1943 год.
Где-то на линии фронта
– Ты посмотри на них, на дворе 1943-й год, а они антивоенные листовки печатают, – хмыкнул один из трех английских солдат, шедших по лесу.
Он подобрал с земли измятый, отпечатанный на машинке листок. Бумажка была так испачкана, что текст с трудом уже можно было различить, но очистив от грязи, текст все еще можно было прочитать, так сильно и яростно чья-то рука колотила по печатной машинке и вдавливала в бумагу буквы.
– Дети. Раньше нужно было думать, – с небрежением отозвался второй парень, скользнув взглядом по этой бумажке. Он сам едва успел отметить восемнадцатилетие, но военная форма делала его старше лет на десять, и еще на столько же он хотел казаться старше. В таких случаях обычно начинают злоупотреблять черным юмором и цинизмом.
– Я всегда говорил, что не все немцы нацисты, – хмыкнул подошедший к ним приятель, и стал с любопытством рассматривать листовку. – Отдай кому-нибудь в штабе, пусть там разберутся, что с ней делать.
– Какая разница, что не все, если они молчат? – скривился восемнадцатилетний скептик, а парень, нашедший листовку, стал молча складывать ее вчетверо, чтобы аккуратно уместить в карман.
Вряд ли у человека, который такой листок напечатал, сейчас все хорошо. Хотя бы из уважения к печальной судьбе автора листовки стоило ее сохранить. Может быть, его послания так никто и не прочитал, а его уже закрыло гестапо… От этих мыслей становилось не по себе.
Как все начиналось
Ганс и Софи Шолль родились в благополучной и обеспеченной немецкой семье мэра небольшого городка. У Роберта Шолля было семеро детей. Шестеро общих с Магдаленой, и еще один – его внебрачный сын, выросший тоже в их семье.
Мужчина был на пике своей карьеры, а его жена Магдалена, набожная лютеранка, всю себя отдавала воспитанию детей и ведению домашнего хозяйства. Внешне строгая и сдержанная женщина очень сильно любила всех детей и старалась воспитывать в них лучшие качества, учила их быть полезными и нужными обществу, прислушиваться к чужому мнению, но никогда не поступаться своими же принципами. Примерно так считал и Роберт. Мужчина делал успешную политическую карьеру, а в их доме частенько бывали высокопоставленные и образованные люди, которые с удовольствием до хрипоты любили о чем-нибудь поспорить по вечерам. В 1930-м году Роберту предложили возглавить Ремесленную палату, и вся семья, в связи с этим, переехала из Форхтенбурга в Людвигсбург близ Штутгарта.
Роберт с печалью замечал, что все чаще в пивных Баварии собираются оставшиеся не у дел ветераны Первой мировой и слушают россказни каких-то непонятных людей, рассказывающих им о величии арийской расы. Они говорили подвыпившим ветеранам, что те лучше других по праву рождения, ведь они немцы. Кто только чего не говорит в пивных, ничего в этом плохого нет. Пугало как раз то, что эти рассказчики вливали в уши нищим пьянчугам ровно то, что они хотели слышать.
– За что еще могли ухватиться обедневшие, безработные люди в разоренной стране, – сетовал мужчина, но его никто не слушал, даже собственные дети.
В 1930-х к власти пришли нацисты, а Роберта все сильнее притесняли за его антинацистские высказывания. Он решил, что будет к лучшему замолчать, ведь нельзя идти против своего же народа и своих же людей. Отныне он если и позволял себе что-то резкое сказать, то только в кругу семьи и самых близких друзей. Дети потихоньку подрастали.
Софи была четвертым ребенком в семье, она родилась в 1921-м году. Девочка всегда и во всем старалась быть главной, первой и лучшей. Она быстрее всех бегала на соревнованиях, лучше всех вязала, шила и получала исключительно отличные оценки, чем всегда очень радовала отца. С сестрами Софи была дружна, но особенно близка она была с Гансом, который был старше ее на три года и всегда подтрунивал над ее желанием выделиться, отличиться, быть первой и лучшей.
Впрочем, самого Ганса тоже нельзя было бы назвать двоечником и хулиганом. Серьезный, вдумчивый и ответственный мальчик с первого же дня школы был старостой, практически сразу его приняли в гитлерюгенд, и он стал счастливым обладателем потрясающе красивой форме, которой Софи безумно завидовала. Естественно, при первой же возможности она записалась в Союз немецких девушек и сразу стала главой отряда. Вот только отец отчего-то успехам детей был совсем не рад.
– Я сделала что-то не так? Ты против того, чтобы я была членом союза немецких девушек?! – сжав кулаки и еле сдерживая слезы, спросила маленькая Софи.
– Я не против, мне просто грустно от этого, но я никогда не буду против никакого твоего решения, – мудро и печально ответил Роберт, которому на днях весьма отчетливо намекнули, чтобы он прекратил свое неформальное общение с одной еврейской парой, которая частенько приходила к ним в гости.
Софи менялась на глазах. Свободолюбивая девочка с короткой стрижкой, которая всегда предпочитала куклам бегать с мальчишками, превратилась в командира ячейки Союза девушек, и теперь сама решала, кого стоит рекомендовать в члены организации, а кому лучше пока не замахиваться на курс подготовки хорошей жены.
Кто-то говорил что-то дерзкое в частной беседе, не был в достаточной степени восторга от фюрера, не демонстрировал рьяного желания вступить в члены организации, которую девочка боготворила. Дух единства, коллектив, красивая форма – от всего этого дети были без ума. Шли месяцы, и Софи все больше не нравилось то, как любят проводить время девочки из Союза, как они насмехаются и чинят гадости тем, кто еще не обзавелся заветной формой.
В 1935-м году ввели Нюрнбергские расовые законы. Софи была искренне возмущена тому, что одни девушки могут рассчитывать стать добропорядочной немецкой женой, а другие об этом и думать не должны из-за глупой национальности. Писателей и поэтов, которых они учили в начальных классах, вдруг запретили и теперь даже имя их произносить было нельзя. А главное, что возмущало девочку, было то, что никого из ее подруг это ничуть не смущало. На возмущение Софи они лишь высокомерно пожимали плечами и отворачивались. Они считали, что просто она сама не так уж и достойна гордого звания жены и матери, вот и возмущается. Софи не нравилось, что девочки с яростным азартом следят за тем, чтобы еврейки не посещали парки для немцев, гонялись за ними, доносили и кидались грязью. Девочки делали это все с тем же азартом, соревнуясь друг с другом, сплотившись против противных евреев. Софи это нравилось все меньше.
В знак протеста Софи порекомендовала в Союз двух еврейских девушек с безупречной репутацией, но в ответ на это ей не просто отказали, но и пригрозили выгнать из Союза. В 1936-м году Софи Шолль была ответственна за участие своего отряда в одном из массовых мероприятий Союза. Она предложила устроить чтения стихов Гейне.
– Софи, это плохой поэт, его подозревают в антивоенных настроениях, да еще и еврей к тому же, как ты себе представляешь, чтобы его читали на немецком литературном вечере? – сказал ей в тот день куратор мероприятия. Софи на секунду замерла, не зная, что сказать, а затем, наконец, ответила:
– Кто не знает Гейне, не знает немецкой литературы.
Белая роза
Ганс Шолль разочаровался в идеях нацизма намного раньше Софи. Поначалу он также вступил в гитлерюгенд, с удовольствием ходил в походы и разучивал гимны, но потом все больше вещей в этой организации начали раздражать. Неожиданно, то, что он всегда считал хорошим, вдруг объявляли плохим, и наоборот. До определенного момента быть хорошим маленьким солдатом фюрера было достаточно, но потом стало нужно еще быть и плохим человеком. Нужно было с радостью воспринимать любые приказы начальника отряда, по первому требованию прекращать общение с неблагонадежными людьми и обязательно рассказывать обо всех скверных разговорах родителей.
Если кто-то из них говорил что-то плохое про фюрера, об этом нужно сообщить обязательно. В противном случае, ты вредишь своему коллективу и не можешь считаться хорошим членом общества. Ганс всегда больше всего переживал из-за того, что Софи наслушается этих россказней и расскажет о том, что слышала дома. Узнав об опасениях брата, Софи ужасно обиделась.
После школы Ганс поступил в Мюнхенский университет и стал учиться на врача. Он не собирался спасать жизни в операционной, но надеялся на то, что эта уловка поможет ему избежать службы в армии или хотя бы поможет не брать в руки оружия. Точно так же поступали и другие студенты. С одним из них Ганс сдружился сильнее прочих. Александр Шморель, из семьи русских немцев, вызывал у Ганса искреннее восхищение своей смелостью и бескомпромиссностью. Когда Александра призвали в армию, он даже отказался давать присягу фюреру.
– Германия ведь – это не только фюрер, – раз за разом повторял он начальству. В итоге, правда, его все же вынудили дать присягу.
Постепенно у Ганса сложился круг друзей, которые точно так же, как и он, не принимали гитлеровских законов и не хотели слушать всю эту псевдонаучную евгеническую глупость.
Образование в Мюнхенском университете в тот момент уже представляло очень странную помесь их большой дозы пропаганды с щепоткой науки. Если раньше «экспертов», которые обосновывали политику партии с точки зрения «науки», можно было встретить лишь на радио, то теперь и в студенческой аудитории можно было слышать:
– Дело тут не в том, кто там кого не любит, а в науке. Евреи имеют явную генетическую неполноценность в сравнении с представителями арийской расы. Это так же очевидно, как и то, что мужской мозг сильно отличается от женского, так как природа женщины и ее назначение в том, чтобы хранить очаг и быть матерью, а путь мужчины – быть воином…
(из реальных выдержек «научных работ», нечто подобное можно слышать и сегодня).
Один такой курс вряд ли мог навредить студентам, но со временем уже все преподаватели говорили на лекциях нечто подобное, и от науки там уже ничего не оставалось. Среди всех выделялись лишь лекции скромного преподавателя философии, собирателя музыкального фольклора Баварии Курта Хубера.
Он не читал студентам антигитлероваские лекции, но просто честно делал свою работу, учил думать и сомневаться, чем вызывал уважение студентов. Да и в паре сомнительных ситуаций все ждали, что он донесет на кого-то из студентов, но Хубер не только не сделал ничего подобного, но и стал предупреждать периодически о надвигающейся опасности.
В 1937-м Ганса, Софи, Вернера и Инге Шолль арестовали по подозрению в пропаганде антинацистских и антивоенных идей. В доме провели обыск, забрали огромное количество книг и журналов, но все закончилось более или менее благополучно. Софи отпустили в тот же день, так как она была еще слишком юна, а остальных выпустили в течение трех недель.
Через полтора года Ганса все же призвали в армию, где он отслужил в санитарной роте несколько месяцев. В 1942-м его вновь призвали, и там он вместе с Александром Шморелем некоторое время провел в СССР. Это «путешествие» сильно сказалось на нем. Война была уже в разгаре, но в Германии все еще казалось, что это где-то там, далеко, а все эти россказни о жестокости гитлеровцев – происки врага. В 1942-м Ганс своими глазами увидел, что все это не сказки. Вернувшись с фронта, он хотел лишь одного: кричать так громко, чтобы люди проснулись. Вместе с Александром Шморелем по вечерам они сочиняли антигитлеровские тексты, оттачивали фразы и придумывали то, как им организовать Сопротивление. Так и родилось движение Белая роза. Впрочем, первые антивоенные тексты Шмореля и Шолля были написаны еще до отправки на фронт в 1942-м и уже тогда они подписывали свои тексты именем Белой розы, в честь популярного романа Травена.
Проблема заключалась в том, что никто кроме Софи не захотел просыпаться. Напротив, молодой человек Софи Фриц Хартнагель, с которым она познакомилась на танцах, отправился добровольцем на фронт. Софи к тому моменту уже вовсю царапала на стенах Мюнхена такое детское слово «Свобода», поэтому для нее решение Фрица стало ударом. В последний раз они увиделись в 1942-м.
– Ты не солдат, а убийца, – сказала она ему и попросила 1000 рейхсмарок на покупку станка для печати антивоенных листовок.
– Ты ведь понимаешь, что это может стоить тебе жизни? – спросил Фриц, отдавая ей все свои и еще немного чужих денег.
– Я знаю, – тихо и слишком серьезно ответила Софи.
Никто из них тогда не думал, что это их последняя встреча, и главная в жизни история любви.
Пять листовок
Ганс и Александр вечерами придумывали антивоенные тексты, стараясь сделать их как можно более умными, точными, едкими и с максимальным количеством цитат и отсылок.
Белая роза разрослась человек до пятнадцати, но лишь пятеро постоянно бывали в доме у Шоллей: Кристоф Пробст, Вилли Граф, Александр Шморель, Ганс Лейпельт, Ганс Хирцель. Со временем, к ним присоединилась и Софи.
– Ты не будешь делать ничего незаконного, я твой старший брат! – уже почти кричал на сестру Ганс Шолль, застав ее за тем, что она ночью перепечатывала текст очередной листовки. Софи ничего не желала слушать, и Ганс сдался.
Все они вели обычный образ жизни студентов и молодых специалистов, а по вечерам перепечатывали на машинке листовки и рассылали их всем известным людям в Германии: политикам, звездам, владельцам книжных магазинов. Всем, у кого было хоть какое-то влияние. В 1942-м году простая отправка письма превращалась в настоящий квест, потому как бумагу приходилось воровать в университете, а она была подотчетной, марки нужно было покупать на почте, но не больше пяти за раз (максимум можно было купить десять, но это могло вызвать подозрения у сотрудников почты).
Одним из адресатов «Белой розы» был простой профессор философии Курт Хубер. Заметив, как Софи пытается утащить стопку бумаги, он стал ей с этим помогать, а вскоре Ганс и Александр попросили его прочитать и поправить текст их очередной листовки. Хубер поначалу не собирался помогать глупым студентам.
– Какая разница, что говорят единицы, если миллионы верят фюреру, – увещевал он.
И все же он поверил и согласился. Люди, чьи глаза горели так сильно, имели шанс что-то изменить. Пусть и ничтожный.
После поражения Германии в Сталинградской битве, Ганс вместе с другими членами «Белой розы» по вечерам ходил по улицам Мюнхена и писал на стенах: «Свобода», «Гитлер – массовый убийца». Он просил Софи не участвовать в этом и не делать ничего, что может привести к аресту, но, конечно, она не слушала.
Потихоньку листовки доходили до своих адресатов, и, конечно, вскоре о них узнало гестапо и объявило охоту на врагов страны. Ганс и Александр разработали текст пятой листовки, в которой говорилось о том, что каждый день войны означает гибель еще сотен людей.
– Какой во всем этом смысл, если они даже не доходят до адресата. Не удивлюсь, если наши письма никто кроме гестапо не читал, – возмущались Александр и Ганс.
У них не было ни единого подтверждения того, что листовки хоть куда-то доходили (за исключением письма своему преподавателю философии, которое они же и подкинули ему в почтовый ящик). И они решились на дикую по глупости выходку, и отправили письмо самим себе. Оно пришло точно в указанный на почте срок.
Начиная с этого дня Софи и Ганс уже совсем иначе посмотрели на Мюнхен и свой родной университет. Люди получали эти письма. Они все знали, но продолжали молчать. Софи внимательно всматривалась в лица проходящих мимо нее по коридорам университета людей, и не замечала ничего. Все та же слепая вера в фюрера, что была и раньше. И все же людей в организации прибавлялось. Одни покупали марки и конверты, другие отправляли письма, а третьи перепечатывали тексты листовок. Нужно было просто увеличить тираж, а для этого требовалось купить ротатор.
Софи одолжила у жениха деньги на покупку станка, и занялась печатью пятой листовки, тираж которой должен был составить 6000 экземпляров. Невероятное количество.
Шестая листовка
Текст шестой листовки был адресован студентам. Страна устала от войны, повсюду зрело невыраженное раздражение и гнев, а в университетах потихоньку начинали роптать. В Мюнхенском университете зрели протесты, и немалую роль в этих настроениях сыграли Ганс и Софи. «Белая роза» разрасталась и расцветала, у них теперь был печатный станок, и они начали получать первые отклики своей работы. На волне этого предчувствия успеха они напечатали шестую листовку слишком большим тиражом.
Рассылать по почте листовки они уже не могли себе позволить. Начиная с пятой, они уже не ходили на почту, но сами ездили в соседние города и рассовывали конверты по почтовым ящикам, оставляли их на площадях и возле университетов, царапали на стенах слово «Свобода». И вот, 18 февраля 1943-го Ганс и Софи уже очень устали, совершенно выдохлись, но чувствовали себя победителями.
– Пойдем в университет и раскидаем по углам, – предложил кто-то из них.
Брат и сестра явились в университет, когда занятия уже начались. Как оголтелые они бегали по коридорам и рассовывали бумажки повсюду. Когда до конца лекции оставалось все несколько секунд, у Софи оставалось еще больше сотни бумажек. То ли в порыве вдохновения, то ли по неловкости она скинула эту стопку с перил главной лестницы. Белые листы бумаги стали разлетаться и планировать по огромному холлу.
В этот момент по коридору первого этажа шел слесарь Якоб Шмид. Подняв с пола одну из листовок, он в возмущении поднял голову наверх и увидел Софи. Занятия закончились, и из аудиторий стали вываливаться толпы галдящих студентов. Якоб погнался за девушкой, но толпа без конца преграждала ему дорогу. Студенты с интересом поднимали с пола бумажки, читали и обсуждали их. Якоб в бешенстве отшвырнул от себя пару студентов и сумел ухватить за шиворот Софи.
– Отпусти ее, хочешь жизнь человеку испортить? – сказал кто-то с возмущением. Его поддержали еще несколько голосов, но Якоб был непреклонен.
– Моя задача – информировать начальство. Они там во всем должны разобраться, - еле сдерживая ярость, прошипел он.
Якоб был убежденным поклонником фюрера, а из-за таких, как Софи, по его мнению, у студентов и рождались крамольные мысли, мешающие победе в войне.
Шмид оттащил сопротивляющуюся Софи в кабинет начальства. Туда же побежал и Ганс (по другой версии его тоже поймали). Несколько часов ректор разбирался в произошедшем. Сначала кто-то из его заместителей думал, что нужно сделать, но потом все же доложил ректору, побоявшись, что его уличат в укрывательстве. Потом и ректор сообщил, куда положено, чтобы только его не заподозрили в пособничестве предателям. К вечеру Ганс и Софи были уже в застенках гестапо.
Солнце еще светит
Вскоре были арестованы Вилли Граф, Кристоф Пробст и несколько других участников «Белой розы». Александр Шморелль хотел было скрыться в Швейцарии, но и за ним пришли. Процесс должен был стать громким и показательным. Брата и сестру сутками допрашивали и пытали, но никто из них так и не назвал ни одного имени.
Жестокий судья Роланд Фрейслер, известный своей максимальной степенью лояльности властям, 22 февраля вынес смертный приговор.
«Обвиняемые призывали к саботажу военной промышленности, они осуждали ценности нашего народа, пропагандировали пораженческие настроения и наихудшим образом отзывались о фюрере. Тем самым они играли на руку врагам Рейха…», – говорилось в приговоре. В качестве меры пресечения была указана казнь посредством гильотины, которая должна была состояться до заката сегодняшнего дня.
Родители Ганса и Софи присутствовали в зале суда, а затем им разрешили поехать за детьми в тюрьму, чтобы они смогли увидеться с ними перед казнью.
Когда к ним вывели Софи, девушка выглядела также, как и всегда: испуганно и решительно одновременно.
– Я ведь больше никогда не увижу, как ты входишь в эту дверь, – прошептала Магдалена.
– Они украли у меня лишь несколько лет, мама. Это не страшно. – сказала Софи и повернулась к отцу. – Я не назвала ни одного имени, папа. Я… сделала что-то не так? Ты считаешь, что я поступила неправильно?
– Мне просто грустно от этого, но я никогда не буду против никакого твоего решения, – мудро и печально ответил Роберт.
Через несколько минут Софи повели на эшафот. Йохан Райхарт, человек ответственный и исполнительный, а главное, любящий свою работу всем сердцем, был назначен палачом. Мужчина с удивлением заметил, что «эти дети» ведут себя на удивление мужественно перед казнью.
Когда Софи поднялась на эшафот, она посмотрела в окно и с удивлением отметила:
– Солнце еще светит.
Это были ее последние слова.
После
Тексты пятой и шестой листовки разлетелись по холлу. Студенты Мюнхенского университета поднимали их с пола, находили в аудиториях и прятали по карманам, чтобы вечером перепечатать на машинке и оставить в паре-тройке неожиданных мест или передать кому-нибудь еще. Смятые листки с отбитыми на них словами кочевали из аудитории в аудиторию, из города в город.
Томас Манн, старый диссидент, уехавший из Германии, но продолжавший вести свою радиопередачу для немцев, пару раз упоминал о процессе над Софи и Гансом Шолль, чтобы вдохновить других внутри страны, и чтобы рассказать о том, что вовсе не все немцы поддерживают нацизм. Европейцы презрительно кривились от таких речей, но Манн продолжал говорить лишь то, что хотел. За что и отгребал регулярно.
И вот однажды, трое английских солдат подняли с земли смятый лист с текстом листовки Ганса и Софи Шолль. Одному из них стало не по себе, когда он представил, что автора этой листовки, быть может, уже казнили, а ее так никто и не прочитал. Подумать только. 1943-й год, а они антивоенные листовки печатают. Дети…
Солдат передал бумажку начальству. Листовка покочевала неделю из кабинета в кабинет, а потом ее решили напечатать еще разок. Текст бы слишком уж хорошим. Ее лишь озаглавили. Написали крупными буквами: «Манифест студентов Мюнхенского университета» и отдали в печать. Для начала – миллион экземпляров.
Еще через пару дней в самолет грузили несчетные стопки бумаг. Пилот до последнего не понимал, чем таким его отправляют заниматься. Вроде бы опасная миссия, а весь груз – одни бумажки. Через час, когда самолет оказался над территорией Баварии, с него посыпались сотни, тысячи и даже миллион листовок, которые поднимал ветер, кружил и разносил по всей Германии. Эти бумажки поднимали, прятали, перечитывали и передавали из рук в руки. Они дарили людям надежду, именем Белой розы.
Впрочем, даже спустя много лет, когда тексты этих листовок печатали в газетах, журналах и на плакатах, находились и те, кто говорил:
– Придумают же такое, это ж какая масштабная инсценировка…
Эпилог
Вскоре после казни Роберта Шолля арестовали на восемнадцать месяцев, но в 1945-м году уже новые власти его назначили вновь мэром небольшого города. Фриц продолжал любить Софи всю свою жизнь, и решил, что лучшей его спутницей станет та, кто тоже всегда будет любить Софи. Он женился на сестре Софи Лиззи, с которой он прожил всю жизнь.
Лиззи умерла лишь в 2020-м году. Фриц умер чуть пораньше, но тоже прожил долгую и счастливую жизнь. Кстати, подтверждение его отношений с Софи помогло ему избежать проблем с новыми властями. Ганс и Софи Шолль стали символами немецкого Сопротивления, им открыты сотни памятников по всему миру, но самый известный из них: на площади перед Мюнхенским университетом.