29 сентября Сергею Шкаликову исполнилось бы 60 лет.
Я так хочу прекрасное создать,
печальное, за это жизнь свою
готов потом хоть дьяволу отдать.
Хоть дьявола я вовсе не люблю.
Поверь, читатель, не сочти за ложь –
что проку мне потом в моей душе?
Что жизнь моя, дружок? – цена ей грош,
а я хочу остаться в барыше.
Борис Рыжий, 1995 год
Сергей Шкаликов ушел четверть века назад, непоправимо рано, оставив после себя горечь утраты, которую время не лечит, и воспоминания, над которыми оно не властно. Шкаликов служил в Художественном театре восемь лет, и на этой сцене он стал одним из главных артистов своего поколения – растерянного поколения 90-х.
Сцена – не сцена, небольшое пространство человек на сто публики. Актеры играют на расстоянии вытянутой руки, идет спектакль «Брачная ночь, или 37 мая» – по одноактным пьесам Людмилы Петрушевской, самого гонимого драматурга в позднем СССР, но время, скрипя ржавыми суставами, начинает меняться, наступают 90-е. В пьесе «Любовь» на сцене двое – мужчина и женщина. Диалог двух одиночеств, пытающихся из своего глухого, застарелого несчастья слепить подобие счастья, но отчаянно не слышащих друг друга. Говорят тихо, почти безнадежно. Он иногда подносит руку к затылку: «Падает давление. Видимо, будет дождь. Сейчас я покраснею. Я покраснел?» И в эти моменты артист действительно краснеет, на его лбу выступают капельки пота. Буквально за несколько минут он сообщает о своем герое все – и биографию, и судьбу. Нет, это уже совсем не игра. Как он это делает? И что здесь вообще происходит?
Эти вопросы, на которые, увы, не существует ответов в координатах нашей трехмерной реальности, сопровождали Сергея Шкаликова всю его недолгую творческую жизнь, с самого первого шага. Когда-то телевидение, снимая репортаж о ходе приемных экзаменов в театральные вузы, случайно запечатлело абитуриента, неожиданно и беспричинно разрыдавшегося на сцене. Его сверхчувствительная актерская натура, его исключительный дар были так очевидны, что, говорят, за Шкаликова боролись сразу несколько институтов.
После первых же ролей о нем заговорили как о выдающемся театральном артисте, существующем по своим внутренним законам, а законы эти нередко выводили Шкаликова за красные флажки, которыми жизнь не только ограничивает, но и охраняет человека. «Сейчас мало людей, которые умеют жить широко, с размахом. Я вот в молодости рвал рубашки на груди, сейчас не рву – они денег стоят. А тогда дешевые были, – у Шкаликова берут интервью к премьере «Маленьких трагедий», где он играл в «Каменном госте», – Мне нравится в Дон Гуане его жажда жить, а то, что из-за нее жизнь получается короче, ну что ж… Иногда говорят: пять лет жизни отдам за поцелуй. Только у Дон Гуана это буквально, понимаете? Каждый поцелуй, который он срывает, каждый цветок – это пять лет его жизни».
В «Каменном госте» грустную дону Анну играла Наталья Рогожкина, обольстительную Лауру – Ирина Апексимова. Этих – столь разных! – героинь объединяло одно, и это не была любовь к Дон Гуану. В его присутствии они теряли собственную волю, силу, добровольно становясь теми сорванными цветами, за которые Гуан готов был расплачиваться своей жизнью – меньшая цена его не интересовала. Можно ли противостоять тому, кто делает такие ставки? Сергей Шкаликов любил этот спектакль – там он находил подтверждение и оправдание собственному мироощущению.
В сети, где про Шкаликова очень мало информации, чудом сохранилось видео, домашние посиделки у Сергея с группой «Чайф». Тогда он уже был женат на журналистке Би-Би-Си Маше Слоним, приехавшей работать в Россию во время перестройки, они жили в загородном доме, где часто собирались гости – актеры, певцы, писатели. Владимир Шахрин написал песню на стихи Сергея «Я рисую на окне глаз твоих косые стрелы», они с Сергеем были друзьями. Во время застолья кто-то (спасибо ему, мудрому человеку, постаравшемуся для вечности!) периодически задает Сергею под водочку разные вопросы. Вот и про талант. «Талант – это не труд. Талант всегда внезапен!» – Сергей поднимает и опрокидывает рюмку и смеется так легко, так счастливо, что невольно вспоминаешь пушкинское: «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь».
С алкоголем Шкаликов всегда был «на ты» и этого не скрывал. «Я рисую на окне, сам с собою громко споря. Поиск истины в вине… Истина чего-то стоит». Охотно и с улыбкой рассказывал, как когда-то выпил пива и отказался от своего будущего моториста-рулевого судов речного флота (Шкаликов учился в ПТУ после 8 класса) и решил поступать в театральный. Выбрал Щепкинское. Через пару лет перешел к Олегу Табакову в ГИТИС – вместе с ним такой же кульбит проделали его однокурсники по «Щепке» Алексей Серебряков и Сергей Беляев. По окончании института четыре года работал в «Табакерке», а потом получил приглашение перейти в Художественный театр. «Сидели мы с Мишкой Ефремовым в “Пекине”, ресторан закрывается, но надо же где-то продолжить? Миша позвонил отцу. Тот сказал: “Приезжайте”. Так я познакомился с Олегом Николаевичем и оказался во МХАТе» – иллюстрирует Сергей свою мысль о пользе дружеских застолий на том же видео с «Чайф».
Как и положено в главном академическом драматическом театре, артист прошел испытание классикой – Молчалин в «Горе от ума» (хотя ему подошел бы Чацкий, но это место занимал Михаил Ефремов), «вечный студент» Петя Трофимов в «Вишневом саде» (а мог бы сыграть Лопахина), в «Иванове» – эпизодический акцизный Косых (Иванова играл Дмитрий Брусникин). Шкаликов играл хорошо, с энергией и драйвом, но ей-богу, эти роли могли быть, а могли и не быть, театр не спешил по полной воспользоваться уникальным даром артиста.
…«Внезапный ветр огромную страну сдул с карты, словно скатерть, на пол» – напишет Борис Рыжий в 1993 году. Мало кто тогда услышал слова двадцатилетнего уральского поэта, но чувство неприкаянности и пустоты, которые принес этот «ветер перемен», поставило театр в тупик – о чем играть-то? В поисках ответа на «проклятые вопросы» Олег Ефремов ожидаемо обратился к классике и сам вышел в образе Бориса Годунова на сцену МХАТа. Шкаликов тоже участвовал и стоял в массовке «мужиком на амвоне», а самозванца Гришку Отрепьева играл Ефремов-младший. Спектакль о великой русской смуте, поставленный по всем каноном большого мхатовского стиля, отзывался у старшего поколения, но тридцатилетним – и тем, кто играл, и тем, кто смотрел, – казался слишком отвлеченным. Нужно было что-то свое, о себе – здесь и сейчас. Эта жгучая потребность личного высказывания и вызвала к жизни «могучую кучку» друзей-младореформаторов, которую возглавил Михаил Ефремов. Иван Охлобыстин написал пьесу, Евгений Митта стал художником спектакля, Гарик Сукачев поработал оператором-постановщиком (так указано в программке), главные роли сыграли Сергей Шкаликов, Константин Чепурин и Евгения Добровольская. Действо называлось «Злодейка, или Крик дельфина» и увидело свет в 1996 году на Малой сцене МХАТа.
Спектакль Михаила Ефремова вызвал шок, оторопь, бурю, критика его не приняла. А в театре – аншлаг, на «Злодейку» попасть было невозможно. На сцене два пьяницы-интеллигента, волею судьбы оказавшиеся в только что народившемся на российских просторах шоу-бизнесе. Они тоскуют. Уже все выпито и обо всем переговорено, поэтому порой они общаются как дельфины, короткими восклицаниями. Друзья вызывают по телефону девушку Катю, которая хоть и проститутка, но как Сонечка Достоевского чиста душой, и оба влюбляются, воскресают, но не могут Катю-злодейку поделить, и в конце концов погибают. Михаил Ефремов называл спектакль «страшной сказкой про самих себя» – тогда, в середине 90-х, это казалось только красивой рекламной фразой, сегодня – грустная очевидность, ведь сказка сбылась. Сергей Шкаликов был протагонистом «Злодейки», его «дельфин» уже с самого начала был выброшен на берег, без шансов вернуться в свою жизнь и среду. При всей трагикомичности и абсурдности сюжета (на спектакле зрители вдоволь хохотали) главной темой артиста была растерянность. Оказывается, абсолютная свобода может делать таким же несчастным, как и несвобода? Шкаликов в «Злодейке» играл с тем особенным куражом, с которым жил и без которого, по его собственному признанию, жить не мог. «У артиста граница между творчеством и жизнью размыта, – говорил он, – без куража нет ни жизни, ни работы. А начинается кураж с того, что попадаешь в мелодию, в слово, в ситуацию, и вот оно – бинго! Надо провоцировать себя. Кураж для меня глагол, а не существительное».
Следующей его совместной работой с Михаилом Ефремовым стал спектакль «Максимилиан Столпник» также авторства Охлобыстина, который режиссер уже назвал «прекрасной сказкой про самих себя». Собратья по общей доле жить и творить в 90-е, Ефремов и компания все же пытались найти точку опоры, нравственный императив своего времени. Как и всегда, они сделали это в весьма эксцентричной форме. Сергей Шкаликов играл гения креатива Максимилиана Арбузова, успешного создателя всего из ничего, который из любого бизнесмена мог сделать депутата и любого дурака в люди вывести – были бы у тех деньги на гонорары. В свободное от работы время Максимилиан, само собой, запойно пил. Но однажды поразила его скорбь о пустой его жизни, он залез на трансформаторную будку и остался там стоять в ожидании слова Божия: как ему дальше жить? Оттуда и с Богом говорил, глядя вверх, и с людьми, глядя вниз, так и стал Столпником. Увы, прекрасные сказки удаются много реже, чем ужасные, и в целом спектакль нельзя было назвать удачным, но Сергей Шкаликов играл там свою собственную песню о главном – стоять, не сходя даже на сантиметр, на том пятачке, который определили ему его дар и судьба.
Он был молод и сил своих не берег, не умел, подключение его к каждой роли и к любой ситуации с друзьями, женщинами, театром было абсолютным. А алкоголь был допингом, возбуждал, а когда надо снимал напряжение. Но со временем Шкаликов все хуже справлялся со своим состоянием, со скоростями, на которых существовал, и допинг постепенно превращался в болезнь. Соседи по его московской квартире регулярно на него жаловались, он говорил: «Знаете, есть такой будильник, который можно остановить только криком! А вот если ты целый вечер звенишь-кричишь на сцене?! Думаете, я приду домой и сразу спокойно усну? Соседи жалуются, что шумно у меня по ночам, но что же делать? Можно меня спеленать, конечно, или совсем споить…»
Когда режиссер Вячеслав Долгачев решил ставить в Художественном театре спектакль по пьесе Исаака Башевиса Зингера «Тойбеле и ее демон», на главные роли он сразу утвердил Елену Майорову и Сергея Шкаликова. Но зная о пагубных особенностях своих избранников, Долгачев решил подстраховаться. «Хотите играть эту пьесу? Очень хотите? Тогда так: если хоть раз почувствую, что вы не в форме, я сразу прекращаю репетиции. Заменить мне вас некем, значит я просто откажусь делать этот спектакль». Несколько месяцев артисты держались, но момент истины все-таки наступил. «Пришли они с утра в репзал трезвые, но странные. Вдруг Лена упала на колени: “Мы больше не можем!” – “Чего не можете?” – “Не пить! У нас к вам предложение: мы сегодня пьем весь день, и все, до премьеры больше ни капли…” Тут и Шкаликов подходит: “Только один день! Только один!” Я подумал и согласился: только один и только со мной, а завтра у нас репетиция». Трезвенник-режиссер и два артиста сели в машину Шкаликова и за день объехали четыре ресторана. Во время этого удивительного вояжа Сергей сам вел автомобиль и, по выражению Долгачева, «был абсолютно пьян и фантастически собран за рулем». Наутро артисты пришли на репетицию минута в минуту, трезвые и энергичные. И больше на тему выпивки до премьеры не говорили.
Спектакль «Тойбеле и ее демон» стал звездным часом для Сергея Шкаликова и для Елены Майоровой. Историю любви бедного учителя Алханона к Тойбеле, первой красавице глухого еврейского местечка, затерянного где-то в Польше, они оба сыграли как экзистенциальную трагедию. Свою личную трагедию, как предстояло нам узнать уже очень скоро… Счастье, покой, любовь и сама реальность – нет, не здесь, не для них, не в этой жизни.
Вспомним этот спектакль поподробней.
Сцена погружена в темноту, в слабом свете софита длинная, сутулая нескладная фигура в черном пальто, вытертая фуражка, очки. Нелепые, скованные движения богобоязненного еврея, вынужденного следовать уйме предписаний и запретов. Одинокий бедняк, неудачник, шлемазл, как называет его Тойбеле, встречая иногда у колодца, где ее часами ждет Алханон. Книжник и каббалист, он любит Тойбеле, как Авраам любил Сару, Исаак – Ревекку, а Иаков – Рахиль. В его сознании сливаются Тойбеле и царица Савская и во мраке, в зияющей черноте сцены единственное яркое, белое пятно – это постель Тойбеле, ее дом. Устраивая мистификацию, Алханон приходит в этот дом и соблазняет Тойбеле под видом демона страсти Гурмизаха. Ремарка в пьесе Зингера: «Входит Алханон в костюме Демона», реплика Тойбеле: «Мой Демон был молод, наг и необуздан в страсти». Все сцены Демона Сергей Шкаликов играл обнаженным, и публика, тогда еще более целомудренная, встречала это новшество на сцене Художественного театра общим изумленным вздохом. Но уже в следующее мгновение Шкаликов «брал» зал, и гипнотическая сила его первого монолога переключала внимание с обнаженного тела на обнажение самого тайного, постыдного и прекрасного, что было в душе Демона. Его речь все еще медлительна, но это уже медлительность заклинания, слова падают в зал глухо и распевно, как будто он молится, но молитва его отныне обращена к женщине и еще к сатане, с которым он вступает в сделку. Вместе с убогой одеждой Алханон сбрасывал с себя все комплексы и страхи, становится свободным и счастливым. Оказывается, он высок, строен и красив, умен и весел – Шкаликов замечательно улавливал иронию и юмор, которыми драматург снижал мистику и патетику. В финале, в наступившей развязке, развенчанный и униженный Алханон брал умирающую Тойбеле на руки, укачивал как дитя, и говорил ей о вечности. И она спрашивала: «Вечность – это далеко?», на что он отвечал, поднимая голову и глядя в зал: «Вечность – это рядом, везде, где есть место любви и милосердию».
Спектакль играли недолго. Через два года после премьеры трагически ушла Елена Майорова, на ее роль ввели Оксану Мысину, но уже через год не стало самого Демона – Сергей Шкаликов умер в декабре 1998-го, ему было 35 лет. Как и его герой в «Тойбеле», артист погубил себя ради создания великой иллюзии, в которую с благодарностью поверили все, кому посчастливилось увидеть его игру.
Текст: Нина Суслович
Фотографии Игоря Александрова из фондов Музея МХАТ
В тексте использован рассказ Вячеслава Долгачева о репетициях спектакля «Тойбеле и ее демон» из книги Елены Ямпольской «Елена Майорова и ее демоны» (2003).
Также будет интересно:
«Весь этот джаз» Евгения Евстигнеева. Ко дню рождения артиста