- Как же это называется?! Ведь такая ж бедовая растет, как и мать! Неслух какой-то, а не девчонка! Помяни мое слово: по кривой пойдет, как и Лариска твоя! Пороть, пороть надо, а не жалеть! Одну уж дожалелась!
Старик сидел на лавке возле стола, сердито нахохлившись, чуть склонившись вперед, упираясь морщинистыми натруженными руками в широкие колени с аккуратными латками на потертых местах ношеных-переношеных штанов. Подавая реплики, он язвительно посверкивал глазами из-под кустистых седых бровей в сторону жены, застывшей с полотенчиком, скорбно поднесенным ко рту, возле беленой печки. На десятилетнюю внучку, о которой шла речь, старик демонстративно не смотрел.
Девочка устроилась посреди комнаты на колченогом табурете, поджав под себя босые грязные ноги, покрытые лиловыми синяками, цыпками и красными крапивными укусами. Руки с ободранными в кровь костяшками и черными ободками ногтей она упрямо сжимала в кулачки, которые прятала в складках короткого цветастого ситцевого сарафана с зелеными травяными пятнами на оборванном подоле. Она молча уткнулась взглядом в вытертые до блеска половицы и лишь время от времени насупленно шмыгала носом.
- Ты посмотри на себя - на кого ты похожа, чумазейка такая! Ты же де-воч-ка! - переключил на нее внимание дед, - Ты зачем с мальчишками драку завела, едришкин шиш?!
- Т-сс! Ты что, старый, не ругайся! - перекрестилась бабушка. Девочка спиной чувствовала ее молчаливую жалостливую поддержку.
- С вами и не так еще ругаться начнешь! - с полоборота вскинулся дед, - Ты спроси, спроси эту бедовую, за что она соседским мальчишкам ухи-то повыкручивала? Пока ты в огороде была, Галка приходила ругаться, жалилась на нее. У одного ее парня нос в картошку расквашен, у другого - уши оттянуты, как у слона. Говорит, еле оттащила от них нашу лихоманку!
При описании бойцов-соперников девочка презрительно и злорадно хмыкнула.
- Софьюшка, как же так! Они ж мальчишки, побить тебя могли! - закудахтала бабушка.
- "Побить", счаззз! Пусть только сунутся еще раз, я им не так навешаю! - воинственно хорохорилась девочка и грозила в воздухе маленьким кулачком в сторону соседского дома.
- Вот видишь, она даже виноватой себя не чувствует! Бедовая!
- Да что ты заладил! Может, она и не виновата вовсе, - бабушка инстинктивно защищала любимую внучку, - Ты чего в драку-то полезла, Софьюшка?
- Надо было - и полезла! - помрачнев, отрезала девочка.
- Ох, чудушко моё! Иди сюды, я тебе хоть ранки промою да зеленкой замажу.
- Давай-давай! Облизывай, матерь кошачья! Одну уж навылизывала!
- Всё, дед, помолчи! Иди лучше Зорьку встречай. Скоро стадо возвращаться будет.
- Воооот! Эта хулюганка весь день где-то пробегала без дела, да еще и драку учинила, а я - корову встречай!
- Иди-иди, с Богом!
Выпроводив мужа, бабушка налила в таз нагретой на печи воды и начала осторожно омывать старенькой тряпицей битое и поцарапанное, худенькое, но жилистое тельце внучки. Когда та шипела и вскрикивала от боли, дула тихонечко на ранки и приговаривала:
- Терпи, терпи, казак, атаманом будешь!
- Чего сразу коза-то? - фыркнула девочка, недослышав бабушкину поговорку, и добавила философски-рассудительно, - а мамами все когда-нибудь будем!
После этих слов личико ее помрачнело.
- Никто не звонил? - спросила она с напускным равнодушием.
- Нет, Софьюшка, не звонила она, - чуть закусив губу, отвечала бабушка, - видно, дела...
- Ага, дела! Знаю я ее дела! - шмыгнула носом девочка, - Знаешь, как Колька и Ромка ее называли? Ш@л@вой! Говорят, не приедет за мной больше. Не нужна я ей. Мужики дороже... Но это же неправда, ба?! Мама скоро приедет! Разозлили, вот и всыпала им, а дед ругается. Вечно он на меня ругается!
- Это от того, что любит он тебя, Софьюшка, переживает сильно, как бы беда с тобой не случилась. Ты не обращай внимание на его ворчание, суди по делам... А про маму, конечно, неправда все. Что они знать-то могут, мальчишки сопливые?!
"Ну, Галка, - думала про себя Тамара Семеновна, - погоди ужо, я тебе самой космы повыдергаю, будешь еще язык свой распускать при детях!"...
Ночью старикам не спалось. Ворочались оба. Дед кряхтел, натужно кашлял, два раза выходил на двор курить. Сидел на пороге, смолил цыбарку, тяжело вздыхал, глядя в ночное небо.
Чуть скрипнули половицы, бесшумной тенью выскользнула из дома жена, накинула ему телогрейку на плечи поверх белой исподней рубахи.
- Чего ходишь раздетый, старый? Замерзнешь, чай, не июль уже, осенью пахнет.
Села рядом, натягивая сорочку на колени, кутаясь в теплую цветастую шаль. Простоволосая, пахнущая домашним теплом, такая родная. Столько лет они уже вместе, троих сынов на ноги подняли, в люди вывели. Разлетелись соколики по разным сторонам нашей необ'ьятной. Все при службе, при профессии. Ленька в Москве, инженером на огромном заводе трудится, Степан на Дальнем Востоке пограничным гарнизоном командует, Петруша по Волге-матушке старпомом ходит. Гордится Завьялов-старший сынами, втихую, втайне, не так, чтобы народ смущать своей гордостью.
Когда появилась на свет дочь, последыш, думали: вот она, нечаянная радость, утешенье родителям и поддержка к старости. А вышло вон оно как...
Тяжело старику. Все думает, где они недоглядели, где упустили. Жену жалко, видит, что переживает она за дочь непутевую, внучку-подкидыша жалко, при живой-то матери сиротой растет. Раньше хоть три-четыре раза за лето приезжала девчонку спроведать, а нынче, как привезла в конце мая с рюкзачком, так ни разу до сих пор и не сподобилась.
- Вот и я говорю - осень на дворе. Скоро в школу пора, а от Лариски ни слуху, ни духу. Езжай-ка завтра в райцентр, разузнай, что там, как. Ведь ждет она, дурашка, - о внучке с нежностью говорит старик, пока та не слышит, вслух же строжит ее, поругивает, чтоб не баловать.
- Вот и ладно. Я и сама думала, как бы это устроить, - облегченно вздыхает жена, - Пойдем спать, старый, скоро ночь пройдёт...
Сидит Тамара Семеновна на скамеечке возле под'ьезда. Два часа уж сидит, дочь дожидается. На работу к ней было дернулась, да зря время потратила - нет, говорят, такой, два месяца, как уволилась. Ой, лишенько! Зачем уволилась, куда? Мужниной поддержки рядом нет, ребенок на руках, как же без работы?
В дверь соседскую звякнула. Выглянула какая-то пигалица востроносенькая, в шелковом расписном халатике, с головы до ног взглядом окинула, хмыкнула:
- Вам кого?
- Не подскажете, Лариса Завьялова здесь живет или с'ьехала?
- Ларииискааа? - протянула насмешливо, - Ну, бывает, что и живет. А Вы к ней по какому делу? Ее обычно всё больше мужики ищут.
- Мать я ей, - вздохнула тягостно.
- Мааать? - посерьезнела пигалица, - Посидите внизу, подождите. К себе не приглашу - не одна я. Должна приехать Лариса попозже...
Вот и сидит Тамара Семеновна, ждет. Скоро старенький "ПАЗ"ик вечерний понесется по раздолбанной грунтовке, надобно на него успеть, иначе старик дома измается от неизвестности, куда жена запропала, а дочери все нет, как нет.
Завернула во двор машина, длинная, черная, блестящая. Остановилась. Вышел мужчина с орлиным профилем, взгляд гордый, надменный. Райской птичкой выпорхнула из машины Лариса. Колокольчиком серебряным смех звенит, русалочий, манящий. "Ох, прав старик! Надо было кашей крапивной тебя с детства почаще прикармливать, девочка!"
Руки он ей целует. Распрощались, наконец. Уехал.
Идет дочь к под'ьезду, чуть покачиваясь на высоких каблуках, то ли подшофе слегка, то ли от счастья такая пьяная. Ох, как щемит грудь, недоброе чует сердце материнское!
- Здравствуй, Ларочка, доченька!
- Мама...- нет радости в голосе, и глаза смотрят недоверчиво-испуганно, но быстро в себя приходит, по сторонам осторожно стреляет, не наблюдает ли кто из соседей, - Ты что? Ты как здесь? Давно приехала?
- Столько вопросов... Может спросишь еще зачем? Почему я приехала? Как там девочка твоя, не случилось ли чего, неужто неинтересно? - с горечью смотрит Тамара Семеновна на дочь свою-красавицу.
- Вот только не начинай! - недовольно морщится Лариса, - Пойдем в дом, там поговорим. Я и сама уже к вам собиралась.
- Собиралась... да не собралась.
Лариса легко шагает вверх по ступенькам, на мать не оглядывается, в напряженно-прямой спине ее, в горделивом развороте плеч читается недовольство. Как похожа она на отца своей непримиримостью, жаль только, не в пользу семьи это сходство.
Тяжело поднимается сзади Тамара Семеновна, пыхтит, что твой чайник, с присвистом. Думки у нее на сердце тяжелые, оттого и шагается совсем не весело. Правда, того, чем визит этот в конце концов обернется, сердце материнское даже в страшных снах не предрекало...
- Вот, мама, - на стол перед Тамарой Семеновной легли документы, которые сверху весомо припечатала тугая пачка перетянутых канцелярской резинкой денег.
- Что это? - непослушными губами прошелестела Тамара Семеновна, углядев среди бумаг краешек Софьиного свидетельства о рождении.
- Здесь все Сонькины документы и деньги на ее содержание. Замуж я выхожу, мама. Уезжаю скоро, упаковалась почти, - Лариса говорила деловито-спокойно, словно не ребенка родителям передавала, а вещи в камеру хранения. Как в полусне мать обратила внимание на громоздящиеся вокруг коробки и хищно раззявленные пасти чемоданов.
- Артур говорит, будет лучше, если девочка поживет у вас. Денег вот дал. Ему чужой ребенок не нужен. А так и мне спокойней, и вам веселее. Ты же мне не откажешь, мамочка? - голос Ларисы стал заискивающе-льстивым, - Я знаю, вы внучку любите...
- Ты даже повидаться с Софьюшкой не поедешь? Она ждет, каждый день о тобе спрашивает! - Тамара Семеновна ошеломленно качала головой.
- Зачем травить душу? Она ж, как обезьянка вцепится, не оторвать, а так - нету и нету. С глаз долой, быстрее забудет. Вырастет - поймет.
- Не поймет. Я вот тебя не понимаю, и она не поймет. Ооохх, что я ребенку скажу?!
- Ну, затянула песню! Пойдем, провожу тебя, помогу вещи Сонькины донести, автобус скоро...
На остановке попрощались сухо. В груди у матери кипела непонятная смесь чувств. "Прав, во всем прав отец, бедовая Лариска! Знает же, что девочка по ней скучает, что отец больной, от возраста не убежишь, и все равно своё гнёт..."
- Ты напиши хоть оттуда, как приедете-устроитесь, доченька!
- Напишу-напишу, всё, мам, некогда, езжай! - Лариса торопливо-неловко обняла мать и выскочила из старенького поселкового автобуса, подальше от сочувственно-осуждающих любопытных взглядов сельских жителей. Такой ее мать и запомнила: суетливой, чуть растрепанной, с пылающими щеками и жарко горящими глазами. "Красавица моя!"
Больше никогда они не виделись. Как уехала Лариса в южную сторону, так и сгинула. Ни письма, ни весточки. В первый год приходил два раза перевод почтовый с неопределенным обратным адресом, а потом и вовсе пропала...
Софьюшка со Степаном Тимофеевичем маячили возле остановки, вроде вместе, а вроде и по раздельности. Дед смолил цыбарку, в ожидании жены, сидя чуть в стороне, на большой колоде. Переживал, хороших новостей от непутевой дочери ждать не приходилось.
Соня неподалеку кидала в придорожную песчаную обочину маленький перочинный ножичек, тренировалась. Фирменный, складешок. Подарок старшего дяди. Как ругалась тогда бабушка! "Что ты девчонке даришь? Ей в куклы играть надо, а не в ножички!" Дед одобрительно крякал: какие куклы в деревенском босоногом детстве?
Получалось совсем неплохо, уже почти всех мальчишек обошла.
Завидев вынырнувший из-за поворота пыхтящий "ПАЗ"-ик, оба встрепенулись.
По растроенному лицу жены и обилию баулов, Степан Тимофеевич всё понял, подхватил сумки и молча широко пошагал в сторону дома.
Девочка тоже в первый момент поняла, она вообще была смышленным ребенком. Личико ее, до того, горевшее радостной надеждой, потухло и сморщилось, как печеное яблочко. Плечи опустились, глаза потускнели.
- Баа, за что она так со мной?! - несколько судорожных рыданий в бабушкину теплую, мягкую грудь. Та укрыла ее руками, как наседка крыльями, сама едва сдерживая слезы. И вот уже, резко оттолкнувшись, летит Сонька вниз по косогору, словно пытаясь убежать от печалей своих, только ветер свистит за спиной...
- Сооофьюшкаааа! - на плечо успокаивающе ложится тяжелая мужнина рука.
- Пусть бежит. Отплакаться ей надо.
- Как бы беды не вышло!- рвется любящее материнское сердце на части.
- Ничччоо! Девчонка сильная, справится. Пойдем домой, расскажешь. Да и устала ты, мать. Почернела вон вся, осунулась...
Не буду рассказывать, сколько еще хлебнули старики, пока внучка с горем своим детским и тоской по матери уживалась. Сполна отхватили. Не раз и не два дед за голову хватался: "Бедоваяяяя!"
Весной на реке начался ледоход. Ребятишки местные после уроков там кораблики пускали да по льдинам отколовшимся прыгали. Притащил однажды Соньку на руках местный тракторист, дядя Федя, в тулуп овчинный закутанную, всю мокрую, ледяную, с синими, коркой запекшимися губами.
- Дед Степан, принимайте чудо ваше! Из реки выловил! Ох, и огонь-девка! Пацанятам до нее далеко! - непонятно было, ругает ее Федор или восхищается.
Пока дед рокотал грозно, по столу кулаком стучал, а Тамара Семеновна, причитая, растирала самогоном, да воду в корыте грела, прилетела Галка-соседка, растрепанная, зареванная, в ноги бросилась:
- Спасибо, спасибо вам, Степан Тимофеич, Тамара Семенна! Век буду Бога молить за вас и внучку вашу! Спасла ведь, спасла моего окоянного!
Когда младший брат его, Ромка, упал в ледяную воду, Колька в первый момент растерялся. Стоял, оцепенев, и смотрел, как уходит мальчишка под воду и выныривает на минуту. Другие ребята тоже застыли в испуге. И только Сонька не раздумывая, бросилась к воде, толкнув его в бок: "Ты что, дурак, стоишь, как пень, утонет ведь!" Ловко, как обезьянка, перескакивая со льдины на льдину, добралась до Ромки и выволокла его за шиворот на лед. Как только сил хватило девчачьих! Сама, правда, в последний момент, свалилась в воду, но тут уж дядя Федя подоспел, которого мальчишки на дороге тормознули...
Опять ночью старикам не спалось. Вставали по очереди, лоб и щеки внучке трогали, дыхание слушали.
- Налей и мне что ли, мать, с устатку! - крякнул дед, сидя у стола в одном исподнем, - Вот, бедовая, едришкин шиш! - махнул стопочку, помолчал и добавил с затаенной гордостью, - Наша! Наша порода, завьяловская! Будет толк из девчонки, есть в ней стержень! Смотри только, не захваливай! - погрозил пальцем жене и похромал в сторону постели...
Двадцать лет спустя в село приехала молодая пара, муж с женой, врачи. Ребята местные, отучившись, вернулись после практики в родные места.
Пока Николай отдирал доски с окон старого дома, Софья прошла по пыльным комнатам. Давно никого здесь не было. Заходила иногда по-родственному, Галина, Колькина мать, подтапливала, чтоб совсем уж не одичал дом.
- Ну, здравствуйте! Вот и вернулась ваша бедовая! Простите, что так долго, но вы ведь знаете, что торопиться уже незачем было, - молодая женщина говорила негромко, знала, что итак кому надо ее услышат.
В полутьме Соня смотрела, как тоненький лучик солнца, пробравшись сквозь щели меж досок, набитых на оконные рамы, играет на лицах старого семейного портрета на стене. И казалось, что смотрят на нее родные и ласково улыбаются. Скоро снова потопают по дому маленькие босые ножки.
- Тссс! Это пока секрет. Колька еще не знает, - Соня счастливо вздохнула и пошла помогать-мешаться мужу...
Дорогие друзья, спасибо за внимание!
Извините, что в силу обстоятельств пишу в последнее время совсем редко. От души благодарю за то, что остаетесь со мной!