ВОЙНУ наш зенитный дивизион начал в первый ее день недалеко от Белгорода-Днестровского, в Молдавии. Почти все зенитное прикрытие Одесского военного округа было тогда собрано здесь в летние лагеря. Сразу снялись на фронт. Спешно грузились на платформы зенитные дивизионы, а наш 18-й прикрывал погрузку. Когда солнце спустилось к горизонту, была дана команда трогаться и нам. И тут, откуда ни возьмись, над станцией на бреющем полете пронеслись пять немецких самолетов.
Летчики не могли не заметить большого скопления на маленькой станции и сейчас же за выходным семафором пошли на разворот. Самолеты выровнялись и приблизились к голове эшелона. И тут случилось неожиданное: метнулся кошкой по платформе к автомашине с пулеметной установкой красноармеец. Мы даже еще не успели сообразить, что к чему, а с земли неслись трассирующие пули и гасли у кабины атакующего самолета. Пулемет с платформы стрекотал настойчиво и шквально. И самолет отвалил резко влево. За ним ушли и остальные.
К пулеметчику со всех сторон бежали красноармейцы и командиры. Всех опередил наш старший батальонный комиссар Шалимов.
— Дай я тебя расцелую! — кричал он на ходу зенитчику.
А мой земляк и товарищ Миша Корзиков стоял высоко в кузове платформы, подсвечиваемый со спины закатом, с мокрым: потухшим бычком на губе, с заметной дрожью. Для Миши это был первый бой с врагом. Мы тогда жили мерками мирного времени: «без команды огня не открывать», «стрелять короткими очередями». А он и огонь открыл самовольно, и теперь четыре недавно тяжелые ленты висели пустыми змеиными шнурами.
И вот Миша стал героем дня.
Помнится мне Даня Щекотихин. В дни обороны Сталинграда у меня в отделении служила дальномерщиком Маша Шевырева — чувашка. Данька — компанейский человек: балагур, весельчак, танцор, песенник, а в нашей землянке около Маши вдруг становился ягненком. Присядет бочком у печурки и будет безотрывно на огонь смотреть. Вскинет глаза, встретится с Машиным лукавым взглядом — зардеется как кумач и снова опустит глаза долу.
С младшим сержантам Щекотихиным мы долго шли плечо в плечо: Сталинград, потом формировка под Тамбовом, потом в противотанковом полку в одной батарее, на Проне под Кричевом. Чудесный товарищ и воин был он.
Однажды у переправы 62-й армии генерала Чуйкова в Сталинграде нашу батарею несколько раз бомбили пикировщики. Под конец кое у кого нервы не выдержали и заряжающий Юрьев обхватил голову руками и бросился от пушки. Батарея «затроила».
— К орудию, заряжать! — перекрывая грохот боя, закричал Щекотихин.
Но Юрьев полз по ровику и норовил махнуть в кусты.
Тогда Данька мгновенно соскочил с сиденья наводчика, схватил стреляную гильзу, да как протянет беглеца меж лопаток. И привел его в необходимое самочувствие. Между прочим, тогда из 14 самолетов, участвовавших в налете, один был нами сбит.
Когда воины Сталинграда писали письмо-клятву, что не сдадут город на Волге, подписать это письмо доверили наводчику Щекотихину.
Пожалуй, чаще других вспоминается мне из фронтовиков мой последний комбат киевлянин старший лейтенант Леонид Сорокин. Бывалым истребителем танков — три ордена — пришел он после госпиталя в нашу батарею на формировке. Мы всегда любовались, и каждый хоть немножко подражал своему командиру. Не по годам спокойный, невозмутимый — и перед вспылившим начальником, и перед немецкой танковой атакой ни один мускул на его лице не дрогнет.
Всего неделю прожил комбат после возвращения с поправки. Автомашина колесом на противотанковую мину наехала, а он на подножке стоял.
Бегут годы. Здоровье подбивается, болезни отбирают у работы уже не дни, а недели, порой и месяцы. Ничего не попишешь, такова жизнь. Но радостно сознавать, что дело наше, дело фронтовиков, моих товарищей, живых и погибших, продолжают молодые воины — смелые и верные сыны Отчизны.
А. ПАНАСЕНКО, бывший сержант (1975)
