35 подписчиков

Мемуары Арамиса, Глава 154

18 минут

29 сентября 2023

Глава 154

— После долгой и кровавой гражданской войны Англия всё ещё оставалась королевством, — сказал Атос. — Но вчера без какого-либо кровопролития Англия превратилась в республику. Десятая часть нижней палаты узурпировала власть в этой палате, и от её лица узурпировала власть всего парламента, ликвидировав верхнюю палату. Эта новая структура самовольно поставила себя над Королём. Теперь возможно всё.

— Они называют себя народными избранниками, — сказал д’Артаньян.

— Это ложь, — ответил Атос. — Они лишь избранники имущих классов, если уж на то пошло. Средний класс добрался до власти. Я слышал, что даже Кромвель ужаснулся о того, что произошло. Вот его высказывание: «Тот, кто намерен низложить Короля и лишить престола его наследников, является величайшим бунтовщиком и изменником».

— Но другое его высказывание состоит в том, что он готов приложить все усилия для спасения Короля, но не собирается жертвовать ради него своей жизнью или хотя бы даже своим положением, — добавил д’Артаньян. — Он либо монархист, прикидывающийся республиканцем, когда это выгодно, или республиканец, прикидывающийся монархистом, когда иное опасно. А вероятнее всего он и сам ещё не решил, кто же он.

— Он имеет своим адъютантом-советником Мордаунта, а уж он-то явный республиканец! — сказал Атос.

— Он всего лишь ненавидит Короля Карла, — уточнил я. — Из этого вовсе не следует, что он стремится передать власть народу или какой-либо коллегиальной структуре. Он не возражал бы, чтобы новым Королём стал Оливер Кромвель, или кто угодно, кто прислушивался бы хотя бы к некоторым из его советов.

— Отвратительно, когда такие скорпионы, как Мордаунт, получают возможность влиять на судьбу государства! — проворчал Портос. — Только такая прогнившая страна, как Армия, может позволить управлять собой подобным негодяям.

— Дорогой Портос, вы плохо знаете историю! — возразил я. — У любого негодяя в тысячу раз больше шансов добраться до верхов власти, чем у порядочного человека. Именно поэтому история изобилует примерами власти негодяев, тогда как примерами власти добрых и порядочных монархов мы обязаны лишь детским сказкам.

— Завтра будут судить Короля, — сказал д’Артаньян. — Народу будет много, и стражи, конечно, достаточно для того, чтобы исключить любые попытки его освобождения. Но нам следует попытаться пробраться на это сборище хотя бы для того, чтобы быть в курсе дальнейших событий, а также для того, чтобы, быть может, выследить Мордаунта, который, конечно же, непременно будет там. Это опасно, чёрт возьми, но если не предпринимать подобных вылазок, тогда зачем мы вообще гниём в этом затхлом туманном городе и в этой влажной холодной стране?

— Вы правы, д’Артаньян, но не в образе же провинциальных актёров мы должны туда явиться! — сказал Атос. — Нам следует приобрести вид обычных английских горожан.

— Что ж, это верно, поскольку в случае, если нас там опознают, но нам удастся скрыться, мы сможем обратно преобразиться в провинциальных актёров, — ответил д’Артаньян. — Нам нужна такая одежда, которую при необходимости можно легко снять и избавиться от неё, чтобы сбить преследователей с толку. Какие-то плащи, или что-то наподобие этого.

— А знаете ли вы, господа, что в Лондоне происходят удивительные вещи? — спросил я. — По моим сведениям город покинули почти все лорды, большинство знатных дворян, а также почти все юристы. Все они, вероятно, боятся участвовать в этом судилище над собственным Королём, понимая, что история может повернуться против них в самом ближайшем будущем.

— А может быть им просто противно участвовать в этом преступлении? — спросил Атос.

— Может статься, что и так, — согласился я. — Одно другого не исключает.

— Что ж, это идея, — сказал д’Артаньян. — Значит, нам надо постараться, чтобы из Лондона также исчезли и все палачи, в том случае, если этот неправедный суд всё-таки приговорит Короля к смертной казни.

— Неужели же вы допускаете такое кощунство? — воскликнул Атос.

— Я бы рад думать о людях лучше, чем они есть, как это делаете вы, Атос, — ответил д’Артаньян. — Но простая рассудительность требует от меня иного. А жизненный опыт подсказывает, что порой уж лучше думать о людях хуже, чем они того заслуживают. Во всяком случае – в таких непростых ситуациях, в какой мы оказались.

— Сколько же в Лондоне палачей? — спросил Атос. — Сможем ли мы убрать всех, включая их подручных? И, ради всего святого, не надо их убивать!

— Мы должны выяснить это как можно скорей, сколько их, и сколько у них может быть помощников и заместителей, — ответил д’Артаньян. — Я не предполагал убивать палачей. Для такой мрачной страны, каковой видится мне Англия, палачи являются, по-видимому, весьма важной компонентой их общественного устройства. Рано или поздно эта республика, созданная вчера, развалится. И тогда эти палачи будут чрезвычайно востребованы. Так что мы всего лишь нежно свяжем их и складируем в каком-нибудь подвале.

— Не плохо было бы им засесть в подвале, полном вина, колбас и окороков! — воскликнул Портос и подмигнул мне.

— Что ж, мы с Гримо провели в таком подвале более недели и нас не мучает сожаление о бесцельно прожитых днях! — сказал Атос со смехом. — В те годы нашей юности это было исключительной возможностью дегустации такого разнообразия солений, копчений и вин! Некоторых сортов вина я не пробовал с тех пор ни разу. Если буду проезжать мимо этого трактира, пожалуй, дам трактирщику ещё пять или шесть пистолей в память об этом его гостеприимстве.

— Оно было вынужденным, и подлый трактирщик, который посмел утверждать, что ваши пистоли фальшивые, поплатился за свою подлость и гнусность! — воскликнул д’Артаньян. — К тому же я оплатил все его издержки в связи с вашим пребыванием у него в закромах. Отдайте лучше эти пистоли тем, кто подскажет нам, сколько в Лондоне палачей, и где их следует искать.

— Я продолжаю верить, что парламент даже в самом усечённом виде не решится приговорить Короля к смертной казни, — сказал Атос.

— Почитайте обвинения Королю, которые написаны в листовках, расклеенных по всему Лондону! — сказал д’Артаньян. — И кто только выдумал распространять клевету на подсудимых ещё до начала суда?! Этот суд будет находиться под гнётом общественного мнения, они не посмеют оправдать Короля, боясь народного гнева. Те, кто хотел бы голосовать за его оправдание, попросту не посмеют явиться в суд.

— Либо их туда не пустят, — сказал я, и, к сожалению, оказался прав.

Мы тогда ещё не знали, что этот метод расклеивания листовок придумал и впервые использовал Мордаунт. И мы не знали, что тексты листовок, одну из которых прочитал д’Артаньян, составлял Кромвель с самой активной помощью Мордаунта.

В Лондоне из рук в руки передавали копии сотен различных памфлетов. Некоторые из них настойчиво требовали суда и казни Короля. Другие призывали оправдать его. Част этих памфлетов, требующих оправдания Короля, сочинил лично я, передав их одному моему знакомому, члену Ордена. Безусловно, Орден был заинтересован в сохранении Королю жизни, поскольку каким бы он ни был, это был последний оплот истинной религии в Англии. При всём моём удивлении некоторой нелогичности поступков Короля, я оставался его приверженцем, поскольку он был моим единоверцем, супругом сестры моего Короля, иными словами, был мне симпатичен как любой союзник, в славе ли и власти, или в бесславье и в ничтожестве. Я честно прилагал все силы для его спасения, и делал бы это даже в том случае, если бы не был связан обещанием, данным мной его супруге, Королеве Генриетте.

Мои памфлеты, смею надеяться, были смелы, остроумны и убедительны. Вероятно, именно они побудили некоторых лордов покинуть Лондон. Несчастные! Лучше бы они набрались смелости присутствовать на этом неправом судилище и высказать своё мнение. Быть может, тогда приговор был бы иным?

Во всяком случае, результатом своих литературных трудов я видел то, что даже Томас Ферфакс и Генрих Вен открыто высказывались против судилища над Королём. Что касается Оливера Кромвеля, то он уповал на то, что Господь подскажет им правильное решение. Что ж, в этом случае Короля должен был бы судить не парламент, а комиссия из деятелей церкви, разве не так? Впрочем, ведь католическая церковь отвергалась английским народом, а от сборища протестантов не следовало бы ожидать снисходительности к католическому Королю.

Итак, я, как и д’Артаньян, ожидал наихудшего.

Заседание трибунала началось с молебна, в котором протестантские священники просили Господа наставить парламент на путь истинный, явить свою милость и справедливость ко всем.

Неплохой спектакль, пропитанный лицемерием и ложью!

Едва лишь молебен окончился, дежурный офицер доложил, что Короля вскоре доставят в Вестминистер.

Кромвель обратился к присутствующим.

— Нам следует решить, что мы будем отвечать на вопрос, чьей властью мы его судим, чьими полномочиями? — сказал он.

— Именем нижней палаты, представляющей весь парламент, то есть именем всего народа Англии, — ответил Генрих Мартен.

Воцарилось молчание. Никто не поддержал это предложение, но никто и не возражал. Все были напуганы той ответственностью, которую они взяли на себя.

Председательствующий Джон Брэдшоу, облачённый в судейскую мантию, торжественно вошёл в зал. Впереди него несли меч и жезл, символизирующие правосудие и наказание. Эти символы, которые уже сами по себе наводили на жуткое предчувствие, торжественно возложили на стол, покрытый дорогим турецким ковром под цвет под стать креслу судьи Брэдшоу, обитому кроваво-красным бархатом. Секретарь уселся на скамью, стоящую возле возвышения, на котором восседал судья. Члены трибунала расселись на скамьи, которые были покрыты сукном столь же кроваво-красного цвета. Ощущение грядущего кровопролития чувствовалось во всём. Мне даже показалось, что весь зал насыщен запахом крови, столь знакомым любому солдату.

Зрители хлынули в зал, спеша занять места получше, но едва войдя в это помещение, тут же ощущали робость, умолкали и старались двигаться к своим местам как можно тише. В зале висело зловещее молчание, какое бывает на панихиде, хотя Король ещё не был покойником, но казалось, что он уже не принадлежит этому свету, и что зловещая рука смерти вперёд него зашла в этот зал.

Едва зрители расселись, в зал вошли шеренги солдат, которые должны были обеспечить порядок и предотвратить любые эксцессы.

Затем ввели Короля.

Имея невысокую фигуру, он держался столь прямо, что, казалось, стал выше. Всем своим видом он показывал своё презрение ко всем присутствующим. Он был одет во всё чёрное, лишь серебряная ажурная кайма украшала его воротник и манжеты. В руке он держал дорогую трость из слоновой кости, с круглым набалдашником, украшенным алмазами, ярко сияющими от малейшего лучика света. На голове его была чёрная шляпа с серебряной тесьмой и небольшим, но роскошным чёрным пером. Он был – сама элегантность, которая снизошла до того, чтобы опуститься в лужу крови и ненависти. Он сел на кресло, обитое красным бархатом, такое же, как то, на котором сидел судья, но в знак своего королевского достоинства остался в шляпе. Его кресло находилось всего в одном шаге от кресла главного прокурора, Джона Кука.

Брэдшоу начал перекличку присяжных. В списке значилось сто тридцать пять человек.

Первым был назван Томас Ферфакс.

Какая-то женщина в маске крикнула:

— Он достаточно умён, чтобы не явиться сюда!

— Это леди Ферфакс, супруга Томаса Ферфакса, — шепнул мне на ухо Атос.

Брэдшоу вздрогнул и посмотрел на эту отважную даму, но, вероятно, из опасений, как бы не произошло худшего, сделал вид, что не случилось ничего особенного.

Он продолжал выкликать присяжных из списка как ни в чём не бывало, ровным бесстрастным голосом. Присутствовало лишь шестьдесят семь человек, меньше половины списка.

Трибунал следовало бы объявить неправомочным в связи с отсутствием кворума, но Брэдшоу сделал вид, что всё в порядке. Покончив со списком присутствующих, он встал и посмотрел на Короля.

— Карл Стюард, Король Англии! — обратился он, тогда как Карл не повёл и ухом, продолжая разглядывать набалдашник своей трости и любуясь игрой света в нём. — Общины Англии, представленные в парламенте, глубоко проникнутые сознанием бедствий, которым подвергался английский народ, полагая, что вы были главным виновником их, постановили преследовать эти преступления судом. С этой целью они учредили этот верховный суд, перед которым вы ныне явились. Вы сейчас услышите обвинения, которые вам предъявляют.

Возникла пауза. Король не собирался отвечать.

Брэдшоу с важным видом уселся в своё кресло. Поскольку пауза продолжалась, Брэдшоу сделал знак генеральному прокурору Джону Куку, чтобы он зачитал обвинительный акт.

Джон Кук вознамерился встать, но в это время Король вытянул свою трость, мягко тронул его плечо.

— Молчите, — негромко сказал он.

Прокурор, так и не успев сказать ни слова, сел обратно, полагая, что Король что-то хочет сказать.

В это время набалдашник трости неожиданно отвалился, упал на пол.

Король ожидал, что кто-то из присутствующих поднимет его и подаст ему, но никто не посмел оказать ему эту услугу, никто не тронулся с места. В ногах Короля лежал алмазный шар, стоимость которого составляла не менее двухсот тысяч ливров. Но Короля не интересовала его стоимость, это была его любимая трость, на игру света в этих бриллиантах он собирался смотреть всё время, пока идёт суд, в их красоте он черпал своё мужество и свою беспечность, теперь же этот шар лежал у него в ногах, но Король считал ниже своего достоинства поднимать его. Однако, не нашлось никого, кто решился бы ему его подать, во всяком случае, среди тех, кто сидел в первых рядах.

Атос рванулся с места, но мы, я и д’Артаньян, ухватили его за руки и посадили назад.

— Вы с ума сошли! —прошептал я ему на ухо.

— Простите, — прошептал в ответ Атос. — Боже, какой позор! Неужели никто не окажет ему эту услугу?

От взгляда Короля не укрылось, что кто-то во втором ряду сделал движение, чтобы услужить ему. Он посмотрел на Атоса, затем на меня, и, без сомнения, узнал нас. Его лицо просветлело.

Он нагнулся и сам поднял набалдашник своей трости, но этот жест покорности судьбе повлиял на его дальнейшее поведение. Он смутился, отказался от мысли запретить генеральному прокурору говорить, лишь медленно навинчивал набалдашник обратно на трость.

Джон Кук зачитал обвинительный приговор, в котором перечислялись преступления Карла Стюарта в глазах трибунала. Он сообщил о том, что Карл виновен в беззакониях и произволе, в организации интервенции, в развязывании гражданской войны, в тирании, в нарушении договоров и прочем. После этого Кук потребовал предать Короля суда как тирана, государственного преступника и убийцу.

Кажется, последнее слово сильно позабавило Короля. Он готов был услышать про себя, что он – тиран, что он – государственный преступник, но слово «убийца» никак не подходило к нему. Он мог быть виновным в смерти своих подданных, но убийцей принято называть непосредственного исполнителя преступлений. Кажется, даже возглавляя свою армию, Король Карл никогда лично никого не убивал.

На лице Короля возникла презрительная улыбка, он даже беззвучно засмеялся в ответ на это нелепое обвинение.

Брэдшоу обратился к Королю.

— Милорд, вы слышали, в чём общины Англии обвиняют вас? — спросил он. — Суд ожидает вашего ответа.

Вероятно, в этот момент Карл осознал, что ему следовало распустить парламент. Он имел на это право. Но он не имел права призывать на помощь шотландцев, ирландцев или французов, развязывая тем самым гражданскую войну в собственном государстве. Как не имел он и права до этого направлять английские войска против Шотландии. Вероятно, но осознал эту свою вину, но вину лишь перед своей совестью и перед Богом, поскольку он и в этот час не считал никого вправе судить его, поскольку все они были его подданными, а, следовательно, обязаны были ему подчиняться, безусловно и безоговорочно. Так его воспитали.

— Я бы желал знать, какой властью я призван сюда? — сказал он, запамятовав, что ещё до начала зачитывания обвинений ему было сказано, кого представляет данный трибунал.

Можно было соглашаться с этим, или не соглашаться, но ответ был дан ему ещё прежде, чем он задал это вопрос.

— Совсем недавно я вёл переговоры с парламентом об условиях мира, и мы уже почти обо всём договорились, — продолжал он. — Почему же результаты этих переговоров ни к чему не привели? И что это за новый трибунал, которому я по вашему мнению обязан отвечать на вопросы, которые, на мой взгляд, мне вправе задавать лишь моя совесть и Господь?

— Вы, Ваше Величество, вероятно, запамятовали, что вам уже были произнесены слова, которые сообщили вам, чью власть мы здесь представляем и на каком основании, — ответил Брэдшоу. — В таком случае я повторю, что мы представляем собой власть народа Англии, который избрал вас в Короли, и судим, таким образом, от его имени.

— Народ Англии не избирал меня в Короли, а получил меня в качестве такового по праву наследования королевской власти, — возразил Король. — Вот видите? Вы путаете события, путаетесь в юридических понятиях, попираете законы страны, в которой проживаете! Когда я спросил о том, по какому праву вы требуете от меня ответа, я имел в виду право законное, несомненное с юридической точки зрения. Я признаю, что власть бывает не только законной, но и незаконной. Таковы власть силы, власть воров и разбойников, власть тех, кто силой оружия захватил своего законного правителя и готовиться устроить над ним судилище. Но я спрашивал вас не о такой форме власти, а о власти законной с точки зрения законов Англии, где мы с вами имеем честь пребывать.

— Как я уже сказал, власть трибунала законна, поскольку трибунал создан парламентом, избранным народом Англии, — повторился Брэдшоу.

— Возражаю! — ответил Король. — Парламент должен быть утверждён Королём, без этого он – не парламент. Следовательно, парламент обязан во всём подчиняться Королю, его функция – лишь давать советы и готовить предложения, которые Король вправе принять к сведению, или же не принять. Поэтому Король ни при каких обстоятельствах не подчиняется парламенту, а парламент ни при каких обстоятельствах не может создать никакой трибунал или суд, который бы имел право судить Короля.

После этих слов Карл снова принялся разглядывать набалдашник своей трости.

— Если вы не признаёте законность этого трибунала, тогда трибунал продолжит процесс против вас, — ответил Брэдшоу. — Вам была дана возможность ответить на обвинения и оправдаться, но вы этой возможностью не воспользовались. Трибунал трактует это в том смысле, что вам нечего возразить на предъявленные обвинения.

— Мне есть что возразить, — ответил Король. — Но прежде чем я стану возражать на конкретные обвинения, я возражаю против вашего права эти обвинения предъявлять и даже против вашего права их формулировать против меня для зачтения перед кем бы то ни было. Англия никогда не была избирательным Королевством. Вы, вероятно, перепутали её с Речью Посполитой, или какой-то другой страной? Уже тысячу лет Англия является наследственным королевством. Моё право передано мне по моему рождению, и я являюсь вашим Королём, за что я не обязан ни вам, ни народу Англии. Какой властью я призван сюда, если не считать власть силы ваших солдат, которые невесть почему слушаются вас, а не меня? Какой властью нижняя палата объявила себя независимой от решения верхней палаты? Лишь я один, ваш Король, могу реформировать структуру государственной власти. Лишь я один могу издать указ, по которому решения нижней палаты не должны быть поддержаны верхней палатой, и вступают в силу даже в случае отсутствия такого одобрения. Лишь я один могу разрешить вам принимать решения даже в том случае, когда фактически присутствует менее половины вашего списочного состава. Я один могу осуждать себя, я же могу и помиловать любого преступника в Англии, включая самого себя. Если даже ваше незаконное сборище наберётся наглости выносить мне какой-либо приговор, мне достаточно росчерка пера, чтобы аннулировать его, чтобы помиловать самого себя вне зависимости от того, понравится ли вам это, или не понравится.

Я мельком посмотрел на лицо Атоса и увидел в уголке его глаз слезинку. Что ж, именно этого я и ожидал от нашего романтического друга.

Брэдшоу понимал, что формально Король кругом прав. Но он понимал и то, что если только он согласится с ним, это означает смертный приговор и для него, и для генерального прокурора, и, пожалуй, для всех тех, кто собрался здесь, чтобы судить Короля. Ведь если власть Короля признать законной, каковой она и являлась, тогда незаконным становится всё это судилище над ним, все они – государственные преступники, из чего следует и то, как с ними необходимо поступить. Поэтому Брэдшоу ничего иного не оставалось, как стоять на своём.

— Хорошо, сэр, — сказал он. — Если это всё, что вы хотели сказать в своё оправдание, суд учтёт ваше мнение. Суд вас выслушал, дальнейшее ваше присутствие в суде не требуется. Уведите арестованного. Суд откладывается до понедельника, объявляю заседание суда закрытым.

Короля вышел, сопровождаемый конвоем. На лице его отражалась безмятежность. Он, вероятно, думал, что его аргументы, столь весомые в глазах Атоса, и, быть может, столь же весомые в глазах тех юристов и лордов, которые поспешили оставить Лондон, являются убедительными и для членов трибунала, которые выслушали его.

Он не учёл, что перед ними он поставил выбор – признать его правым, а самих себя государственными преступниками, или же признать его государственным преступником, а самих себя – законным трибуналом. Он не дал им возможности оправдать его, не приговорив таким образом самих себя. Ему казалось, что они должны признать непреложность его аргументов, правоту его логики, даже если при этом им придётся отправить самих себя на виселицу. Как плохо он знал человеческие души, этот несчастный Король Карл!