Варе удалось пойти тем путем, о котором мечтала для себя ее мать. В школе она была лучшей ученицей – начитанная, ответственная, старательная. Впервые за несколько лет в сельской школе появилась золотая медалистка.
Варя оказалась достаточно решительной, чтобы сразу подать документы в медицинский институт, минуя училище.
Начало здесь:
Даже мама не верила, что ей удастся поступить – уж слишком высокий был конкурс. Но Варя прошла. В следующие годы она жила в общежитии. Родители предлагали снять квартиру, чтобы можно было спокойно заниматься, но к счастью, девочки в комнате подобрались серьезные. Варе порой казалось, что они не выдержат нагрузки – столько задавали. Свет гасили за полночь, вставали в пять утра. Когда девушка приезжала домой, у нее и сил не было – пообщаться с родными, она отсыпалась, вставала только поесть, и снова, как зомби, брела к кровати.
Однако через пару лет Варя уже так втянулась, что вечерами стала подрабатывать в больнице. Подруги отговаривали ее – убеждали, что пока и учебы хватит. Это последняя возможность продлить себе детство. Скоро они все окунутся в работу с головой. Известно же – мало кто из медиков работает на одну ставку – всё больше на полторы и на две.
Однако Варя не уступила, и всё чаще оставалась на ночные дежурства. Ей хотелось проверить себя – верно ли она выбрала профессию. И приобрести те самые практические навыки, которых так не хватает молодым врачам. Ну и, конечно, деньги, что она зарабатывала, тоже не были лишними.
Варя не забыла Даньку. Она долго после их встречи - грустила о приятеле и беспокоилась о нем. И когда ей передали, что Данька уехал к родственникам, и вряд ли вернется, она искала возможность хотя бы узнать его адрес, и передать письмо. «Если он учится рисовать, то может быть, как-нибудь приспособится, и сможет написать хотя бы короткий ответ, - думала она, — Или продиктует кому-нибудь то, что хочет сказать».
Несколько раз ей даже удалось подстеречь Любу.
— Как Даня? — спрашивала она, подойдя к женщине в магазине.
— Хорошо, — односложно отвечала мать мальчика.
— Вот, передайте ему, пожалуйста. Вы же его навещаете, наверное. Или перешлите, — Варя протягивала ей листочек. В своем послании, внизу, она не забывала написать собственный адрес.
— Ладно, — соглашалась Люба.
Она совала письмо девочки в карман, чтобы потом выбросить его в ближайшую урну.
Варя ни разу так и не посмела расспросить ее подробно о Даньке, выпытать его адрес. С годами воспоминания о мальчике не то, чтобы поблекли, но… Возвращаясь мыслями к далекому детству, Варя напоминала себе аквалангиста, который погружается на максимальную глубину – дальше уже нельзя, и все вокруг кажется каким-то нереальным.
Осталась лишь светлая грусть – Варя надеялась, что у Даньки всё хорошо, и он как-то приспособился к жизни. И счастье ему улыбнулось. Наверное, он сам как-то мог окликнуть ее оттуда, издалека, но он этого не делал, и. значит, она осталась для него в прошлом.
А потом, уже на старших курсах института, во время очередного ночного дежурства Варя познакомилась с Максом. Он был молодым врачом, отчаянно в душе волновался – справится ли, и поэтому напускал на себя нарочитую невозмутимость.
Варя сразу поняла, что Макс очень талантлив – он жил медициной, говорил о ней со страстью. И они почувствовали друг к другу доверие – оба стояли еще на пороге науки, обоим нужно было многому научиться. Они делились своими сомнениями и гордились маленькими успехами, подбадривали друг друга в неудачах, и вскоре у них стало чем-то жизненно необходимым – созвониться вечером и рассказать, как прошел день, спросить совета, вспомнить что-то смешное.
Летом они вместе уехали к морю, и Варя вернулась такая счастливая, что у матери не достало духу упрекнуть дочь – она ведь весь долгий год ждала Варю, и мечтала, что та проведет дома все каникулы. Но приходилось смиряться с неизбежным – у Вари начиналась своя собственная жизнь.
Молодые люди не говорили о свадьбе, это было уже как бы само собой, что они останутся вместе. И лишь в конце следующей весны Макс сказал:
— Нам лучше, наверное, сейчас подать заявление. Когда ты начнешь работать – встречаться будем, наверное, только в больнице - а ночами то ты дежуришь, то я – там уж не до свадьбы…
И Варя в этот раз приехала домой не просто так, а обсудить с родителями, как и что. Решено было, что распишутся молодые люди в городе, и там же устроят вечер в кафе, на который приедут и родители Вари. А потом, через несколько дней, накроют стол тут, в селе, чтобы могли прийти все те, кто знал Варю с детства.
Будь у Вари сестренка – она интересовалась бы пышным платьем невесты, и украшениями, нюхала духи, и мерили туфельки на каблуках. Но у девушки имелся лишь брат, да еще с большой разницей в возрасте. И все эти «девчачьи финтифлюшки» Сашке были до лампочки.
Поэтому Варя страшно удивилась, когда брат вызвал ее «на важный разговор». Прежде ей не раз приходилось брать на себя роль Сашкиной заступницы, и преподносить родителям его проделки в таком ключе, чтобы наказание оказалось не слишком строгим.
Вот и сейчас она думала, что братец снова что-то натворил.
— Ну, — спросила она, прикрыв дверь, —что сейчас? Окно разбил? Или подрался?
— Варь, ты помнишь такого Даньку? — Саша решил действовать напрямик.
Варя вздрогнула настолько сильно, что брат примолк – понял, что вопрос ее поразил. А девушка понять не могла – как Сашка докопался до этой истории? Мама уже всё забыла давным-давно, а для нее самой это была больная тема, и она никогда не вспоминала друга, не произносила вслух его имени.
— Ты что-то хочешь мне о нем сказать?
Саша еще не видел сестру такой взволнованной.
— Я те всё скажу, ты тока не ругайся… Мы с пацами ваще, как дураки, пошли призрака ловить. А там он сидит. На цепи, прикинь…
И Сашка рассказал всю историю. Когда дело дошло до подвала, Варя заплакала, как по покойнику. Она остановиться не могла. Страшная, с опухшими губами, она уже не вытирала слез, и всхлипывала. Будто ей не хватало дыхания.
Сашка понял, что добьет ее этим, но скрыть не мог. Он вытащил из кармана сложенный рисунок, развернул его и положил ей на колени.
Когда Варя увидела его, и поняла, что это она, что это Данька нарисовал, она закинула голову и зажмурила глаза, будто от невыносимой муки.
— Сашка, я дрянь, — голос у нее был чуть слышным, — Я так быстро смирилась, и перестала искать его. Если бы я его искала…. Если бы я…
Говорить она больше не могла. Саша тронул ее за руку:
— Варь, мы тут с ребятами договорились – тебе первой сказать. Потому как вы вроде друг друга знаете. Что дальше-то делать? Тут, наверное, надо полиции сказать, чтобы они туда поехали…
Он ждал от нее ответа, но ей потребовалось еще время, чтобы получить власть над своим голосом:
— Я пойду туда.
— Чё, сама? — поразился Сашка, — Ты ж не знаешь, где это… И тетка это придурошная. Вот никогда ее не боялся, а теперь, знаешь, чё то о-ч-кую
— Ты меня проводишь? — никогда раньше Варя не говорила с братом так, на равных, забыв о том, что она старше, — Я тоже боюсь, что Люба что-нибудь сделает. Меня она не испугается, а если полиция… не знаю, что она может учудить.
— Ей и так сейчас… Она ж увидела, что мы были… Дверь сломана…
— Так что, нам надо идти сейчас? — Варя и на это была готова.
— В ночь? — вопросом на вопрос ответил Саша, — Если вдвоем пойдем, без ВитькА, то я тока при свете хорошо, если дорогу найду.
— Сейчас светает рано. Давай тогда часа в четыре… Я тебя разбужу.
— Но мы ж его оттуда вдвоем не вытащим. Думаешь, тетя Любя не проснется, когда мы будем его оттуда волочь? Ты с ней драться хочешь, что ли?
— Я с телефоном пойду, если что – прямо оттуда вызову полицейских… Сашка, ты не понимаешь, что ли… у него там вообще… жизнь на волоске висит…
И Сашке оставалось только махнуть рукой – мол, ахинею, ты, конечно, задумала, сестрица, но так и быть…
**
Вернувшись из села, и увидев дверь подвала открытой, Люба оцепенела. Она думала, что рано или поздно к ней сюда придет кто-нибудь, хотя бы заблудившиеся туристы или грибники. И может такое стрястись, что – она будет с ними разговаривать, а Данька подаст голос. Или – что будет еще страшнее – кто-то всерьез начнет допытываться о его судьбе, не сельчане, конечно, а кто-то из властей. Но что ее тайна раскроется именно так, она не ожидала.
Ей не нужно гадать, кто тут был, потому что Данька может все рассказать. Она швырнула сумки, которые недавно казались такими тяжелыми, а сейчас, на адреналине, были как пушинки. И, не думая, о том, что может поскользнуться на ступеньках, бросилась вниз.
— Кто к тебе приходил?! – Люба сама не узнавала свой голос.
Данька пожал плечами, довольно успешно скрывая свой страх.
— Пацаны какие-то… Откуда да я их знаю…не знаю, что им было надо. Глупые еще. Может, клад искали?
Если бы Люба была не в таком состоянии, она бы расхохоталась – клад, в ее-то доме!
— А ты им что сказал?
— Что на дворе жарко, а тут прохладно. Вот я и спустился сюда рисовать. Цепь мою они не видели, я на ней сидел. И одеялом прикрыл еще..
Даньке обдумал эту легенду за то время, что матери не было. Хорошо, что мальчишки сказали ему, что там, наверху – жаркое лето.
Но Люба не могла поверить ему – слишком многое стояло на кону. Она будто взглянула на подвал чужими глазами. Слишком многое говорило о том, что Данька не просто спустился сюда на время, что он тут жил. Матрас с плоской грязной подушкой и ветошью вместо одеяла, ночной горшок, остатки еды… Да и сам парень, заросший как отшельник. Даже если ребята не видели его цепь, в любом случае, они растреплют, что у Любы живет какой-то сумасшедший, прячется от людей. И мало ли что будет дальше.
Женщина давно не соображала так быстро. Она вскарабкалась наверх, не сказав сыну ни слова, и Даньке оставалось только гадать – что будет дальше.
Мать вернулась назад достаточно быстро.
— Сейчас со мной пойдешь, — бросила она Даньке.
Он оторопел:
— Как это?
— Как… цепь я сейчас сниму. А там – хоть бреди, хоть ползи, твое дело, только поскорее…
Данька настолько растерялся, что в первые минуты соображал плохо. Когда он выбрался из подвала, у него было чувство человека, попавшего на другую планету. Он забыл мир совершенно. И хотя ноги у него кое-как шли, он просто не мог идти.
Мать толкнула его в плечо:
— Живее…
— Куда ты меня… хочешь?…
Данька не заметил, чтобы мать была пьяной, но он знал, что на самом деле крыша у нее давно уже поехала.
— Туда, — мать указала на лес.
У нее хватило ума сообразить, что далеко Данька идти не сможет. И она его не дотащит. Но перепрятать его было совершенно необходимо. Хотя бы на время. А там нужно посмотреть, как пойдет… Может, и можно будет вернуться к прежней жизни. Но не сейчас.
Кое-как они вдвоем добрались до неприметного места в лесу, где стояла старая охотничья палатка Данькиного отца.
— Здесь пока посидишь, — велела мать.
И, сразу будто ножом отрезая все Данькины надежды на побег, на освобождение, на то, что он может позвать на помощь, она бросила холодно:
— Если кто придет тебя искать – заст-р-елю. У меня не только палатка, у меня и ружье отцовское осталось.
— Что ты сделаешь? — даже Данька, лучше всех знавший мать, не мог поверить, что она на это способна.
— А что ты думал? Если они все поймут про тебя – мне тюрьма. А я в тюрьму не хочу. Так что будем решать всё здесь… И с тобой, и со мной. Только попробуй кого-нибудь звать! — с угрозой бросила она напоследок.
Остаток дня Данька пролежал в палатке. Плохо ему было. Если бы раньше мать сделала ему такой подарок – выпустила бы, хотя б ненадолго – с каким восторгом он разглядывал бы каждую травинку, вспоминал цветы, вдыхал чуть ощутимый запах, сохранившийся в палатке, напоминавший ему о доме и об отце. Но сейчас он был в западне. Далеко он не уйдет – ноги-то тоже покалечены. Значит? Значит, когда опасность для матери минует, она снова упрячет его подвал, вот и все.
Можно, конечно, пойти до конца. Отсюда он услышит, если кто-то подойдет к его дому, начнет разговаривать с матерью. Слух у него стал очень тонкий. Можно заорать во все горло, дать о себе знать. Мать может и решится взяться за ружье, и даже если выс-тре-ит, не факт, что попадет… Но если она из-за него кого-нибудь… как он потом себе это простит…
А мать, видно, настолько разволновалась, что не подумала принести ему ни еды, ни воды…
В ту ночь Данька не пел песни с волками, хотя, если бы мог, он приманил бы их к себе, как к легкой добыче – настолько он упал духом. Единственное, что он решил про себя – что в подвал не вернется. Лучше здесь от голода, чем там, в тоскливой и вонючей полутьме. Не пойдет, и все. Пусть хоть волоком его мать волочет – он будет цепляться за каждый вылезший из земли корень, каждую ветку.
Приближался рассвет.
(окончание следует)