Покой нам только сниться !

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Провал попыток получения “официальным” путем итогового документа

по апробации. Двойная игра академика Реброва.

- ...Мы должны получить от них заверенную копию официального заключения,- возбужденно потирая ладошки,
втолковывал чрезвычайно взбудораженный Буюнко своим соратникам уже после завершения конференции.-
Что это за «тезисное изложение основных итогов?..» - скривив тонкие губы, передразнил он Борзова.- Пусть
дадут настоящий документ с росписью и печатью!
- Конечно, они обязаны дать...- попыталась хоть немного успокоить терзаемого недобрыми предчувствиями
шефа Вильма Францевна Гончарова.- Вот перепишут с черновиков и вручат,- в ее мягких темно-карих глазах
мелькнула слабая искорка надежды.
- Как же - вручат они. Держи карман шире! - грубовато перебил ее осунувшийся за последние дни Коля
Скворцов.- Вы же слышали: «не стоит изобретать велосипед». А мы-то все равно изобретаем...
- Ну, Коля, вы еще слишком молоды, чтобы столь категорично судить о подобных вещах,- проворковала
забившаяся в самый угол тесного гостиничного номера Бутейко Светлана Яковлевна Бубенцова.- Есть же
определенная научная этика,- поигрывая миловидными ямочками на своих пухленьких щечках, повернулась
она к Константину Павловичу.
Академик Ребров - ученый с мировым именем. Я думаю, он сделает все, что положено,- она невольно
оглянулась на то место, где обычно во время их сборищ сидела Наталья Степановна Воронова. Но тут же
вспомнила, что та сразу же после конференции вылетела в Новосибирск: роды были не за горами.

Сиди Воронова на своем обычном месте, она, безусловно, нашла бы, что возразить подхалимистой
Бубенцовой, а так, правдолюбцу Коле ничего другого не оставалось, как молча проглотить прописанную от
молодости пилюлю.
Но ни отбывшая рожать Воронова, ни уповавшая на академическое благородство Бубенцова, ни даже
скептически настроенный Коля Скворцов и предполагать не могли, сколь точным окажется мимолетом
брошенное пророчество самого молодого участника их группы.
Что дело тут даже не в одном Реброве. Отказ в «научном сотрудничестве» разил наповал и первого ребровского
помощника. Ведь мало кто знал, что «лечивший» астму гипнозом профессор Борзов пуще всего на свете
астматиков же и боялся...
Во время своих сеансов он неоднократно и монотонно размеренным голосом внушал своим подопечным, что
надо дышать глубже. Обезволенные гипнозом люди выполняли профессорскую команду и... бывали случаи
«летального излечения» прямо на занятиях у «светила». О четырех таких случаях знал Бутейко, поэтому и
отказался наотрез от «почетного гипносо-авторства».
Но то Бутейко. Автор Открытия болезней глубокого дыхания и созданного на его основе метода ВЛГД не мог
не понять основной причины гибели борзовских больных. Понять и сделать для себя соответствующие выводы.
Однако другие, и среди них тот же пресловутый профессор Чугунов (у которого, между прочим, от его
«сложных порошков» также нередко погибали астматики), понять основной причины гибели своих пациентов
не могли. И необходимых выводов из этих фактов естественно не делали. Гибель больных относили к
неизбежным потерям (не все же подряд умирали!). А гипноспециалист продолжал пользоваться незаслуженной
(хотя уже основательно-таки подмоченной...) популярностью. Это давало ему возможность получать свою
высокую зарплату, но перед гибнущими на глазах астматиками у «целителя» появился непреодолимый страх.
Страх, который профессор Борзов тщательно скрывал, но преодолеть который ему, несмотря ни на что, не
удавалось. Профессор стал избегать больных. Ударился в административную работу. Но полностью избежать
встреч с астматиками было не в его силах. Появление Бутейко, за две-три недели поднимавшего на ноги самых
тяжелых борзовских пациентов, явилось для него лучом света в темном царстве.
Представился случай, не роняя гипноавторитета, прибрать к рукам подвернувшегося провинциального
кандидатишку вместе с его и впрямь действенным методом. На пару с академиком Ребровым келейно
порешили оформить все под эгидой соавторства. И тут этот глупый, высокомерный, совершенно нелепейший
отказ от взбунтовавшегося провинциала!..
У воспрявшего было духом профессора Борзова вновь зашаталась почва под ногами. Непостижимое упрямство
автора метода ВЛГД начисто разрушало его самые радужные планы. Черные тени погибавших во время
гипносеансов астматиков вновь замаячили у него перед глазами. Дуэт не состоялся, и теперь оба дирижера, и
академик Ребров, и его изобретательный помощник, желали только одного - как можно крепче насолить
отказчику.
Так что зря Бутейко и его соратники лелеяли надежду на получение официального заключения апробационной
комиссии. С момента публичного отказа автора открытия болезней глубокого дыхания от сотрудничества с
ребровской гвардией на поставленных перед ним условиях сей документ стал для Константина Павловича
тайной за семью печатями.
- ...Уже отправили в Москву. В Министерство здравоохранения,- неожиданно резко заявил ему академик
Ребров буквально через два дня после отшумевшей конференции.
- Ну, а копии. Должны же быть копии! В том числе и для меня...- растерянно разводил руками «виновник
торжества».
- Все в Москве. Все, все полностью без исключения! - не моргнув глазом отрезал академик. Константин
Павлович отошел от него совершенно ошарашенный. Такого наглого надувательства не ожидал даже он. «Ведь
обещали же на конференции, что вручат. Допечатают и вручат»,- ошеломленно, словно бы бессознательно
повторял доктор.
В Минздраве, куда он вскорости приехал в поисках справедливости, неопрятный и тучный, с волосатой
родинкой на правой щеке, председатель Ученого совета сразу окатил его ушатом холодной воды: «Не
получали, не видели, не слыхали...» Бутѐнко бросился в Ленинград.
- По-видимому еще не дошло,- закрутил белоколпачной головой так, словно ему вдруг сразу стал тесен
накрахмаленный, воротничок свежеотглаженной рубашки, завравшийся вконец академик.- Вы чересчур
спешите. Нужно быть более терпеливым, коллега...- пытался сохранить хорошую мину Вениамин Тарасович.
Выждав несколько дней, Бутѐнко снова ринулся в столицу...

Он возвращался из Москвы ни с чем уже в четвертый раз, когда объявили о смерти Гагарина. Газета с черно-
рамочным портретом улыбающеюся первого земного космонавта дрожала в его руках.

- Что с вами? - участливо наклонился к Бутѐнко сосед по креслу в стремительно мчащейся на запад «Стреле».-
Может, с сердцем что-нибудь? У меня есть валидол.
- Спасибо, не нужно,- Константин Павлович вновь посмотрел на увитого лентами и увешанного
многочисленными отечественными и зарубежными орденами широко улыбающегося с портрета Гагарина.
- Да, конечно!..- перехватил его взгляд расторопный сосед,- Такое горе. Двадцать седьмого марта погиб, а
двадцать девятого только объявляют. Как там написано? - он взял из рук Бутѐнко развернутую газету: - «...с
глубоким прискорбием извещают, что двадцать седьмого марта 1968 года в результате катастрофы при
выполнении тренировочного полета .на самолете трагически погиб первый в мире покоритель космоса...» -
сосед многозначительно пожевал губами.- «ЦК КПСС-и Совет Министров СССР образовали
правительственную комиссию для выяснения обстоятельств гибели летчика-космонавта СССР, Героя
Советского Союза полковника. Ю. А. Гагарина и Героя Советского Союза инженер-полковника В. С.
Серегина».
- Комиссии образовывают! - широкоплечий, весь излитый силой, попутчик ожесточенно сплюнул.- Грохнули
такого молодца, а теперь комиссии... Эх, Не умеют,- он откинулся на спинку кресла,- не умеют на Руси беречь
своих героев. В результате катастрофы... Да, может, эту самую катастрофу подстроил кто? Мало ли у первого
космонавта завистников было? - он озлобленно уткнулся в газету.
«Да... Завистников, вероятно, хватало...» - молчаливо согласился Бутѐнко. То-то теперь порадуются. Это надо
же - быть такому совпадению. Ведь буквально через несколько дней после того, как весь мир облетела
радостная весть о полете первого человека в космос, Бутѐнко продиктовал своим сотрудникам в Новосибирске
собственное посмертное завещание. Люди радовались величайшему достижению советской науки, а он
(ученый, кстати, тоже кое-что сделавший для ее развития.,.) готовился к близкой кончине.
Но вот сегодня, спустя семь лет, того, чье имя тогда вмиг облетело всю планету, уже хоронят, а он еще жив.
Бутѐнко с силой сжал заскрипевшие кожаные ручки откидного кресла. Да, Он-то пока физически жив, но дело
его, похоже, умерло вместе с Гагариным...
«Не видать вам этого заключения, как своих ушей. И прекратите сбои дурацкие поездки сюда!» - вот что,
притопывая ногами, крикнул ему сегодня напоследок разгневанный его упорством председатель Ученого
совета Минздрава. Бутѐнко припомнил, как тряслась при этом волосатая родинка на его правой щеке. Больше
уже Константину Павловичу не говорили, что пакет из Ленинграда «до сих пор не получен». «Не видать, как
своих ушей!» - вот это прямо. По-мужски. Пошел, дескать, вон, и вся недолга.
Теперь ясно, что никакой апробацией ему минздравовских глухих стен не прошибить. Хоть ты со своим
методом прямо на заседании их Ученого совета умерших воскрешай. Все равно скажут, что не в тот день
воскресил!.. А это, мол, не положено и потому не доказательство. Бросили же Христу упрек за субботнее
воскрешение...
Самое главное, что Бутѐнко уже знал содержание ребровского заключения!! От первой до последней буквочки.
До самой маленькой запятой. И тем страшнее прозвучал для него оскорбительный топот председательских
каблуков. Страшнее потому, что, в общем-то, если его придирчиво прочитать, заключение подтверждало
действенность метода ВЛГД! Цифры и приведенные в нем факты говорили сами за себя.
Но, похоже, Минздрав интересовали лишь последние, итожащие, так сказать, абзацы этого документа.
«...Несмотря на некоторые положительные моменты применений метода ВЛГД при лечении больных
бронхиальной астмой, комиссия считает теоретические выкладки кандидата медицинских наук К. П. Бутѐнко об
опасности глубокого дыхания несостоятельными. Более того, наносящими немалый вред и порочащими
общепринятое мнение большинства современных ученых по этому поводу».
Бутейко запомнил этот, в общем-то, совершенно ни на чем не базирующийся вывод слово в слово. Вывод не
только не опирался на основное содержание документа, более того - он вступал с ним в явное противоречие.
Дорого заплатил доктор за то, чтобы заглянуть в столь тщательно скрываемую от него бумагу. Кто знает,
скольких килограммов здоровья и нервов стоила ему эта труднейшая «операция»! Когда Бутейко вернулся из
Минздрава ни с чем во второй раз, он понял, что заключение по каким-то причинам решено ему не показывать,
И Константин Павлович поставил перед собой задачу ознакомиться с ним любой ценой.
Во второй раз вместе с ним Рахмановский переулок, где размещался Минздрав, посетил по своей собственной
инициативе излеченный его методом Мейср Исаакович Эдсльман. Пожилой пациент долго тряс перед
председателем Ученого совета своей пухлой больничной картой. С увлечением зачитывал ему наиболее
грозные многолетние диагнозы: хроническая бронхиальная астма, сахарный диабет.

- В тяжелой форме! В очень тяжелой форме,- заискивающе глядя в оловянные председательские глаза,
повторял избавившийся от своих страданий бывший больной из группы Вильмы Францевны Гончаровой.
Я, бывало, раньше-то к профессору Чугунову приду,- пересказывал он минздравовскому чиновнику и
нескольким оказавшимся поблизости его коллегам свои хождения по мукам,- осенью там, или весной и
говорю: нет больше моих сил, Федор Степанович. Совсем, видать, хана!
А он мне: «Пейте почаще мои «сложные» порошки». Я, говорю, пью, да все равно очень плохо. «Что же вы,
милый мой, хотите? - отвечает.- В такую погоду они (порошки эти самые) даже меня не всегда выручают...»
Вот и весь сказ,- Эдельман вновь и вновь подкладывал недоверчиво хмыкающему председателю толстенькую
потрепанную книжицу в желтом бумажном переплете.- А метод Бутейко за месяц спас меня без всяких
порошков! Раньше я без одышки трех шагов сделать не мог. Теперь же хоть в плясовую.
Эдельман и в самом деле прошелся по кругу, отбивая четкую дробь.
- Если желаете, можно и в присядку,- Мейер Исаакович принялся высоко подбрасывать коленца,
- Хватит, хватит,- поморщился хозяин высокого кабинета.- Я не первый год работаю в медицине,- председатель
Ученого совета высоко поднял лохматые брови.- Вам неправильно ставили диагноз. Астматики, знаете ли, не
пляшут...
- А диабетики?! - взорвался Одельман.- Диабетики много наплясали?! Я ведь чуть ли не по ведру воды в день
выпивал. Сухость в горле. Слабость такая, что в коридоре всегда за стенку держался.
Метод Бутейко выбил мой диабет заодно вместе с астмой! Не колюсь больше. Никаких таблеток не принимаю.
И хожу далеко от стеночки...
- О диабете мы вообще сейчас речь не ведем,- запунцовел глава Ученого совета,- а астмы у вас, скорее всего, не
было. Настоящей классической астмы. Ошибка в диагностике...
- «...Центральный комитет КПСС, Президиум Совета Министров СССР выражают глубокое соболезнование
семьям и родным погибших товарищей»,- с расстановкой зачитал сосед Бутейко по вагону окончание
информационного объявления о гибели Гагарина и Серегина.
Это они умеют - выражать соболезнования. Бутейко несколько отрешенно покосился на своего попутчика.
Нет, чтобы наладить как следует безопасность полетов, так они похороны с помпой... Не уберегли, а может не
захотели уберечь. Обреченно махнув рукой, доктор снова вернулся к прерванным репликой соседа
размышлениям.
Значит, о диабете минздравовцы вообще речь не ведут. Астму за астму не признают, а диабет и вовсе не в счет.
Он вспомнил, как во время конференции один из ребровских сотрудников шепнул ему по секрету, что есть
указание рассмотреть только астму. Что же касается попутно нормализовавшихся на .методе гипертоний,
всяких разных там затянувшихся язв, рассосавшихся мастопатий - де мол, свыше велено не обращать
внимания...
Вот но этому-то велению и не обращают внимания ни на что! Ни на пляшущего Одсльмана, ни на восемьдесят
процентов положительное присланное в Минздрав институтом Реброва заключение. Как ни выплясывал Мейер
Исаакович, наглядно подтверждая изложенные в заключении документально подтвержденные факты - не
помогло. И видимо, и не могло помочь.
...Бутейко прислонился разгоряченным лбом к холодному вагонному стеклу, за которым мелькали заснеженные
небольшие рощицы. Да. Текст заключения не являлся для него больше загадкой. Потому и надеялся, что
залихватский эдсльмановский пляс тронет сердца столичных медицинских заправил. Но, чтобы ознакомиться с
текстом скрываемого от него заключения, доктору пришлось пойти на самые крайние меры.