Читаем отрывок из подросткового триллера «Эрго набирает сообщение» Татьяны Донценко. Захватывающая история об искусственном интеллекте, захватывающем мир. Советуем всем, кто хочет пощекотать нервы :) Говорят, что дождь — это романтично. Одно непонятно: почему тогда не осень — самое романтичное время года? Первый дождливый день в этом сентябре, а все уже скисли: закутались в ветровки и расползлись по своим норкам. Да и я туфли промочила в первой же луже, даже со школьного двора не успела выйти. Мишка, как всегда, околачивается на детской площадке. «Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной…» Забился под крышу на горке, сидит на пакете со сменкой, в телефон играет. Конечно, в такое время больше ни с кем и не поиграешь — все свои дома сидят. Уроки у четвёртого класса давным-давно кончились — и в погожий‑то день частенько Мишка к этому времени один на площадке остаётся. Зонтик у нас один на двоих, потому что Мишка вечно свой забывает. Так что идём мы под ручку, и Мишка против во
Читаем отрывок из подросткового триллера «Эрго набирает сообщение» Татьяны Донценко. Захватывающая история об искусственном интеллекте, захватывающем мир. Советуем всем, кто хочет пощекотать нервы :)
Говорят, что дождь — это романтично. Одно непонятно: почему тогда не осень — самое романтичное время года? Первый дождливый день в этом сентябре, а все уже скисли: закутались в ветровки и расползлись по своим норкам. Да и я туфли промочила в первой же луже, даже со школьного двора не успела выйти.
Мишка, как всегда, околачивается на детской площадке. «Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной…» Забился под крышу на горке, сидит на пакете со сменкой, в телефон играет. Конечно, в такое время больше ни с кем и не поиграешь — все свои дома сидят. Уроки у четвёртого класса давным-давно кончились — и в погожий‑то день частенько Мишка к этому времени один на площадке остаётся.
Зонтик у нас один на двоих, потому что Мишка вечно свой забывает. Так что идём мы под ручку, и Мишка против воли меня вниз тянет. Не дорос ещё. А я, если честно, себя просто навьюченным верблюдом чувствую. В одной руке пакеты со сменкой и с физкультурой по ногам хлопают, в другой руке сумка и зонтик. И ещё Мишка под боком пихается.
Не знаю даже, хотела я раньше младшего брата или нет. Меня особо никто не спрашивал. Хотя стоило бы! Я же его каждый день в школу и из школы вожу.
Другие девчонки гуляют, по кафешкам сидят, с парнями встречаются… А у меня дом-школа-дом. Прямо взрослая жизнь настоящая. Только преждевременно наступившая.
Дома нас первым делом Тушка встречает. В дождливые дни он особенно активный почему‑то: так и скачет вокруг, пока мы раздеваемся, норовит лизнуть прямо в лицо. Мишка то уворачивается от него, то подставляется. Всё равно потом руки мыть идти, можно и лицо ополоснуть. А Тушка и рад, что хоть один из нас попался.
— Куда разуваешься‑то? — шутливо одёргиваю Мишку, воюющего со шнурками на ботинках. — Твоя очередь гулять с Тушей.
— Я думал, ты забудешь, — вечно одно и то же. Такое разве забудешь, когда надо обратно под дождь идти? Дальше опять по стандартному сценарию.
Мишка делает большие и умоляющие глаза, как кот из «Шрека», только непохоже. Но я неумолима. Один раз вот так дашь слабину — и ни за что больше в непогоду Мишку гулять с собакой не выгонишь.
— Алис, — неожиданно серьёзнеет Мишка, — давай вместе, а? Я просто… — и замолкает. Как будто стыдно признаться в чём‑то.
— Просто что? — переспрашиваю нетерпеливо.
Я уже в домашних тапках и ужасно не хочу переобуваться обратно. Я не хуже Мишки умею канючить, просто мне не перед кем. И это категорически нечестно.
— Да ничего, в общем. Просто иногда… — он снова замолкает, а потом выплёвывает скороговоркой: — В последние дни мне кажется, что за нами с Тушкой кто‑то следит.
— Да больно вы нужны кому‑то! — смеюсь, но всё‑таки с сожалением скидываю тапки и снова втыкаю ноги в кеды. И у самой в голове только то, что Алёнка утром рассказывала. И сердце как‑то быстрее колотится.
Снова тащимся на улицу, довольный Тушка тянет изо всех сил, даже я его еле держу. Мишка и не пытается. Послушно идёт рядом, исполняет свой собакогулятельный долг. Только когда выходим из подъезда, Мишка вздрагивает и оглядывается по сторонам. То ли легенду поддерживает, то ли правда боится. После Алёнкиных историй мне и самой не по себе.
На улице ни души. Оно и понятно: льёт как из ведра. Мы‑то с Мишкой под зонтиком, а вот Тушка уже насквозь мокрый, ещё и несётся прямо по лужам. Отмывать его потом придётся.
Я внимательно смотрю по сторонам, но ничего подозрительного не замечаю. Тушка тоже особенно не переживает: лужи его интересуют намного больше нашей безопасности. А вот Мишка явно в напряге. То за локоть меня дёрнет, то на ногу наступит. И волнение у него заразное, воздушно-капельным путём передаётся. Меня саму уже потряхивает потихоньку. И как теперь жить прикажете? С собакой гулять, мусор выносить?
Тушка с разбега налетает на соседа, курящего под козырьком нашего подъезда. Я дёргаю поводок, но поздно: Тушка уже коснулся его грязными лапами.
— Тушка, ко мне! — смущённо затаскиваю собаку в подъезд. Сосед провожает нас недовольным взглядом и демонстративно отряхивает штаны. Спасибо, хоть не комментирует.
Дома кличка Тушка кажется забавной, но на людях звать собаку немного неудобно. У всех Барбосы, Рексы, Кляксы всякие, а у нас что? Нам с мамой, когда мы его с блошиного рынка притащили, папа так и сказал: «Это ещё что?» Папа нашу идею вообще поначалу не оценил. Даже имя не разрешал давать — говорил, привяжемся. Отдавать жалко будет. Только поздно было уже. Мы с мамой к нему с первого взгляда привязались, на рынке ещё.
Когда папа наконец всё понял, стали кличку всей семьёй выбирать. Мозговой штурм устроили. Рексы с Кляксами там тоже были, но не прижились как‑то.
А потом мама говорит: «Давайте Тотошкой». Ничего, конечно, вариант. Только сказочный слишком. Я так и сказала: «Может, просто Тошкой?» Тут и папа слово своё вставил: «А может, Тушкой?» В общем, три часа смеялись. А потом поняли: самое оно. Да и всё равно, как теперь ни назови — этот вариант не отвяжется.
Тушке кличка понравилась. Ему вообще что угодно нравится, лишь бы кормили и гулять выводили. И гладили иногда.
Только мне сейчас наподдать ему охота: чего он на людей ни с того ни с сего кидается? Красней потом за него. Как будто до этого мало было проблем.
В коридоре Тушка проходит плановую экзекуцию в виде оттирания грязи с лап — и обретает долгожданную свободу. Да и мы с братом выдыхаем спокойно. На улицу больше не надо, а дома себя защищённым чувствуешь. Как за крепостными стенами. Пока штурмом не возьмут — ничего не случится. А вечером родители придут, вообще хорошо будет. Разогреваю еду на двоих, Мишке врубаю фильм, а сама в комнату есть иду. Надо Алёне написать. Вдруг у неё опять что‑нибудь происходит? Страшно ведь. И интересно почему‑то…
Долго смотрю на Алёнину аватарку, а сама не знаю, как спросить поаккуратней. Мы вроде и подружки, а вроде и не слишком. У меня таких навалом. Вроде бы подружек, с которыми на уроках посмеяться или в Сети попереписываться можно, а в душу пустить — нельзя. Про таких как будто многое знаешь, но если поглубже копнуть — ничего личного, сплошная шелуха. Только аватарка перед глазами, а кто за ней — загадка. Что тебе про них ничего не известно, что им про тебя — ничего. Совсем. Чужие люди, чужие тараканы в голове.
Хотя, если из всех вроде бы подружек выбирать, Алёна мне больше всего подходит. Она совсем как я, только ярче. Вот как будто взяли меня и контрастность подкрутили на пять-десять процентных пунктов. Тогда и волосы светло-русые станут совсем белыми, и не прямыми, а волнистыми. И глаза из серых — голубыми, и формы… Да и не только во внешности: во всём одно и то же. Алёна общительнее меня, она прямо душа компании. И одевается смелее — будто не в школу, а на подиум. Неудивительно, что на неё многие внимание обращают. Иногда хочется на её месте побыть. Но всё‑таки на моём уютнее.
По крайней мере, мне по ночам никто не звонит и в трубку не дышит. А на Алёне с утра лица не было. Я видела, как её трясёт. И так помочь хотелось, пообещать, что ничего страшного, что всё это глупости. Только она не поверит. Я даже не уверена, что сама поверю.
Что у Алёны что‑то не так, я заметила ещё в понедельник. Она меньше трындела на переменах и после уроков сразу смывалась домой, прямо как я. Только я так всегда делаю, а она любительница погулять и пошататься без дела. И вдруг как рукой сняло. Я даже пыталась выяснить, что случилось. Заходила с разных сторон, но Алёнка отшучивалась и тут же опять серьёзной становилась. А сегодня её прорвало. Прямо после второго урока. Я всё время думаю: ей, наверное, всё равно было, кто её слушает. Лишь бы кто‑нибудь слушал. Я просто под руку вовремя попалась.
Оказывается, в выходные ей кто‑то позвонил. Номер был не просто незнакомый — он вообще не определился. Алёнка сдуру трубку взяла, говорит «Алё», а в ответ — сопение. Секунд десять молчали, а потом гудки пошли. Алёнка уже тогда напряглась. А во вторник снова звонили с неопределённого номера, но Алёнка трубку брать уже не стала. Два раза позвонили и вроде отстали. А вчера позвонили на городской. Я думала, сейчас им никто и не пользуется, рекламные роботы только. Но Алёна сказала, что им на городской бабушка звонит. Вот она трубку и подняла. И снова — сопение. Долго-долго, словно терпение испытывали. Бросит она трубку или выдержит?
Делаю глубокий вдох и набираю сообщение: «Родителям сказала?» Оно улетает в Сеть, а я сижу и думаю: «А я бы сказала?» И понимаю, что да. Есть вещи, которыми делиться не хочется. Но это определённо не одна из них.
«Говорят, что всё это чушь собачья. И чтобы я больше трубку не брала», — отвечает Алёнка и тут же пропадает из Сети. Шифруется, видимо. Перетрусила конкретно. Ну и родители у неё! Защитнички, тоже мне. За родную дочь в огонь и в воду.
Около половины седьмого я наконец выползаю на кухню проведать брата и застаю его пялящимся в тусклый вечер за окном.
— Что там? — тихонько спрашиваю Мишку, но он всё равно подскакивает от неожиданности.
— Ничего, — отворачивается от меня брат и торопливо задёргивает занавеску, словно кто‑то может за нами снаружи подглядывать.
— Родителей высматриваешь? — без особой надежды уточняю я. А сама как ненормальная пялюсь на чёртову занавеску. И мне кажется, что прямо за окном я вижу человеческий силуэт. И моему виде́нию явно нет дела до того, что мы живём на втором этаже.