я оборотень, отец Мартин. Мы с вожаком смешали кровь. Я меняю обличье по своему желанию и сохраняю разум, как и рожденные волкодлаки. Я не знаю, как мне это удалось, этот путь не для людей. Может быть, потому что я ведьмак, сын колдуна и простой женщины. Может, потому, что волкодлаки воспитали и вырастили меня, я люблю и понимаю их. Я не знаю, отец Мартин. Но я стал оборотнем и остался прежним, иначе вожак убил бы меня, таково было условие.
- Вольга, зачем?
Смолен будто виновато развел руками.
- В лесу жить непросто. Когда началась война, стало еще труднее. Я хотел помочь. Вожаку, стае, лесу. Человек может немного. Оборотень больше.
***
Кто? Кто в городе перевертень? Торгующий на рынке мясник или почтенный книжник? Обделенная вниманием невзрачная девушка или первая красавица, которой хочется еще большего поклонения? Может быть, когда таненвальдцы рассказывали в трактире пришлому смолену о поселившемся в городе горе, перевертень сидел за соседним столом, спокойно попивая пиво.
Что послужило причиной первому обороту? Жажда мести, любопытство или же просто темная злоба? Сказки бабушки у горящего камина в уютной комнате, жуткие истории у костра на пустыре за кладбищем. Это несложно – надо всего лишь добыть двенадцать ножей, отыскать в лесу подходящий пень и, воткнув в него ножи, перекувырнуться. Так похоже на детскую забаву. И дает такое наслаждение. Силу. Власть. Свободу делать то, что хочется.
Перевертень убил только одного мужчину, священника. Любимый и почитаемый паствой, не обделенный силой и храбростью, отец Амвросий никак не был легкой добычей. Но все же чудище решилось.
Мог ли отец Амвросий случайно или на исповеди узнать тайну перевертня и, связанный обетом молчания, попытаться сам остановить нежить? Вполне. И перевертень поспешил успеть первым.
Сейчас он снова готовится к охоте.
Завтра в Таненвальд придет много народа. Прослышав о том, что в городе появился Мартин Аскхеймский, люди захотят увидеть его. Помогавший и утешавший в годы войны, вдохновлявший на борьбу, добрый, честный и праведный отец Мартин любим островом.
Добираться до Таненвальда по главной дороге долго и утомительно. Краем леса куда лучше и приятней. Разрисованные полосками света и тени тропинки, прохлада, пенье птиц и шелест листвы. Несколько семей наверняка сговорятся идти через лес. Ведь чудище нападает только на одиночек. Сначала они будут внимательны и настороженны, потом успокоятся, завяжется беседа. Кто-то выпустит руку ребенка. А вдоль лесной тропинки столько интересного!
Завтра будет охота.
***
Леший сидел на пне. Старый леший, борода как белый клочковатый древесный мох. В зеленой одежде, в добротных лаптях. И в красном герумском колпаке! На коленях, словно кошку, поглаживая, держал рыжую белку.
- Уйду я отсюда, - сказал он Вольге. – На Смолену подамся, возьму там березнячок или ельничек, мне много не надо. Зато люди там уважительные, с пониманием. Не то что здесь. Вот еще до того, как тварь эта завелась… Вижу: идут две девочки. Ну, думаю, пугну слегка, хохотом. А они меня увидели да как закричат: "Гном! Гном!". И за мной следом, что-то про мешок с золотом голосят. Где я им в лесу золото возьму? Нет, уйду. Внука сюда пришлю, он молодой, пусть бегает…
- Пень нашел, дедушко?
- Нашли, нашли, как это – в лесу да чего-то не найти? Выкуп давай!
Вольга положил на протянутую коричневую ладонь туесок с солью.
- Во-от, смолену лесному и угодить приятно. А герумы эти… жадобы. За ней иди, - леший ссадил белку на землю. - Она путь покажет.
Вольга поправил поудобнее пояс и перевязь с мечом и, словно с мостков в реку, нырнул вперед.
На вздох встало перед глазами видение: стена серебряного огня, с той стороны к ней бежит волк. Движение навстречу, и вот подушечки звериных лап касаются травы.
Мир изменился. Прибавилось звуков, запахов. Виделось теперь тоже по-другому.
Носом Вольга почти уткнулся в неприметный кустик земляники. Созреть успела только одна ягода. На ней, словно глашатай на бочке, стоял крошечный зеленый человечек. Сердито заверещав, он перетянул оборотня по носу травинкой. Вольга отшатнулся в притворном ужасе, а земляничник, гордо пискнув, соскочил на землю и скрылся в траве.
Белка подбежала совсем близко и уселась на задние лапки. Вольга принюхался, выделяя из тугого жгута запахов леса именно эту векшу, запоминая. Теперь, даже если он потеряет ее из виду, нюх подскажет, куда идти.
Белка по деревьям, волк следом по земле понеслись в лесную чащу.
Вот он, пень-раскоряка и двенадцать воткнутых в него ножей. Тяжелый мясницкий и маленький, изящный, явно взятый в богатом доме. Обычный засапожный и совсем крохотулька, каким ученые люди очиняют перья для письма. Новехонькие, вчера от кузнеца, и тронутые ржой, подобранные на полях недавних сражений. О том, кто есть перевертень, они ничего сказать не могут.
Вольга порыскал вокруг и вскоре нашел, что нужно. Маленький цветок, похожий на растрепанный клочок белой шерсти. Поднеся летушку к самым губам, смолен негромко сказал:
- Я нашел твои ножи. Выдерну из пня хоть один, и ты уже никогда не сможешь принять человеческий облик. Ты не вернешься в город, а Лес скоро истребит тебя. Выходи на честный бой.
Парень дунул на цветок, и легкие пушинки заплясали в воздухе, понеслись прочь, подхваченные ветром. Шага солнца не пройдет, как слова Вольги будут знать в лесу все.
***
Хуже нет, чем ждать. Маешься ли бездельем, не зная, чем занять некстати выпавший пустой шаг солнца, или сидишь в засаде, сторожко поджидая врага, все едино.
Вольга расхаживал вокруг пня, рассеянно попинывая вылезшие из земли корни. Повернуться спиной к лесу не значит не замечать, что делается за деревьями.
Прыжок перевертня смолен угадал в самом его начале. Шатнулся в сторону и повалился на левый локоть, тут же вытаскивая меч из перевешенных на пояс ножен. Тварь, метившая жертве на плечи, промахнулась и, ударившись о пень, тяжело перевалилась через него. Задумка удалась.
Пока обалдевший перевертень корячился по ту сторону пня, Вольга успел разглядеть чудище. И кто ж это додумался, что человек, решивший сменить обличье, превращается в волка, зверя ладного и по-своему красивого? Хотя видевшие перевертня до сих пор в живых не оставались.
От волка только челюсти. Мощные клыкастые словно нарочно прилепленные к странно запрокинутой человеческой голове. Людское и тело – скрюченное, нагое, покрытое вместо шерсти черным туманом.
Сейчас шло обратное превращение. Распрямившийся перевертень все больше походил на человека. Только черный морок никак не рассеивался.
- Вызываю тебя на честный бой, - повторил Вольга. - Прыгнешь – приму на меч. Бери любой нож и сражайся.
- Как же, честный! – перевертень презрительно сплюнул. – У самого меч!
Вольга вонзил клинок в землю. Чуть замешкался, расстегивая пояс с прицепленными к нему ножнами. И опоздал.
Кем бы ни был перевертень в своей обычной жизни, драться на ножах он был обучен. Смолен едва успел развернуться боком, сбивая подставленной рукой направленное в грудь лезвие. Нож пропорол куртку и рубаху, глубоко полоснул по запястью.
Второй раз за несколько вздохов упасть. Уйти перекатом. Костяная рукоять в ладони. Только бы нож не засел в пне слишком основательно. Есть!
Принять лезвие на крестовину. Оттолкнуть. Помогло везенье, а не уменье. Вольге прежде приходилось драться кинжалом, но тот только дополнял привычный меч.
Перевертень в ярости. Злится, что кто-то осмелился влезть в его охотничьи угодья, что жертва не дает себя убить, что заставляет драться. Это не потеха над загнанной в лес девушкой, не внезапный прыжок на плечи одинокому путнику.
- Священника почему убил? Он узнал про тебя?
- Правильный слишком был. Это плохо, говорил, то нельзя. С язычниками знался. А все вокруг него… Как теперь с этим, пришлым… И этого убью!
Снова пропущенный удар. Теперь в плечо. Если б перевертень не злился так, мог бы спокойно искромсать руки соперника, обескровить, а потом добить.
- Чего с ножом полез, если не умеешь? Честный бой! Тоже, что ль, из благородных?
Не отвечать. Этим перевертня не отвлечь. Беречь дыхание. Нырять, уклоняться, пытаться отводить предплечье предплечьем. И ждать. Когда-нибудь он ошибется.
Хорошая была куртка. Жаль. Разорванную и располосованную рубаху хоть на перевязки пустить можно, а куртку куда? Разве что молодняку в назидание: не лезь в бой с оружием, которым владеть толком не умеешь. Столько ран ради одного точного удара. Не проще ли было просто зарубить мечом перевертня, когда тот менял обличие?
Проще. Проще вообще не ввязываться в бой, бить в спину, безоружного, рвать клыками глотку, используя силу оборотня. Ведь враг злодеяниями своими сам заслужил свою участь. Отнять жизнь можно легко. Легко отнять жизнь. Пока сам вдруг не очутишься под занесенным мечом. "Кто дал тебе право судить?" – "Убитые тобой".
Как же болят руки и плечи! Сейчас бы к реке, пусть вода, ласково лопоча, промывает и врачует раны… Нельзя… Надо завершить…
Волк из-за стены пламени не бежал, а неуклюже ковылял, припадая на передние лапы.
Ничего, ничего. Терпи…
Тело перевертня, теперь совсем уже человеческое, заберет лес.
***
Народу в церкви Таненвальда и на площади перед ней собралось много. Всем хотелось услышать проповедь отца Мартина из Аскхейма, получить его благословение, поговорить с мудрым пастырем, просто взглянуть на человека, всему Окаяну известного благими делами. Как и в войну, на него смотрели с надеждой. То тут, то там раздавался почтительный шепот, а то и громкий радостный голос. Услышал Господь наши молитвы, привел в Таненвальд самого Мартина Аскхеймского. Не устоит нежить пред словом праведника! С его да с Божьей помощью…
Люди не сразу заметили приближающегося волка.
Глупее нет сейчас – погибнуть от случайной стрелы или топора отважного и быстрого горожанина. Или же если кинутся все вместе. Скорее же, отец Мартин, мне еще нужны силы, чтобы уйти.
Черная сутана заслоняет настороженно сжавшуюся толпу. Задыхаясь от боли в плечах, вскинуть голову. Встревоженное лицо отца Мартина, руки его навстречу. Нет, отец Мартин. Ты должен увести волка из города, а не унести его. Ничего, отец Мартин. Я оборотень, я выдержу…
Остановив людей одним властным жестом, отец Мартин пошел навстречу зверю.
Толпа у храма замерла. Глаза, следящие за уходящим священником. Губы, шевелящиеся, но не могущие издать ни звука. Руки, сжимающие образок святого, четки, или же ладонь соседа, а то и просто собственные пальцы. Таненвальд ждал. Уже не просто избавления, - слишком мало, слишком просто это было после времени отчаяния и страха, - чуда.
Отец Мартин шел к волку. А тот, странной светлой масти, словно отлитая из серебра статуя, застыл неподвижно и тоже смотрел, смотрел.
Вот священник подошел к зверю вплотную. Вот вздевает руку в обращении к Господу, и страшный лесной убийца покорно припадает к ногам человека.
- Святой! – прошептал кто-то, и слово это поднялось, многократно повторенное, кинулось вслед за священником, навсегда сплетаясь с именем Мартина Аскхеймского, Мартина Волчьего.
А тот обернулся, благословляя Таненвальд, а после пошел прочь от площади, из города, путем, ему ведомым. Усмиренный волк трусил рядом, словно преданный пес, и пальцы опущенной руки отца Мартина касались его холки. Будто гладили или поддерживали.
Через пять лет Всеземельный Конклав признал Мартина Волчьего святым покровителем Окаяна. Благодарные таненвальдцы установили на месте, где праведник свершил чудо усмирения дикого зверя, памятный камень, и с гордостью показывают его приезжим. Язычники смолены слушают рассказы герумов с почтением, кое испытывают ко всякому доброму и мудрому человеку, а, возвращаясь в родные чащобы, оставляют на опушке каравай свежего хлеба для Серебряного Пламени, лесного охранителя, то ли волка, умеющего принимать людское обличие, то ли человека, скидывающегося диким зверем. В лес вблизи городка люди ходят безбоязненно.
На подтаявшего снега кружеве
У порога глупенькой весны
Я опять усну, обняв оружие,
И приснится мне, что нет войны.
Автор: Татьяна Авлошенко
Источник: https://litclubbs.ru/articles/48513-pereverten.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: