Друзья познаются в беде !

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

РАЗГОН НАУЧНОЙ ЛАБОРАТОРИИ БУТЕЙКО. ВЕРЕВКА - ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД?

ДРУЗЬЯ ПРИХОДЯТ НА ПОМОЩЬ

А в Новосибирском Академгородке те, кому положено, довольно быстро узнали о печальной (для доктора)
официальной концовке проведенной апробации. Узнали и стали принимать самые незамедлительные и крутые
меры. И к концу лета благословленное свыше стирание с земли Бутейковской лаборатории было в основном
завершено.

Их не просто разогнали. Им создали такие невыносимые условия, при которых практически ни один по-
настоящему преданный своему учителю Бутейковец в научном городке уже не мог найти себе работу.

Изменников же всячески поощряли. Светлану Яковлевну Бубенцову, например, с удовольствием (лишь бы
досадить Данилке-мастеру) пригрел у себя профессор Помехин. Бывшая ученица доктора раболепно
согласилась поменять научного руководителя своей диссертации. За подобный плевок в сторону поверженного
ученого Помехин даже согласился не переделывать название ее работы. Работы, за каждым словом в которой
почти зримо угадывался ненавистный ему Бутейко. Влияние парциального давления углекислоты на состояние
здоровья гипертоников - от всей этой темы так и разило Бутейковщиной. Однако Николай Сергеевич все
вытерпел. И углекислотный запах кандидатской диссертации, и саму льстиво улыбавшуюся Светлану
Яковлевну, прекрасно зная, что это - болезненный укол в самое сердце «помешавшегося на СО2 шизика».
Твердокаменные Бутейковцы, не в пример отступникам, оказались в аховом положении. Не посчитались даже с
молодой мамашей. С грудным ребенком на руках Наталья Степановна Воронова осталась, по существу,
безработной.
- Что же нам делать? Куда податься, Вильма?! - заламывая руки, вопрошала Наталья Степановна также
оказавшуюся у разбитого корыта неразлучную подругу.
- Не знаю, Наташа,- сочувственно глядя на засыпающего, на руках у матери кучерявого малыша, вздыхала
ошеломленная таким поворотом событий Вильма Францевна,- Ей-богу, не знаю. Одно только могу сказать - по
пути Бубенцовой я не пойду.
- Да что ты! - вздрагивала всем телом Воронова.- Последним человеком надо быть, чтобы такое подстроить
Константину Павловичу. Разве я об этом?..
Но обе они понимали, что думать, хочешь, не хочешь, приходилось, в том числе и «об этом». Не только перед
Светланой Яковлевной распахивались предательско-райские ворота. Манили туда переодетые в ангелов черти и
обеих подруг. Однако при одном непременном условии: раз и навсегда забыть и Открытие болезней глубокого
дыхания, и его скандально-упрямого автора, и созданный им «пресловутый» метод ВЛГД... Тогда обеим
женщинам гарантировалось все.
И теплое место под солнцем. И приличная зарплата (не чета девяносто восьми рублевым лаборантским ставкам
у Бутейко). И покровительство сильных мира сего. «Работники-то вы хорошие. Нам это известно,- не темня, с
ходу в лоб бил их прямой наводкой ответственный, облеченный всей полнотой власти белохалатный
чиновник.- Запутал вас Бутейко. Смените пластинку, и милости просим..,»
Но они не хотели менять. Ни пластинку, ни своих убеждений. В какие только двери ни стучали попавшие в
беду подруги - все было тщетно! Вскоре стало ясно - вместе им здесь уже нигде не устроиться. Оставались
лишь маленькие, одиночные, практически бесперспективные в смысле развитии метода ВЛГД, лазейки.
Белохалатная мафия открыто демонстрировала непокорным свою силу.
Узнав о сокращении лаборатории, Бутейко дико разругался со своим непосредственным начальством. Наотрез
отказался забирать из отдела кадров трудовую книжку. Но это уже не могло остановить начавшие вращаться

тяжелые жернова. С лета тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года великий советский ученый (хочет он того
или нет) стал совершенно официальным советским безработным.
Тысячи и тысячи больных нуждались именно в его помощи. Но именно ему-то и не находилось места в
задушившей его лабораторию системе! Его сотрудники успели спасти от полного уничтожения лишь часть
лабораторного архива.
Дорогостоящий, уникальный комбайн, спасший немало человеческих жизней, был варварски демонтирован. И
равнодушные, туповатые санитарки стали, поругиваясь, возить в отдельных металлических частях его грязное
больничное белье на прожарку. Более достойного применения этому детищу технического гения у противников
доктора не нашлось.
Вот все это вместе взятое и заставило Константина Павловича осенью шестьдесят восьмого потянуться к
бельевой веревке...
Он с трудом оторвался от воспоминаний. Дослушал, как уже в который раз за стеной Высоцкий хрипел о
порванном парусе, и решительно шагнул к установленной под потолочным крюком табуретке.
Пронзительный дверной звонок заставил его вздрогнуть всем телом. Помедлив какое-то время, Бутейко с
трудом разжал судорожно сжимающие шероховатую веревку пальцы, отбросил ее в угол и словно в полусне
направился в прихожую.
- Что с тобой, Константин Павлович, что случилось? - заскочившая в переднюю знакомая врач-лор не спускала
с него настороженного взгляда.- Белый, как мел. И глаза какие-то дикие...
С Анной Васильевной они были почти что одногодки. Давно уже перешли на ты. А после отъезда в Москву
жены Бутейко и их фактического разрыва, Зотова приглядывала за ним чуть ли не как за маленьким ребенком.
- Со мной ни-че-го,- плохо выговаривая слова, пробурчал еще не успевший прийти в себя доктор.
- А это что такое?! - Анна Васильевна (словно предчувствуя недоброе) метнулась к видневшейся в
приоткрытую дверь неурочно поставленной табуретке.
- Люстра что-то барахлит. Посмотреть хотел...- Бутейко нехотя отодвинул из-под голого, заляпанного
известкой крюка деревянную табуретку.
- Для этого и веревкой запасся?..- Анна Васильевна кивнула на выкатившийся из угла наполовину размотанный
клубок.
- Ты знаешь, Аня - жить неохота! - Константин Павлович присел на тахту и обхватил руками голову.- Ведь
после гибели лаборатории мне моя жизнь не нужна.
- Ну что ты, Константин Павлович? (Зотова обычно обращалась к нему по имени-отчеству). Да разве можно
так? - она опустилась рядом с ним и положила свою теплую руку на его плечо.- А больные? Ты о них подумал?
К кому они придут без тебя? К живодеру Помехину? Так ему не привыкать при астме легкое оттяпывать...
Подумай, Константин Павлович, на какие муки ты людей этим обрекаешь...- она ожесточенно пнула ногой
зловещий моток. Зотову всю трясло. При мысли, что она могла опоздать, к горлу подкатывал тошнотворный
комок. Ее красивые, несколько монголоидного типа, глаза покраснели. Хорошо очерченная грудь часто
вздымалась.
С Бутейко судьба свела ее в шестидесятом году. В апартаментах профессора Помехина, у которого тогда
работал Константин Павлович, ей отвели отдельную палату с ковровой дорожкой и душем. Как-никак жена
крупного академгородковского начальника. Муж Анны Васильевны занимался в те годы распределением
жилья... '
Попала она к знаменитому профессору с сильными сердечными болями. И не миновать бы Зотовой
помехинской операции, если бы не вмешался Бутейко. Высокий, стройный, еще довольно молодой ученый
предложил ей обследоваться на своем недавно собранном чудо комбайне. Это ее и спасло! Иначе не избежать
бы ей вездесущего ножа прибывшего в Сибирь из столицы профессора.
- У вас обычная стенокардия,- подытожил приборные показания Константин Павлович.- Убедительно советую
заниматься моим методом волевой ликвидации глубокого дыхания.
Неизвестно, что больше тогда подействовало на нее: вид и вправду сказочного комбайна или внешность его
создателя, но с глубоким дыханием она решила бороться.
С Бутейко они теперь время от времени встречались в гостях у общих знакомых, на чьем-нибудь дне рождения.
А с тысяча девятьсот шестьдесят второго года она стала официальным полставочным консультантом
помехинского учреждения. И, естественно, постоянно заходила в полюбившуюся лабораторию. Прослушала
полный курс обучения методу ВЛГД.
Зима. Мороз под сорок. А у Бутейко полно народу. Кто только ни приезжал обучаться распространяемому
фактически полуподпольно методу волевой ликвидации глубокого дыхания! Рядом с Анной Васильевной на

занятиях, затаив дыхание, сидели врачи и больные. Приезжало немало военных. Полковники, подполковники.
От звездочек на погонах иногда просто рябило в глазах. Теперь они сблизились с Бутейко по-настоящему.
Стали дружить домами. Проникшаяся духом нового учения Анна Васильевна вовлекла в Бутейковскую веру и
всю свою семью.
Получилось так, что к тысяча девятьсот шестьдесят седьмому соду оба они с Константином Павловичем против
своей воли осиротели. У Зотовой умер муж, а от доктора уехала в столицу жена. Одинокие люди тянутся друг к
другу. Константин Павлович продолжал навещать свою единомышленницу. С удовольствием всякий раз
рассказывал что-нибудь новенькое о методе. И ей, и ее сыну, и жене сына...
Это была одна из отличительных особенностей неординарного ученого. Он мог поддерживать дружбу только с
теми, кто искренне верил в его дело. В противном случае ему очень быстро становилось грустно и скучно, и он
порывал не скрепленные общей верой приятельские связи.
Навестить доктора именно сегодня Анну Васильевну, словно под руку кто-то толкнул! Уж очень беспокоило ее
в последнее время его необычное поведение.
Говорят, что у людей, решивших покончить с жизнью все счеты, можно прочесть что-то такое особенное в
глазах. Анна Васильевна не слишком-то верила в подобные предрассудки. Но атмосфера вокруг Бутейко,
создавшаяся после закрытия его лаборатории, была и в самом деле крайне удручающей.
Уж кто-кто, а она-то прекрасно знала, что без главного дела земное существование теряет для Константина
Павловича всякий смысл. Его вера в Открытие болезней глубокого дыхания и понимание крайней
необходимости самого широчайшего и скорейшего распространения метода волевой ликвидации глубокого
дыхания были настолько сильны, что осознание создавшейся теперь невозможности реализовать свои замыслы
на практике убивало его лучше любого самого остро отточенного ножа.
Конечно же, были люди, которые пытались как-то морально поддержать пострадавшего ученого. Но гораздо
больше было тех, кто тонкими намеками давал понять ему, что судьбе, дескать, следует покориться. Не вы,
мол, первый, не вы последний. А поскольку Бутейко покоряться явно не желал, его попросту начинали травить.
Распускали о нем самые невероятные сплетни: и шизик-то он, и верхогляд, и выскочка. И дома-то у него не
простая квартира, а колдовской шаманий притон. Больным, дескать, зубы заговаривают, а те и уши
поразвесили...
Люди не любят, когда кто-то рядом духовно оказывается выше их. Это раздражает обывателя, вызывает у него
чувство крайней неприязни. Поскольку каждый из таких людишек в глубине души хорошо понимает, что он-то
в подобной ситуации не стал бы лезть на рожон. Смиренно воспринял бы то, что предписывал ему «перст
указующий».
И строптивость упрямца невольно показывала среднему мещанину его собственную приземленность. А кому
же понравится чувствовать себя как бы в приниженном положении? Если Бутейко такой же, как все, то почему
он способен восстать против угнетающей его руководящей мафии, а я нет? Выходит, я-то трус и лизоблюд...
ан нет! Шалишь. Это, скорее всего Бутейко не в своем уме. Рвется спесивец в рай, а грехи-то, видать, не
пускают. И поделом ему. Поделом бесноватому гордецу! Не хочешь спокойно хлебать щи из ученой кормушки
- похрюкаешь у разбитого корыта. Не мы трусы, а ты зарвавшийся карьерист с шарлатанским уклоном. В
звезды мировой величины потянуло? А вот посиди-ка без работы и без зарплаты! Посиди и подумай, как
дальше жить.
И Анна Васильевна, словно сердцем почувствовала, что, похоже, доктор что-то и в самом деле «надумал».
Первый сигнал для нее прозвучал с неделю назад. Константин Павлович заночевал у них на квартире, потому
что дома его донимал запах краски. Работники ЖЭУ покрасили ему совершенно облупившиеся батареи. В тот
вечер Бутейко, как обычно, рассказывал ее сыну очередную порцию «методических секретов». Учил его, как
лучше перетягиваться на ночь ремнем в талии, чтобы во время сна не раздышиваться. Показывал, как
поудобнее укладываться на живот, - тогда уж точно меньше раздышишься.
И все это как будто бы шло, как всегда. Но Зотову насторожили отсутствующие глаза рассказчика. Доктор,
давая подробные пояснения, смеялся, подшучивал, а бледно-голубые глаза его застыли, словно два стоячих
озерка ранним морозным утром.
Смеялись губы, приходили в движение мышцы лица, а глаза - это зеркало души - оставались какими-то
безучастными. Как бы обращенными взглядом внутрь самого себя. Да и голос, обычно такой звонкий и чистый,
в тот вечер явно подсел, и в нем нет-нет да проскальзывали печальные нотки.
А утром доктор встал неожиданно ни свет, ни заря и, не дожидаясь завтрака, начал поспешно собираться.

- Куда же Вы (она называла доктора то на Вы, то на ты в зависимости от обстоятельств), Константин
Павлович? - едва успев набросить на себя спросонок халат, попыталась задержать его ничего не понимающая
Анна Васильевна.- Подождите, хоть чаю согрею.
- Я к морю пойду, Аня. К морю...
И так он это сказал, что ей, по правде говоря, стало жутковато. Море всегда было рядом с ними. Десять минут
быстрой ходьбы. И с чего бы это вдруг в такую предрассветную рань доктора столь сильно туда потянуло?..
«Господи, уж не топиться ли он надумал! - невольно мелькнуло в голове.- По осени ведь многие неудачники
прячут концы в воду«.
Зотова звонила ему в тот день несколько раз, но, слава Богу, все обошлось. Доктор неизменно поднимал трубку
и просил ее ни о чем не беспокоиться. Тогда обошлось! А вот сегодня...- снова взглянув на валявшийся на полу
полуразмотанный серый клубок бельевой веревки, она до крови закусила губу.
Сегодня, похоже, могло бы и не обойтись. Слава Богу, Всевышний надоумил ее вовремя к нему заскочить. Она
еще раз погладила по спине совершенно отрешенно сидящего на жесткой кушетке Бутейко. И принялась тихо и
как можно спокойней убеждать его в том, что все происходящее сейчас с ним и вокруг него не более как
очередная полоса невезения. Пройдет, мол, какое-то время, и она обязательно сменится удачливой полосой...
- ...Вот увидишь, Константин Павлович, помяни мое слово. Еще все-все будет у тебя хорошо,- с трудом
подавляя так и не унявшуюся еще у самой дрожь в коленках, утешала Анна Васильевна доктора, принесшего
своим искусством утешение тысячам больных.
Спрос на тебя и сейчас велик,- продолжала она подыскивать все новые аргументы.- Люди к тебе как ехали, так
и едут! Сама видела, какое столпотворение творится у тебя на лестничной клетке. Сейчас их соседи твои хоть в
сквер отогнали. Так они и там до драки спорят, и очередь по нескольку раз переписывают. Ждут, поди, когда
ты из подъезда на улицу выйдешь.
А официальное признание...- она горько вздохнула,- то, Константин Павлович, сам знаешь, такая скользкая
штука - больше прохиндеям, чем честным людям, в руки дается. Ничего тут, как говорится, не попишешь.
- За что они меня так, Аня! - доктор (порвал ладони от склоненного к коленям лица),- За что? Я ведь никому
дорогу не переступаю. Помехину даже соавторство предлагал...
- Переступаешь, Константин Павлович,- чуть помедлив, негромко откликнулась вся сжавшаяся в комок от
жалости к учителю Зотова.- В том-то и дело, что переступаешь. Я ведь в барских домах на вызовах бываю.
Разных больших людей вижу. Каждый раз им о твоем методе рассказываю. И чувствую их отношение.
Им кажется, что ты под себя всю современную медицину подмятъ хочешь. А этого средние умы не прощают.
Тем более,
что от истины-то они нс так уж и далеки...- она осторожно поправила рукой свои мягкие шелковистые волосы.
- Да разве я виноват, что такая армада врачей на одних ножах да таблетках зациклилась?! - воспаленные глаза
доктора гневно блеснули.- Дальше своего носа видеть ничего не хотят. И разве моя вина в том, что именно я, а
не кто-нибудь другой пришел к этому открытию? Раньше или позже это все равно бы произошло!..
- Выходит, ты опередил время,- задумчиво произнесла Зотова.
- Нет, Аня. Скорее всего, я даже опоздал,- угрюмо обронил Константин Павлович.
Анна Васильевна продолжала как могла успокаивать доведенного роковыми событиями последних месяцев до
последнего предела учителя, а в голове ее неотвязно билась одна настойчивая мысль: нельзя его какое-то время
оставлять одного. Совершенно нельзя!
Она прожила нелегкую жизнь. Сполна познала горечь утраты родных и близких людей. За несколько лет до
войны, совсем еще девчонкой, лишилась отца. Ординарец прославленного Лазо, боевой партизан навсегда
исчез в застенках НКВД. Не сбежал от ареста, не стал прятаться от своей родной власти. Хотя к моменту ареста
уже хорошо знал, что во Владивостоке, где они тогда жили, да и вообще по всему Приморью, широко берут
бывших партизан.
Легко мог бы исчезнуть, затеряться в знакомой еще по временам гражданской войны таежной глуши. Однако

не стал. Посчитал для себя зазорным укрываться от носителей карающего меча революции там, где каких-
нибудь полтора десятка лет тому назад укрывался от озверевших японских оккупантов.

Тогда японцы, отчаявшись найти ординарца легендарного Сергея Лазо, схватили ближайших родственников
отца. Больную престарелую мать и двух старших сестер. Долго и изощренно пытали. А потом на глазах матери
сделали сестрам харакири.
Вполне возможно, что отец не стал скрываться от НКВД отчасти потому, чтобы лишить чекистов возможности
сделать новое харакири теперь уже своей еще несовершеннолетней дочери и горячо любимой жене...
Да! Анна Васильевна сполна познала горечь утрат. Хорошо помнила, как от тяжелейшей болезни буквально на
се руках в страшных муках умирал ее собственный муж. Помнила, какие цветы взошли на его могиле.

И ей ни за что на свете не хотелось потерять еще одного близкого человека. Константин Павлович был для нее
не просто другом дома. Другом их семьи. Прежде всего, он был для нее Учителем. Учителем с самой большой,
заглавной буквы. Он посвятил ее в свою веру, и она с благоговением приняла се.
Перед ней открылся совершенно другой, сказочный мир. Мир по-настоящему здоровых и чистых людей. Она
на практике убедилась в правоте основного тезиса Бутейко: кто не с нами, тот неизбежно обречен на гибель и
вырождение. Ее собственный муж, хотя и никогда открыто не осуждавший учения доктора, тем не менее,
относился к его советам довольно легкомысленно, явно предпочитая «какому-то там неглубокому дыханию
таблетки и уколы.
Болезнь скосила его за три года. Неоперабельный рак - вот что сообщили ей «тщательно лечившие» его все эти
три года своими порошками и инъекциями те самые уважаемые представители официальной медицины, в
которую муж так свято верил!..
Зотова никогда не помышляла стать «первой женщиной доктора». Ей, а в особенности самому доктору, это
было совершенно не нужно. Она понимала, что его главная «первая женщина» - это уникальная, все
пронизывающая идея. Идея постановки человечества на свой метод. Все остальное для Бутейко было
второстепенным.
Хорошо это или плохо, но так уж оно было. И Анна Васильевна не пыталась преодолеть этот барьер. Ее вполне
устраивала крепкая духовная дружба. «Вы все мои дети по духу»,- частенько говаривал доктор, даже своим
одногодкам. И вес они, как правило, воспринимали это как должное. Авторитет учителя был настолько высок,
что ему не требовалось возрастное превосходство над своими учениками - в достатке хватало превосходства
разумного...
Впрочем, Бутейко этим никогда не кичился и никак свои, прямо-таки скажем, выдающиеся научные
способности не выпячивал. Он говорил со своим собеседником, как с равным. А тот уж (в зависимости от
собственного уровня развития) сам улавливал, что к чему. Безусловно - идея сногсшибательного Бутейковского
открытия занимала Константина Павловича целиком и полностью. Но все же сие не означало, что он оставался
вовсе равнодушен к прекрасному полу. Зотова отлично видела, что доктор был живым (во всех отношениях)
человеком и все живое ему, естественно, не казалось чуждым.
Но, будучи очень проницательным человеком, она особым внутренним чутьем ощущала, что роль
Бутейковской примадонны ей сыграть не удастся, а принимать участие в мелких любовных интрижках
выдающегося ученого ей не хотелось.
Она теряла в жизни многих людей. Однако потерять Бутейко Анне Васильевне представлялось абсолютно
невыносимым. «Нельзя сейчас оставлять его одного, никак нельзя оставлять!..» - лихорадочно билась у нее
одна мысль при виде постепенно начинавшего оттаивать доктора.
- ...Вот интересно бы проследить сейчас, как подобные переживания влияют на раздышивание...- дотронувшись
рукой до плеча учителя, нарушила она, наконец затянувшееся молчание.
- Вообще-то, да,- вяло отреагировал Константин Павлович.
- Вот и прекрасно! - обрадовалась Зотова.- Поскольку вы сейчас вряд ли способны объективно оценить свое
состояние, мы с ребятами пока организуем у вас здесь дежурство. Надо же поработать для науки...- поспешно
предупредила Анна Васильевна протестующий жест Бутейко.- Я им просто скажу, что у вас необычно
подавленное состояние и неплохо бы, мол, провести необходимые замеры в этой близкой к экстремальным
условиям ситуации.
Совершенно обессиленный переживаниями этого серого нескончаемо длинного осеннего вечера доктор лишь
устало махнул рукой: делайте, дескать, нес что хотите. И к ужину покидающую его квартиру Зотову сменила
вызванная ею по телефону опытная, до корней волос преданная учителю методистка. А к ночи Коля Скворцов
придет,- прошептала она на ухо Анне Васильевне уже у самой двери.- Не беспокойтесь, без присмотра его
(методистка покосилась на полуоткрытую дверь Бутейковской гостиной) не оставим. Все будет в полном
порядке!»
Зотова осторожно прикрыла за собой дверь и стала медленно спускаться по гулкой пустынной лестнице.
Дежурный пункт на дому знаменитого доктора начал свою работу.