Японская гитара Charvell давалась мне с огромным трудом. У неё была подвижная машинка, и струны едва не касались грифа. Она была очень хрупка, эта гитара, и в моих слоновьих лапах никак не желала держать строй. Однако собственная электрогитара являла собой сбычу мечт, но как-то некузяво произошла эта сбыча. Каким-то образом я всё же её одолел, принимая во время игры неестественную позу.
Володя Шевельков попросил часть денег одолжить нашему директору, Антону Эренбергу. Какое-то время я просто жил, ни о чём не думая. Мы с Ленкой купили видеоплейер и пересмотрели весь ассортимент видеопроката, что был в нашем доме. Дело в том, что на выходные кассеты давались в прокат втрое дешевле, и набирали мы по пять-восемь штук. Иной раз нам удавалось просмотреть девять фильмов подряд. Под вечер мы выключали видео, и начинали смотреть Санта-Барбару. Мы переживали настоящий видео-бум, – дорвались, что называется, – ведь совсем недавно мы купили ещё и первый телевизор на деньги, что остались от мамы.
Насмотревшись видео до тошноты, я принялся за Иллюзии. Звучание родилось само собой.
Я уже рассказывал про Цапенко и Володю Сорокина, что иногда брали у меня Роланд на свои репетиции. Однажды Сорокин загрузил в Роланд новые банки и подправил некоторые звуки, тем самым, преподав мне отличный урок. Внимательно исследовав изменение параметров, я понял вдруг, что в Роланде является лишним. А именно — все эффекты хоруса и реверберации. Так же я выправил все ADSR, чтобы расслышать волны в исходном качестве, без обработок.
Убрав все атаки и затухания, я получил совершенно волшебные инструменты. Например, я убрал все атрибуты с колокольчика и получил длительный продолжительный звук колокольчика без затухания, использовал его в Камикадзе. Согласитесь, странно звучит колокольчик без затухания, мы привыкли к тому, что после удара происходит медленное затухание. Чем больше колокол, тем ниже нота, и дольше длится затухание. Мне удалось отменить природное явление.
Когда нашёлся звук, фонограммы полились рекой. У меня уже была гитара с Каспаряновским звучанием, только не было умения играть. Но я рассчитывал на то, что всё, что сам сыграть не смогу, сделает Казбеков. Так и случилось. Володя снял очередную рекламу Рубикону и перевёл на счёт студии ЛДМ пятнадцать тысяч рублей на запись нового альбома.
Я даже не заметил, как он был уже записан. Со скрипом, конечно, со слезами. Мне никак не удавался тембр голоса, которым я бредил, сочиняя эти песни дома и чётко себе представляя, каким он должен быть. Но травы уже было выкурено столько, что и мечтать ни о каком голосе было невозможно. Я давил из себя гласные за шестьдесят рублей в час и исступлённо плакал. Ни черта не получалось. Однако Казбеков успокаивал:
— Лёха, не ссы, всё заебись, так и пой, так и нормально.
Ему-то что, гитары его звучали вообще безупречно, как синтезатор. Впоследствии мне многие говорили, что в песне Мир Иллюзий звучит сэмплерная гитара высокого качества, но это было, увы, совсем не так.
Я понимал, что выпускаю галимый брак. Но рыпаться было некуда. Студия оплачена, время уходит. Многие ли понимали, что Иллюзии – это чистый обман публики, пыль в глаза? Наверное, понимали, да в глаза сформулировать не могли. Альбом попросту провалился, несмотря ни на что. Потому что сделан он был нечестно, записан и спет неправильно, тексты все ни о чём, дутая концепция, жидкая, как силикон. Хотя многие обманутые до сих пор считают его лучшим моим произведением.
Сева Гаккель, например, всегда вспоминает мою версию Минус тридцать, когда хочет сделать мне комплимент. Эта песня мне тоже кажется наиболее удачным номером на пластинке, ибо заглавная песня альбома провалилась начисто. За полгода до того я записывал Иллюзии у Рындина под чистый Роланд, и было это куда лучше, чем то, что вышло в оконцовке. Я потому и плакал на записи, что понимал: это конец.
Когда альбом был закончен, я отвёз его Гуницкому. Попросил написать рецензию. Денег предложить за рецензию я не смог, и думаю, Гуницкому альбом не понравился. По крайней мере, рецензии так и не было, и с тех пор Анатолий ни разу не говорил про этот альбом. Может, он и стал первым, кто распознал мой обман.
Володя Шевельков тоже отнёсся к Иллюзиям более чем прохладно. Не покатил альбом и на радио. Ждали от меня совсем других песен, быть может, как прежде – лёгких и дискотечных, а я выдал рок такой, местами арт, местами джаз. Иллюзии обломали сформировавшуюся аудиторию, я переживал глубокий провал.
Мы с Леной садились на диван, надевал наушники и творил. Лена ложилась под телевизором втыкать Санту Барбару.
Постепенно телевизор стал вытеснять творческое время, его становилось уже совсем мало. Я практически перестал сочинять впрок, засоряя флоппики новыми и новыми зародышами. Делал только то, за что заплатят — краткая музыкальная форма длиной от пятнадцати до тридцати секунд. Единственное, что грело тогда душу, это сочинённая болванка к песне Капля Воды. Я придумаю потом к ней слова и запишу её лишь через семь лет, в девяносто восьмом, а тогда она была лишь в виде коротенькой наработки.
Возлагая большие надежды на этот энигматик, я мечтал о новом альбоме. Очень хотел реабилитироваться перед публикой за Иллюзии, однако о какой реабилитации можно говорить, когда за упущенное время моя публика подросла и обзавелась новыми кумирами?
Шевельков стал появляться у нас всё реже и реже, и только по необходимости. Соскучившись, я немедленно принимался грызть ему мозг теми же зубами, какими грызла меня жена:
— Надо завязывать с Вовой, так больше продолжаться не может. До него я, хотя бы, что-то могла себе купить, а теперь и вовсе непонятно, чем питаться и в чём ходить. Была бы хотя бы машинка швейная...
В очередной мой приезд к папе я посетовал на жизнь. Павловские реформы постепенно обнуляли его финансовое состояние, но так как в магазинах нечего было купить, папа экономил и старался аккумулировать пенсионные средства. Однако реформы продолжались, и новые папины накопления всего лишь за год опять превращались в прах. В один из тех славных дней, когда накопленное за год резко устремилось к нулю, папа позвонил мне:
— Сынок, я всё откладывал, откладывал, и всё впустую. А тут по ленинградскому телевидению сказали, что выбросили в Гостином швейные машины по сто сорок рублей, может, купишь Лене, а то пропадут ведь деньги!
— Папа, это круто, конечно, но зимнюю куртку Ленка себе не сошьёт, ей нужно что-то покупать...
— Ну, по большому счёту и это не вопрос, там куртки тоже рекламировали, — сказал Папа.
У меня никогда не было нормальной зимней одежды. Серое твидовое и чёрное, двубортное, эксклюзивно сшитое пальто совершенно не грели, хоть и производили на всех впечатление. Я передвигался, в основном, на такси, и мне не нужна была уж очень тёплая одежда. По телевизору рекламировали новый товар — шикарная белая китайская куртка типа «недопуховик» с выделкой из парчи, бижутерии и страусиного пуха. На фоне всеобщей серятины куртка выглядела революционно. Папа финансировал, и я мы купили Ленке куртку и швейную машину.
В обновке Лена выглядела весьма импозантно, особенно в высоких сапогах красного цвета. Каково же было наше удивление, когда спустя неделю, в таких куртках ходил буквально весь город! Казалось, каждая божья женщина, имевшая в кошельке девяносто девять рублей, не смогла пройти мимо этого продукта.
Стоило Володе Шевелькову появиться, как я сразу начинал ныть, что нет денег, и очень давно не было никакой зарплаты. Вова переходил в контрнаступление:
— Да ты сам-то понимаешь, что с тобой происходит? Не я твоя проблема, понимаешь, ты сам себе проблема.
— Ничего себе, Вова, ты пришёл, разрушил мой бизнес, я делегировал тебе весь свой творческий потенциал, ты с ним ничего не стал делать, теперь я сижу на жопе ровно...
— Ты сел на жопу, Лёха. Точнее, лёг на диван. Ты целыми днями лежишь на диване, смотришь в телевизор и удивляешься, почему у тебя нет денег.
— Нет, Вова, лень, конечно же, фактор, но если бы ты не сорвал меня с места, не...
— Нихуя б у тебя не было, продолжал бы ездить с Семёновым за копейки.
— Нихуя не за копейки, по крайней мере, жена меня так не пилила.
— А кстати, да, — остановил взгляд Вова и снял очки, — а знаешь, жена тебя пилит не из-за денег. Знаешь, не из-за денег. Жена тебя пилит совершенно по другой причине...
— Да что б ты понимал в моей жене, Вова.
— А что бы ты сказал, Лёха, если бы я тебе сказал, что был с твоей женой?
У меня похолодело внутри. Нет, не внутри, я весь как-то одномоментно похолодел, и мне показалось, что волосы мои вздыбились, как у дикобраза. Вова, конечно, буцкнул меня в самое рыло. Бывает такое ощущение, будто от пощёчины или сильного внезапного удара звон в ушах.