Всегда существует спрос на новые рабочие места. Но что делает работу хорошей? На этот вопрос есть ответ у Иммануила Канта.
Работа больше не работает на нас. Или, по меньшей мере, на большинство из нас. Никогда за последние 20 лет так много людей, как сейчас, не бросало работу из-за отсутствия возможности получать достойную зарплату и делать карьеру. Чему удивляться, если всего три года назад для неменеджеров «реальная заработная плата» — средняя почасовая ставка с поправкой на инфляцию — была такой же, как и в начале 1970-х годов. В то же время растущая значимость фриланса (gig work) превратила работу из надёжного «подъёма» по служебной лестнице в рискованную «суету».
Из растущего числа людей, работающих через такие приложения, как «Uber» или «Taskrabbit», почти 70% говорят, что это — подработка на стороне, дающая прибавку к основному доходу, которого не хватает даже для удовлетворения насущных потребностей. Чтобы иметь карьерный рост, даже молодые и высокомобильные специалисты вынуждены менять работу, а не оставаться на месте. Дошло почти до извращения: нестабильную карьеру рекламируют как благо. Нам следует принять эту «зигзагообразную карьеру», убеждают карьерные консультанты Сара Эллис и Хелен Таппер, как новую, более «гибкую» норму.
По мнению политиков, лучший лозунг для решения наших проблем с трудоустройством — «Больше рабочих мест!». Но простое увеличение числа плохих рабочих мест не избавит нас от проблем с работой. То, что нам нужно, — это, похоже, не дополнительная, а хорошая работа. Но можно ли точно сказать, какая работа хорошая?
Согласно определению из отчёта Министерства труда США, «хорошая работа» — это работа со справедливыми условиями найма, разнообразными льготами, формальным равенством возможностей, гарантией занятости и уважительным отношением к работникам. В аналогичном британском определении, которое дано в докладе под названием «Хорошая работа» (2017), посвящённом современному рынку труда, Мэттью Тейлор (Matthew Taylor) и его коллеги делают акцент на соблюдение рабочих прав и справедливое отношение к работникам, на возможности продвижения по службе и «хорошие схемы вознаграждения». Наконец, во «Всеобщей декларации прав человека», принятой ООН, есть два раздела, в которых говорится о работе. Здесь указано, что работники имеют право на свободный выбор работы и организации, на справедливую и равную оплату труда, а также на достаточное количество свободного времени.
Общим для всех этих трёх документов является то, что здесь в центре внимания не сам труд, а особенности работы, отмечаемые в соглашении о её выполнении, которое вы заключаете с работодателем. Порядочность вашего босса, продолжительность вашего контракта, рост вашей карьеры — всё это никак не выражает качество вашего труда. А ведь то, на что мы тратим весь день, — это сам труд. Самая мерзкая — утомительнейшая и неприятнейшая — работа может оказаться высокооплачиваемой, но мало кто из нас назовёт такую работу «хорошей». (В докладе Тейлора объёмом более 100 страниц лишь вскользь упоминается о том, что работники должны иметь некоторую самостоятельность при решении вопросов о способах выполнения работы, и о том, что работа не должна быть утомительной или монотонной). Из этого не следует, что внешние аспекты работы, такие как оплата труда и льготы, неважны; конечно, хорошая работа должна достойно оплачиваться. Но как насчёт внутренних достоинств работы? Есть ли что-то в самом процессе работы, что следует включить в наш перечень критериев, или все мы должны довольствоваться жизнью, обрекающей нас на высокооплачиваемую тяжкую рутину?
Кант определяет искусство как особый вид квалифицированного труда.
Отвечая на этот вопрос, философы дают определение работы. Из определения работы, поскольку всякое определение должно раскрывать сущность предмета, мы можем узнать, присуще ли работе некое свойство, которое мы хотели бы видеть в ней и которое развивает хорошая работа. Наиболее распространённое на Западе определение работы, присутствующее почти во всех эпохах, предоставивших нам сочинения на данную тему, говорит о том, что работа в сущности неприятна, а её ценность имеет инструментальный характер. Она неприятна, так как представляет собой затрату энергии (сравните с досугом), и она обладает инструментальной ценностью, так как нас интересуют только продукты нашего труда, а не сам процесс труда. С этой точки зрения, работа малопривлекательна, и нам следует тратить на её выполнение как можно меньше времени. Теория работы, созданная на основе этого определения, утверждала бы, вероятно, что хорошая работа — та, за которую много платят (компенсируя её неприятность) и на которую уходит минимум времени.
Но в нашем распоряжении есть и другие определения. Иммануил Кант дал определение работы, разместив его в двух неприметных параграфах своей «Критики способности суждения» (1790) — книги о прекрасном. В параграфе, озаглавленном «Об искусстве вообще», Кант определил искусство (по-немецки Kunst) как частное проявление нашей более общей способности к «мастерству» или «ремеслу». Отметим, что это определение относится не только к изящным искусствам (по-немецки schöne Künste), таким как поэзия и живопись, которые рассматриваются в следующем разделе кантовской книги. Другими словами, Кант определяет искусство как особый вид квалифицированного труда. Кантовское определение искусства как квалифицированного труда ведёт нас к внутренним свойствам труда, которые следует включить в нашу концепцию хорошей работы.
Кант определяет искусство с помощью своего аналитического метода, позволяющего выяснить, чем является данный предмет, отличая его от того, чем он не является. Выявляя первое отличие, Кант рассмотрел разницу между тем, что создаётся силами природы, и тем, что создаётся людьми. Искусство как квалифицированный труд представляет собой пример последнего. Кант пишет:
«Искусством по праву следовало бы назвать только созидание через свободу, то есть через произвол, который полагает в основу своей деятельности разум. В самом деле, хотя продукт пчёл (правильно устроенные соты) иногда угодно называть произведением искусства, всё же это делается только по аналогии с ним; стоит только подумать о том, что в своей работе они не исходят из соображений разума, как тотчас же скажут, что это есть продукт их природы (инстинкта)…»
Способность, позволяющая людям создавать произведения искусства, — это наша свобода, наш «произвол». Это то, что отличает подлинно человеческий труд, который не может не быть свободным, от труда пчёл, который далее определяется Кантом как «вынужденный» или «механический». Люди способны свободно производить благодаря тому, что, прежде чем создать вещь реально, создают её идеально, как понятие или цель в сознании. Именно это имеет в виду Кант, когда говорит, что в основу нашей деятельности, нашего труда, «положен разум». Пчёлы не имеют такой способности к целенаправленной деятельности, и именно поэтому мы считаем их продукцию не произведениями искусства, а просто плодами природы. Пчелиные соты — это продукт инстинкта. У пчелы нет другого выбора, кроме как производить по стандартам, заложенным в неё природой. Поскольку люди созидают «через произвол», они «свободны» производить продукцию в соответствии с любыми желательными для них понятиями или стандартами. Следовательно, мы, если захотим, можем производить и по стандартам пчелы. На это обращает внимание Карл Маркс в своих «Рукописях 1844 года».
Большинство работников работает не «через произвол». Произвол имеет место только со стороны их боссов.
Уже рассмотренное нами кантовское определение искусства позволяет утверждать, что, проведя различие между искусством (как квалифицированным трудом) и природой, Кант заложил основы философии работы. Квалифицированный труд, по сути, является целенаправленным. В основе продукта нашего труда лежит какая-то цель, и благодаря ей мы можем создать продукт таким путём, какой недоступен грубой природе. Отождествлять человеческий труд с целенаправленностью значит подчёркивать важность мышления в трудовом процессе. В отличие от животных, для которых труд — простое действие природы, труд человека — продукт согласованных друг с другом умственных и физических действий. Чем больше наши мысли и планы отражаются в продукте нашего труда, тем более «человечным» является наш труд.
Понимание этого позволяет глубже осмыслить вопрос о том, что делает работу хорошей, особенно в свете свойственного капитализму разделения планирования труда и его осуществления. При капитализме большинству работников разрешено, работая, выполнять лишь те задачи, которые поставило перед ними начальство. Сами работники не определяют, какую цель следует выполнять. Используя язык Канта, можно сказать, что большинство работников не работает «через произвол». Произвол имеет место только со стороны их боссов. В результате работа, без всякого преувеличения, делает из многих работников животных, ибо они, создавая что-то, «не исходят из соображений разума». Таким образом, хотя труд при капитализме и определяется какой-то целью (то есть целью начальства), важно учитывать, что она — не цель работников.
Взгляните на некоторые из наиболее известных теорий хорошей работы — и вы с трудом найдёте в них какие-либо упоминания о целенаправленности. Причина в том, что современная организация работы столь тщательно структурирована разделением труда на целенаправленное планирование руководством и грубое исполнение работниками, что это зачастую воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Жёсткость этого разделения в разных местах может быть разной, но сама идея управления предполагает категории планировщика и исполнителя. В любом случае видно, что такая организация работы мешает многим из нас проявлять присущую человеку способность к целенаправленной деятельности, заставляя нас, работая, воспринимать свою работу как «вынужденную» и «механическую», а не как «свободную».
В области созданного усилиями людей Кант проводит ещё одно различие: между предметами, которые можно создавать просто путём следования заранее выставленным правилам, и предметами, которые требуют определённого рода суждения или творчества. Кант называет первое созидание «научным», а второе «техническим». Искусство, как и квалифицированный труд, носит технический характер. Кант продолжает:
«Искусство как мастерство человека отличают также от науки («умение» от «знания»), как практическую способность — от теоретической, как технику — от теории (как землемерное искусство — от геометрии). Но тогда как раз нельзя назвать искусством то, чтó можешь, если только знаешь, чтó должно быть сделано, и, следовательно, тебе в достаточной мере известно желаемое действие. К искусству относится только то, даже совершеннейшее знание чего не даёт сразу умения сделать его».
Искусство отличается от науки тем, что для искусного созидания нам недостаточно теоретического понимания того, что мы пытаемся создать. Существует разрыв между «знанием того, чтó должно быть сделано», и нашей реальной способностью это сделать. Другими словами, искусство предполагает созидательную неопределённость.
Идея Канта о созидательной неопределённости искусства вытекает из кантовского утверждения о том, что «не может быть никакого объективного правила вкуса, которое определяло бы понятиями, что именно прекрасно». Для художника это означает, что процесс изображения чего-то прекрасного нельзя кодифицировать в правилах. Художник должен задействовать, как выражается Кант, свой «гений», «талант создавать то, для чего не может быть дано никакого определённого правила».
О ремонте мотоцикла Кант мог бы сказать так: «Даже совершеннейшее знание [инструкции] не даёт сразу умения [починить мотоцикл]».
На первый взгляд, различение искусства и науки не имеет прямого отношения к вопросу о работе. Мы не можем научиться правильному художественному стихосложению так же, как правильному монтажу домашней электропроводки. Возможно, именно здесь наша концепция работы как искусства даёт сбой. Кант не согласен. Он утверждает, что ремесло сапожника — это вид работы, который относится к первой, «художественной» стороне отношения искусство — наука. Философ подразумевает, что любая работа, которая требует использовать неопределённые средства создания объекта, содержит некий элемент искусства.
Рассмотрим пример из эссе Мэттью Кроуфорда (Matthew Crawford) «Shop Class as Soulcraft» («Урок труда как ремесло души») (2006). Механику по обслуживанию мотоциклов нужно проверить состояние механизма сцепления стартёра дряхлого 50-летнего «байка». Однако для этого он должен снять крышки двигателя, закреплённые винтами с сорванной резьбой. Высверливая эти винты, можно повредить двигатель. «Заводские инструкции по техническому обслуживанию предписывают последовательно устранять переменные, — пишет Кроуфорд, — но такого рода факторы они никогда не учитывают».
Механик Кроуфорда знает «желаемое действие» — починить байк, — но способ осуществления этого действия полностью не определён ни в каких наборах правил, которыми следует руководствоваться. Механику не хватает, по словам Канта, «умения сделать это». Возможно, он прекрасно знает инструкции по техническому обслуживанию мотоциклов, но, как сказал бы Кант, «даже совершеннейшее знание [инструкции] не даёт сразу умения [починить мотоцикл]».
Существуют практические проблемы — связанные с реализацией целей, с непредвиденными и непредсказуемыми условиями труда, — которые невозможно научно (то есть теоретически) учесть до начала созидательной деятельности. Значит, инструкция, супервайзер и мастер не могут научить решать такие проблемы, нужно научиться преодолевать их самостоятельно. Вот она — разница между «знанием» о чем-либо и «практической способностью» осуществить то, что знаешь.
Термин, который я применяю для описания практических проблем, возникающих на работе, — это «созидательная неопределённость». Кантовское различение искусства и науки говорит о том, что работа — а она, по Канту, относится к искусству — созидательно неопределима, потому что процесс работы нельзя исчерпывающе описать даже в подробнейшей инструкции. Иными словами, всегда существует разрыв между, с одной стороны, правилами и инструкциями о том, как выполнять работу, и, с другой стороны, тем, что реально требуется для создания желаемой продукции или услуги. Здесь сходство с кантовским художником становится очевидным. Стремясь создать что-то прекрасное, художник сталкивается с созидательной неопределённостью: он знает, какого результата хочет достичь, но не имеет правил, которым нужно следовать для достижения этого результата. Вместо того чтобы следовать правилам, художник должен использовать свою способность суждения, чтобы, как выражается Кант, порефлексировать о том, какие правила — художественные приёмы, стили и т. д. — лучше всего подходят для реализации желаемого результата. Он, говоря словами Канта, должен задействовать свой «гений».
То же самое происходит и с работником. Вспомним о механике по обслуживанию мотоциклов. У него есть набор «правил» — общепринятых приёмов и тестов, которые он обязан изучить как ученик. Но, имея дело с реальным мотоциклом, он должен порефлексировать о том, какие из этих правил и приёмов следует применить к неопределённым условиям работы. С самого начала механик фактически не знает, какой из приёмов правильный. Чтобы выяснить это с учётом данных конкретных обстоятельств, ему нужно использовать свою способность суждения.
И не только ручной труд требует рассудительности и творчества. Во всех видах работы есть какие-то неопределённости, которые неустранимы путём простого следования правилам. Согласно психодинамической теории труда, её выдающемуся тезису о работе, сформулированному в современной французской социологии, «никакой набор предписаний, какими бы существенными или изощрёнными они ни были, не может предвидеть всех возможных вариаций действий в конкретном, реальном контексте [работы]». Для сторонников психодинамической теории именно в учёте этих «вариаций» состоит квинтэссенция рабочего процесса.
Что идея созидательной неопределённости, вытекающая из кантовского различения искусства и науки, говорит нам о хорошей работе? По Канту, неотъемлемой частью того, что значит работать, является преодоление созидательной неопределённости путём рассуждений, а не следования правилам. Благодаря использованию на работе способности суждения мы ощущаем свой труд как свободный, творческий и разумный. Если, с другой стороны, мы работаем, а наша способность суждения заблокирована, работа может казаться нам менее «игривой» и творческой и более «меркантильной» (различие, которое проводится Кантом в следующем параграфе его книги).
То, что в любой работе необходимо то и дело следовать правилам, не вынуждает усомниться в правильности сказанного нами о хорошей работе. Некоторые социально необходимые виды работ просто не требуют много рассуждать или могут выполняться только тогда, когда они стандартизированы. Сбору мусора, по-видимому, присущи оба указанных свойства. Логично, что устанавливать правила сбора городского мусора — собирать ли, например, строительные отходы — является обязанностью не отдельных коммунальных работников, а их центрального учреждения. Если Кант прав, то стандартизация сбора мусора может привести к тому, что данная работа будет восприниматься как утомительная. Но это не означает, что сбор мусора — просто «плохая работа». Вспомним, что использование способности суждения — не единственное условие хорошей работы. В качестве компенсации за выполнение общественно необходимой, но утомительной работы коммунальные работники в идеале должны получать добавку к зарплате и льготы, а также их труд должен быть безопасным и строго регламентированным.
На этих рабочих местах, поскольку менеджеры заблаговременно выносят свои суждения, работники рассуждать не должны.
Однако, требуя следовать правилам, современная организация труда сплошь и рядом создаёт проблему снижения уровня рассудительности работников. Регулируя трудовой процесс во имя эффективности и стандартизации, менеджеры берутся решать многие вопросы, которые решали работники. Иными словами, менеджмент превращает работников из судей в тех, кто должен следовать правилам.
Легче всего превратиться в работника, следующего на работе правилам, когда тобой управляют по науке. Фредерик Тейлор (Frederick Taylor) придумал научный менеджмент, суть которого в том, что контролировать трудовой процесс, причём максимально жёстко, должны менеджеры, а не сами работники. «Работу каждого работника, — пишет Тейлор, — полностью планирует руководство ..., и каждый человек получает ... полные письменные инструкции с подробным описанием рабочей задачи и необходимых для её выполнения средств». По Тейлору, научно управляемой является такая рабочая сила, для которой руководство заранее точно установило, какую работу и как предстоит делать. Но при таком контроле над процессом труда работнику практически ничего не остаётся, кроме как следовать правилам руководства. Важно отметить, что научный менеджмент старается предвидеть любые неопределённости в трудовом процессе и заблаговременно учесть их в инструкциях для работников. Это означает, что не работнику, а только менеджеру предоставляется право использовать на работе свою способность суждения. В результате работники сталкиваются с меньшим количеством созидательной неопределённости и у них отнимают все без исключения возможности рассуждать и творить, которые предоставляла им их работа.
Как отмечает Гарри Браверман (Harry Braverman) в своей книге «Labor and Monopoly Capital» («Труд и монополистический капитал») (1974), такое научное управление процессом труда всё ещё представляет собой «фундамент всех видов организации работы», несмотря на то, что в управленческих кругах термин «тейлоризм» давно вышел из моды. Вы можете найти описание самых крайних форм научного управления в книге о низкооплачиваемой работе «On the Clock» («На работе») Эмили Гендельсбергер (Emily Guendelsberger) (2019), но, чтобы увидеть производимые им следствия, не нужно идти на склад «Amazon» или на кухню «McDonald's». Даже на очень привлекательных рабочих местах присутствуют элементы научного менеджмента, например, в сфере продаж с заранее написанными сценариями и квотами. Важно отметить, что на этих рабочих местах, поскольку менеджеры заблаговременно выносят свои суждения, работники рассуждать не должны.
Свобода и рассудительность на рабочем месте всегда вызывали конфликт между работниками и руководителями. Достаточно беглого взгляда на историю рабочего движения, чтобы увидеть бесчисленные примеры споров о том, кому определять рабочий процесс. Однако данный конфликт редко учитывается при создании концепций хорошей работы. Исправить ситуацию позволяет рассмотренная нами кантовская идея, согласно которой работники должны разрешать созидательные неопределённости путём рассуждений, а не следуя правилам. Конечно, недостаточно требовать, чтобы работа предполагала использование способности суждения. Работа с простором для суждений, но с ужасной оплатой ничем не лучше своей противоположности. Однако не стоит забывать и про теорию Канта, настоятельно рекомендующую нам скептически относиться к призывам «Больше рабочих мест!», если не уточняется, какими должны быть эти рабочие места.
Автор — Тайлер Ри (Tyler Re), аспирант кафедры философии Пенсильванского университета (University of Pennsylvania). Его исследования посвящены философии труда и немецкому идеализму.
Редактор — Сэм Хэзелби (Sam Haselby).
Перевод — Александр Горлов, «XX2 ВЕК». Источники.
Вам также может быть интересно:
