В те дни мне позвонил Масик с интересным предложением: в Москве к его другу и администратору Алисы Славе Батагову обратился южно-корейский олигарх с просьбой – найти первоисточник фонограмм группы Кино, чтобы можно было с ним договориться о выпуске LP в Японии:
— Ну не к Марьяше же его везти, правильно? – резонно заметил Масик, – лучше всего это сделать с тобой.
Речь шла о четырёх тысячах баксов, шестьсот из которых я должен был отдать Славе. Все понимали, что Марьяна не имела на мои записи никаких моральных прав, тем более что в материале, интересовавшем корейца, нет её текстов и, в отличие от других альбомов, она ни разу не присутствовала на записи. Вдобавок, в то время, когда мы работали, Виктор из дома ушёл, ночуя то у Гурьянова, то у Каспаряна, то у меня, а то и вовсе в Тимуровских сквотах, где все спали в навал, травя перегаром блох. Марьяна точно не имела к этому отношения.
На душе моей было неспокойно. Отношением ребят из Кино я очень дорожил и, невзирая ни на какие обиды, я их уважал и не хотел никаких скандалов. Томим терзанием, я позвонил Каспаряну и договорился о встрече. Он пригласил меня в сквот на Фонтанке, где в отдельной отремонтированной квартире жил Юра Гурьянов прямо над легендарным местом, где братья Хаас устраивали первые в стране rave-party. Встретил Новикова, он обрадовался, спросил куда я. Узнав, что к Густаву, проводил меня к ним. Каспярян уже был там.
Мы встали в круг.
– Вот тут, какое дело, товарищи рок-звёзды, – помпезно начал беседу я. Хочу с вами обсудить один важный гипотетический момент. Помните ли вы такой альбом Это не любовь?
– Ммм, – ну, что-то смутно… Гуслик, ты помнишь этот альбом? – спросил Каспарян. – Я на нём не барабанил, – гордо отвернулся Гурьянов, – там же Вишня всё программировал… хуёво, между прочим, запрограммировал.
Густав держал на меня старую обиду и разговаривал со мной подчёркнуто сухо, стараясь не смотреть в мою сторону.
– А ты бы сам чаще бы приезжал на запись, и всё. Где ты был, когда мы писались у Вишни? – Юра встал на мою защиту.
– А что толку было ехать, когда в своей драммашине разбирался только он. Вот он и программировал, а я участвовал в ментальном плане.
В воздухе повисла пауза, мы уже почти докурили.
– Ладно, короче вот тут как, – продолжил я. – Представим себе, что некий гражданин обратился ко мне с предложением дать 4000$ США за выпуск альбома Это Не Любовь на грампластинке…
– Та-ааак…
– И дело будет в Японии. Как вы к этому отнеслись бы?
– Ой, мы отнеслись бы к этому с большим вниманием и непритворным интересом, – Каспарян улыбаясь, затушил сигарету.
– Как бы мы поделили деньги, если бы такое, вдруг, произошло? – задал я свой сакраментальный вопрос.
– Очень просто: сколько ты там говоришь? Четыре? – Юра стал загибать пальцы, – одну мне, правильно? Затем Юрику, – он посмотрел на Гурьянова, – потом Саше Титову неплохо бы одну или Игорьку, ну и Марьяше одну.
– А мне?? – я округлил глаза.
– А у тебя… тебе в Японию. Везёт же, поедешь в Японию, – Каспарян мечтательно посмотрел в белоснежный потолок с лепниной, – я всю жизнь мечтаю в Японию... И ведь была такая возможность: у нас как раз в августе контракт намечался.
Тут и Новиков подошёл, посмотрел на меня, понял: разговора у нас не получилось. Я от обиды готов был разрыдаться:
– Что с тобой, Лёшенька, что произошло? – Тимур по-братски приобнял меня за плечи.
– Да ничего, – ответил Юра, – поедет в Японию наш Вишенка.
Я стоял среди них, как побитая собака. Дрожащим голосом молвил:
– Да, ребята, что-то мне не хорошо. Злая у тебя трава, Тимур. Я должен подышать воздухом, поеду-ка я домой.
– Давай, Лёша, – Юра положил руку мне на плечо, – береги себя, будь осторожен.
Пока ехал домой, много думал. Я чувствовал себя сильно оскорблённым, да ещё людьми, которых искренне любил, для которых столько сделал, но… Приехал домой, позвонил и дал согласие. Спустя десять дней Слава привёз мне билеты до Токио и обратно – через Москву. Был вариант встретиться с покупателем в Сеуле, но мне был дан выбор, и я отправился в Токио.
Батагов администратор от бога, он всё предусмотрел. Слава сунул мне в чемодан экспортную бутылку Зубровки и наливку Спотыкач. Я ещё взял полусладкого шампанского и туда же сложил альбом Это не любовь. Чемодан у меня был большой-большой, с ним в 1962-м году мой папа вернулся из Америки. Спустя сутки, уставший от одиннадцатичасового перелёта из Шереметьево-2 в аэропорт Нарита, я ступил на японскую землю.
Аэропорт поразил меня своим великолепием, просто я ещё не видел парижского Шарль де Голль, но мне тогда хватило. Озираясь по сторонам с открытым ртом, достиг зала выдачи багажа. Страшно хотелось спать – какой сон в эконом-классе… Пассажиры разбирали свои чемоданы и, быстро проходя паспортный контроль, растворялись. Я же стоял у транспортёра, и тщетно ожидал свой чемодан. Чемодананебыло.
– Can you help me; I loose my luggage, – взмолилсяяна reception.
– In twenty minutes following flight from Moscow will come.
Может, на нём отправили мой чемодан, но это была лишь надежда, и она не оправдалась. Спустя сорок минут последний пассажир очередного борта из Шереметьево забрал свой багаж и на транспортёре одиноко нарезал круги какой-то чужой саквояж, за которым так никто не явился.
– Are you assured, that this luggage is not yours? – озабоченно вопросила девушка с раскосым взглядом и бирочкой с именем на левой груди, показав глазами на саквояж. Я готов был её загрызть. Ждать уже было нечего, и… некого. Судите сами: за полтора часа моих ожиданий, не было вообще никакого сигнала о том, что меня кто-либо встречает. Вдобавок, цель моего приезда осталась в чемодане. Там же где цивильная одежда, спиртное, зубная щётка, расчёска, любимая книга... там был и оригинал!
Прошёл ещё один час. За это время я поседел на двадцать процентов. Багажа нет, оригинала нет, в кармане один рубль шестьдесят копеек, паспорт и обратные билеты… Всё. А я даже не в Токио – аэропорт Нарита в часе езды от столицы. Голодный как чёрт, я сел на парапет из полированного камня и заплакал. Даже сигареты, и те кончились. Я просто не знал, что мне делать в такой ситуации.
Вдруг подбежал служащий. Он, держа в руках факсимильный документ с моим изображением, показывает мне: «Please, come to passport control, you are met by yours partners», а на выходе из таможенного терминала, смотрю, мне поклонились двое невысоких мужчин – один помладше, другой постарше. Я протянул им руку. Они очень извинялись, что попали в обеденную пробку. Узнав, что мой багаж утерян, заметив мокрый блеск в моих глазах, они успокаивали меня, как могли. Мы поднялись вместе в офис Аэрофлота, чтобы сделать соответствующее заявление. Никого там так и не появилось, хотя мы прождали где-то с полчаса.
Миллионер mister Bjorn был ровесником Виктора Цоя и чем-то даже напоминал его: такие же складочки в уголках губ, идентичная форма носа, глаз. Только кожа его была небесной чистоты, голубые глаза и маленький рост. Мистер Танаки был японец, почти вдвое старше. Он был нанят мистером Бьорном для организации нашей встречи. В итоге, мы плюнули, сели в такси и поехали в город.
Заселили меня в высотной гостинице Olympus, в центральной части города Токио, за 80$ в сутки. Мистер Бьорн поселился этажом выше. Договорились о встрече внизу, в ресторане, через два часа. Это как раз было время, чтобы привести себя в порядок… но: принимая ванну, я осознал, что мне нечем почистить зубы. Вытирая голову большим белоснежным махровым полотенцем, я подумал о том, что мне нечем даже расчесать свои длинные, до пояса, волосы. Не говоря уж о том, что мне нечего было курить. Когда я стал одеваться, с ужасом думал о том, что именно в этом дорожном тряпье, с не расчёсанной головой я должен в скорости провести первые в жизни переговоры на международном уровне.
Кое-как расчесавшись растопыренной пятернёй, одёрнув старый, весь в катышках самосвязанный свитер с люрексом, я спустился в ресторан. Там меня уже ожидали мистеры Бьорн и Танаки, с ними спутница – красивая девушка из Москвы по имени Наташа, приглашённая Танаки в качестве переводчицы.
Наташа, дочь советского дипломата, так долго уже находилась там, что не знала ни о смерти Цоя, даже о его существовании до той поры не знала ничего:
– Мы передали вашей компании Аэрофлот ноту, они должны очень быстро найти ваш чемодан, – успокоил меня мистер Бьорн. Давайте поужинаем, обсудим всё, не торопясь.
Нас усадили за инкрустированный чёрным стеклом сервированный стол, с большой ямой-дырой по середине. Официант принёс котелок с кипящим маслом и поставил его в этот проём. Жир продолжал кипеть – в ямке таился электронагревательный элемент.
В качестве еды нам принесли крабовый суп, рис, и главное блюдо заведения – на треугольном зеркале восемнадцать палочек, разложенные веером. На конце каждой палочки был наколот съедобный предмет: ломтик кабачка, ломтик картошки, кусочек красной рыбы, кусочек белой, четвертинка лука-порей, креветка, маленький осьминог, кусочек баклажана, кусочек свинины, кусочек говядины, кусочек белого мяса птицы… Нужно было опустить палочку в кипящий жир, затем вынуть, остудить и отправить в рот.
Мы выпили саке, закусили супом, заели рисом.
Кореец интересовался подробностями нашей совместной работы. Спрашивал, на каком оборудовании мы работали. Я старался отвечать детально, рассказал какая у меня аппаратура.
Он спросил меня, почему Цою, как самой великой звезде нашей страны не дали нормальную студию для работы и не создали никаких условий. Я сказал, что в нашей стране большие студии дают только членам Союза Композиторов, а так же тем, кто исполняет песни членов Союза Композиторов. Нам оставалось набрать по сусекам старое оборудование, выпавшее у кого-то изо рта, и пользоваться этим.
– Я так хотел раскрутить его здесь, Алекс, – мистер Бьорн поник головой. И в Корее он мог бы стать номер один, даже на русском языке. Вся страна бы пела по-русски.
– Знаете, – отвечаю я, – незадолго до гибели Виктора у них намечался контракт в Японии…
– Это был мой контракт, – ответил он. Я еще за год до этого пытался наводить мосты, но люди, с которыми мне пришлось об этом говорить – это совершенно невозможные люди.
Я попросил официанта принести сигареты. Извинился, чуть отсел от стола и задымил в сторону. Мне стало стыдно за киношный администрат. Очень хорошо себе представил, как грубо они его отшили:
– Мне, право же, очень стыдно за своих соотечественников. Но поймите и вы: на них, отторгаемых музыкальной властью, – вынужден был выкручиваться я, – свалилась вдруг такая непомерная слава и народная любовь, которою трудно пережить без небольших отклонений в психике, – я покрутил пальцем у своего виска. Принесли десерт.
– Но спустя год, я вновь пошел на контакт, – оживился мистер Бьорн. – Вы записали 4 альбома Кино. Значит, все они у вас есть? Могу ли я рассчитывать на них?
Такого поворота событий я не ожидал. Немного подумав, отвечаю:
– Альбом 1983 года не найти. Оригинал утрачен моими партнерами в Москве. Да и качество у него – совсем не то, что можно было бы записать на винил. Альбом 1985 года я вам привез. Альбом 1986 года я отдал группе Кино сразу после смерти Виктора по их просьбе: Виктор не хотел, чтобы этот альбом распространился. А Группа Крови – 1988 года – с потрохами принадлежит Джоанне Стингрей, какое право я имею продавать лицензию на то, что мне не принадлежит, верно?
– Alex, – обратился ко мне мистер Бьорн, положив руку себе на грудь и сделав еле заметный поклон, – my heart is your heart. I mean… – тут он начал что-то быстро говорить переводчице.
– Алексей, вы очень впечатлили его. Он вам хочет сделать кое-какое предложение, но скажет об этом чуть позже, я думаю уже без меня.
– Наташа, а как же я пойму его, он ведь практически не говорит по-английски, – возразил я.
– Думаю, тот язык, на котором он будет говорить, понятен каждому. Сейчас вы пойдете наверх, он хочет дать вам денег, причем намного больше, чем собирался.
– Классно, – улыбнулся я мистеру Бьорну, затем спросил Наташу, – Вы точно не подниметесь с нами?
– Нет, меня вызвали на два часа, и в семь я вас покидаю.
Мистер Бьорн внимательно смотрел на меня. Глянув на часы, он поблагодарил переводчицу и расплатился с ней в сторонке. Я пригласил их подняться ко мне в номер.
В номере мистер Танаки откупорил бутылку виски. Мистер Бьорн подошел к окну и задёрнул занавеску. Затем он вытащил из нагрудного кармана нераспечатанную сотню банкнот, приложил еще двадцать и сказал:
– Алекс, здесь двенадцать тысяч долларов. От вас требуется только одно: приехать в Ленинград, сделать копии с оригиналов любых трёх альбомов Кино и передать для меня в Москве. Nothing more... Мы сейчас подпишем договор, и вы заберёте эти деньги.
И тут... я не знаю, что произошло. Может быть, в связи с багажными перипетиями, но у меня случилось некое помутнение в голове. Верите, я до сих пор вспоминаю это с дрожью – отказаться от восьми тысяч долларов только потому, что мне это показалось не честно. Твердо ответил мистеру Бьорну:
– Я прошу прощения, но в нашем кругу такие вещи не одобряются. Понимаю, что в нашем деле репутация – ничто, мы все бедны, как церковные крысы, по большому счету. Но дать вам то, что вы просите, с моей стороны – чистое воровство. В некоторых странах за такое руки отрубают, я не могу принять вашего предложения. Готов распорядиться тем, на что дал письменное согласие по факсу.
Мистер Танаки переводил с английского на корейский. У него от изумления вытянулось лицо. Бьорн стоял и, покачиваясь, смотрел куда-то в угол. В воздухе искрилась гнетущая тишина. Я закурил сигарету.
– Ну что ж, воля ваша, – молвил Бьорн. – Давайте подписывать договор: лицензиат передаёт, а лицензиар принимает права на тиражирование альбома Это Не Любовь в странах южной Азии и Японии за четыре тысячи долларов США – суть четырёхстраничного договора.
Мы поставили подписи под тремя экземплярами многостраничного документа, и мне были выданы четыре тысячи. Когда Бьорн отлучился в туалет, мистер Танаки положил на стол счет за гостиницу. Я отдал ему двести долларов. Сороковник сдачи он отсчитал японскими йенами: примерно десять тысяч.
С этими деньгами я и вышел в город, чтобы купить расческу, сигарет, и еще после их ресторана я страшно хотел есть. Токио меня поразил: район, в котором меня поселили, был похож на один, огромных размеров, device. Всё сверкало вокруг и двигалось. Я проходил мимо магазинов – двери открывались автоматически. Подходил к рекламным щитам – они начинали что-то говорить, и на них менялось изображение. Редкие прохожие пялились на меня, как на диво.
В итоге двери очередного магазина услужливо распахнулись, и я вошёл внутрь. Это была аптека. Там я купил себе аспирин и противостатическую расческу, к которой не прилипали пряди волос. Затем набрёл на гамбургеры. Очень красивое заведение в розовых тонах, с голубо-розовой неоновой рекламой. Внутри был приглушённый свет, за столами сидели красивые девушки, стараясь не пялиться в мою сторону, и это давалось им с трудом.
Я сел за пустой стол, заказал два гамбургера и чёрный чай с сахаром. Пока выполняли заказ, я вышел в уборную, чтобы привести себя в порядок. Заведение имело всего один туалет, и судя по значку на нём – женский. Захожу: писсуаров нет, одни унитазы, да биде. С облегчением расчесался новой расческой. Слопал гамбургеры, выкурил сигарету с чаем и побрёл дальше. Выходя, присмотрелся к неоновой надписи. Там значилось: «Lesbos heaven. Girlburgers». – Так вот почему они все косились на меня, – догадался я – они вычисляли мой гендер-фактор!
Пройдя немного дальше, увидел табачный магазин. Купил там бумажек для самокруток и пачку сигарет Camel без фильтра. Хозяина удивил мой выбор.
Дальше уходить было стрёмно, ибо в кармане оставалось совсем немного. А банки уже все были, естественно, закрыты – пятница, поздний вечер.
По пути в гостиницу я сделал круг. Вокруг всё так пахло, сверкало, манило, а у меня три тысячи йен в кармане. Рядом с отелем стоял большой автомат, торгующий сигаретами, кока-колой, горячим шоколадом и кофе с молоком в алюминиевых банках. Я купил горячего кофе с молоком, выпил на месте. С собой захватил пару банок кока-колы, горячего какао и… деньги закончились.
Поднялся в номер и стал думать. Подержал в руках 3800. Здравая мысль забрать восемь тысяч так меня и не озарила. Наутро мистер Бьорн улетел в Сеул ранним самолётом. Разбудила меня горничная: «Вам тут что-то принесли, сейчас к вам поднимется служащий».
Через пару секунд дверь отворилась, и скромный мальчик внес в номер мой чемодан. Он весь был оклеен какими-то бирочками: Гонконг, Сингапур, Нарита, LED… я попытался представить себе его путь, открыл чемодан. Спотыкач откупорился и залил сладкой жижей все предметы, находившиеся там: брюки, рубашки, пиджак, футболки – всё было липкое и пахло дрожжами. Лишь только плёнка Кино была завёрнута в два пакета и совсем не пострадала.
Я позвонил Танаки – он уже был в курсе, что мой багаж найден. Его бесплатно доставили прямо в номер. К часу дня японец уже был у меня. Я передал ему ленту, подарил бутылку Зубровки, и мы распили Шампанское. Он пригласил меня позавтракать в ресторан.
Заведение было очень технологичным: в центре стоял огромный стол овальной формы, по его периметру ползла узкая лента транспортёра, на которой могла уместиться лишь маленькая тарелочка. С потолка свисали длинные светильники. В центре овала повар ваял какие-то катышки. Помусолив их рукой, он выкладывал по две на тарелочку, а сверху что-то клал.
Когда ко мне подъехала первая тарелочка, я всё равно с трудом мог понять что же там лежит. Это были суши. Только не такие здоровые, к которым привыкли мы, а в три раза меньше. На каждом блюдечке по две. Я вопросительно взглянул на своего спутника, он показал мне пример: полил соусом и отправил одну в рот. С трудом управлялся палочками, хотя накануне уже получил первый опыт. Вкусным мне это не показалось – сырая рыба, несоленый рис, пересоленный соус. Я ничего не понимал. Подъезжали новые и новые тарелочки, мой спутник поедал их друг за другом, а я – с опаской. Шутка ли – сырая рыба… кому рассказать.
Я спросил у Мистера Танаки, где можно поменять деньги. Оказалось, что нигде. Банки в субботу работают до часа дня, а в воскресение в 10 утра у меня самолёт. Что же делать?
Танаки спросил меня, какие планы. Я ответил, что нужно в музыкальный магазин, купить электрогитару. Он спросил, много ли для этого потребуется времени, – максимум час, – заверил я. – «Не проблема, – обрадовал меня Танаки. Ты выберешь всё, что тебе нужно, я заплачу с кредитной карточки, а ты мне отдашь американский cash!»
Мы сели в такси, проехали пару минут, и вот уже магазин. Зашел – мать честная! На стене в маленьком помещении висели сотни гитар… тысячи! Прислоняясь, друг к другу так, что не видно ценников, они поразили меня своим количеством и красотой. Их было – на любой вкус, для любого стиля музыки. Под левую руку, под правую. Серийные линейки представлены десятками пантонных оттенков. С блёстками и без. Глянцевые и матовые – какие хочешь.
С трудом водрузив крышу на место, я выбрал самую красивую печатку Charvel Jatson, – выбирать комбиком не было времени. Она стоила 950$, уценённая до 750. Выбрал подлиннее шнур джек-джек, овердрайв, хорус, запасной комплект струн, бархотку для протирки гитары, мягкий кофр и тюнер. Это хозяйство стоило ровно в 1500$. Танаки расплатился карточкой, получилась скидка и я здесь же, на глазах у изумлённого юноши-продавца в бандане из конопли, отсчитал ему тысячу шестьсот, и получил 60 000 йен сдачи, купил чемодан.
Оставалось у меня 2200. Вернувшись в номер, помылся и отправился в город. Сел в такси и попросил водителя отвезти в магазин одежды. Водитель высадил меня напротив большого универмага с золотой надписью «Royal».
Но что-либо там купить… джинсы только с камнями, от 130 до 250$. Отдать за портки ревербератор было выше моих сил. Побродил, купил супруге пару плиток белого шоколада, набор шоколадных конфет, какие-то безделушки… вернулся домой, решив потратить оставшееся в Нарита. Других магазинов поблизости не было, как назло.
В этот день я долго не мог заснуть, изучая радио над моей головой. Радио было вмонтировано в изголовье кровати, и я поразился количеством станций. Особенно удивили три крайние правые. Это был шум: на первой из трёх непрерывно дует ветер, и волны ласкают прибрежный песок. На второй туда-сюда носятся машины, на третьей – ездят поезда. Уровень отношения к человеку таков, что если он живет у океана или на трассе, то в гостиничной тишине он может создать себе привычный ambient.
Я плавал по четырём FM диапазонам до самого утра. Поставил будильник на семь и не услышал его комариного писка. В 8 часов меня разбудили и сказали, что такси уже пол часа, как ждет. Собравшись, как пожарник, пулей вылетел наружу.
– Вам в аэропорт? – спросил водитель, – на поезде вы не успеваете, он уходит через пять минут, а следующий – только через пол часа.
Это время я проспал, и этот факт стоил мне почти всех японских денег, что у меня были – 40 000 йен. Друзья просили меня что-то купить – кому шляпку, кому ручку – я не смог выполнить их просьб. В аэропорту я слил последнюю десятку на всякие съестное: конфетки, орешки, сушёное мясо и морепродукты в вакуумных упаковках… полный чемодан, на самом деле, я набил всякой дрянью.
Я проходил контроль и чувствовал себя самым последним идиотом. О том, что в Японии четыре тысячи – совсем не деньги, и то, как зря я отказался сдуру забрать восемь, я уже стал постепенно догадываться. Чем дальше дорожка увозила меня вглубь, тем сильнее мне хотелось рвать на себе волосы.
Всю дорогу я спал. Сонный и злой вернулся на Родину. Меня встречал Слава. Я купил ему подарок в Duty Free, отдал ему шестьсот долларов, и мы переехали из одного аэропорта в другой. На кассе дикая очередь, билетов в Ленинград нет. Я уже было начал унывать, но Слава сказал:
– Спокуха, всё схвачено. Пойдём.
Он был администратор от бога, Слава Батагов. Мы поднялись к его приятелю, начальнику смены. Через десять минут нам вручили билеты на ближайший рейс, предупредив, у какой стойки начнется регистрация. К тому моменту нам надлежало стоять там и непременно пройти регистрацию первыми. Ибо билеты, выданные нам, были оформлены на уже проданные места. Моральная сторона вопроса взволновала меня не слишком сильно – сказалась дикая усталость и адский голод.
Спустя пару месяцев, может чуть больше, Слава позвонил мне:
– Лёша, ты дома? Я хочу к тебе заехать, привезти экземпляр пластинки.
Батагов вошел ко мне с чёртиком в глазах. Вынул из портфеля две бутылки коньяка:
– Сначала мы должны отметить, выпить немного, и только после этого я могу показать вам пластинку.
– Почему? Давай вынимай, интересно же.
– Нет, – Слава был твёрд, – поверьте, так будет лучше.
Слово за слово, рюмка за рюмкой, я травил какую-то байку и вдруг… доведя нас до надлежащей кондиции, oн расстегнул свой портфель и достал грампластинку. На серебристом фоне известный рисунок. Под ним надпись:
KNHO. ЭТО НЕ ЪУЮФЬ
Оторжавшись над обложкой, я внимательно рассмотрел вкладыш. Там были тексты песен – все примерно в подобной транскрипции. Дело было в том, что у меня в доме не было печатной машинки, и супруга написала все тексты от руки. Аккуратно написала, но переводчик был корейский, не иначе:
Тъ звонтшъ мне каждый день
Я нк знаю, как мнк бъшь
Я нк знаю, как мне дать тебе помять
Ну и т.д.
В общем, хранил эту тайну я ровно пятнадцать лет. И Масик и Слава Батагов – никто об этом не распространялся. В России есть три экземпляра этого раритета, свой я убрал в другой город, от греха – чтоб никому на глаза не попался. Я взял слово с ребят, что никто ни о чем не узнает.