Баллада о солдате. СССР, 1959. Режиссер Григорий Чухрай. Сценаристы Валентин Ежов, Григорий Чухрай. Актеры: Владимир Ивашов, Жанна Прохоренко, Антонина Максимова, Николай Крючков, Евгений Урбанский и др. 30,1 млн. зрителей за первый год демонстрации.
Знаменитый режиссер Григорий Чухрай (1921–2001) за свою долгую жизнь поставил всего шесть полнометражных игровых фильмов, и все они («Сорок первый», «Баллада о солдате», «Чистое небо», «Жили–были старик со старухой», «Трясина», «Жизнь прекрасна») вошли в тысячу самых популярных советских кинолент.
Лишенная героического пафоса, лирическая драма Григория Чухрая «Баллада о солдате» завоевала зрительские сердца трогательной историей рядового Алеши Скворцова, «со страху» подбившего два немецких танка и получившего в награду короткий отпуск. Дорога на побывку к матери, мимолетные встречи, первая влюбленность...
Скромный черно-белый фильм, лишенный изобразительной стильности цветного режиссерского дебюта Чухрая («Сорок первый»), на рубеже 1960-х произвел фурор на крупнейших международных фестивалях, покоряя авторитетные жюри и зрителей всего мира добротой и человечностью.
Говорят, что роль Скворцова сначала досталась другому актеру, но Григорий Чухрай вовремя понял, что его аристократическая внешность, так точно подходившая для роли офицера добровольческой армии, не совпадает с образом наивного деревенского парня. Алешу сыграл дебютант Владимир Ивашов, сразу ставший для многих своего рода символом «простого русского солдата».
Прекрасно играет в «Балладе...» и Евгений Урбанский. Всего на несколько минут появляется на экране его герой – фронтовик, вышедший из госпиталя инвалидом. Однако притягательная сила актерской личности настолько велика, что он запоминается гораздо сильнее главных персонажей многих лент о войне...
Военная психологическая драма «Баллада о солдате» – сегодня признанная классика мирового кинематографа.
Советские кинокритики встретили «Балладу о солдате», получившую десятки призов международных кинофестивалей, очень тепло, хотя без упреков, правда, не обошлось.
Весьма лестно отозвался о «Балладе о солдате» драматург и кинокритик Виктор Шкловский (1893–1984) (Шкловский, 1959).
Киновед Ростислав Юренев (1912–2003) писал, что в «Балладе о солдате» «внезапно возникшая короткая, такая трогательная и целомудренная любовь показана … с глубокой поэтичностью. Диалоги этих сцен написаны В. Ежовым хорошо, с глубоким подтекстом, с настоящим чувством. Совсем еще юные исполнители ролей Володя Ивашов и Жанна Прохоренко, ведомые сильной и взыскательной режиссерской рукой, сыграли эти тонкие, сложные, хрупкие эпизоды искренне, верно, сильно. В. Ивашов, почти все время присутствуя на экране, вступает в разнообразнейшие взаимоотношения со многими людьми. И всюду он правдив, свободен, разнообразен. Поэтому удивительно сердечным и привлекательным получился этот образ советского юноши, доброго солдата. … В общем же режиссерская манера Г. Чухрая сочетает романтическую взволнованность, искреннюю поэтичность с правдивостью и простотой. … Именно в гуманистическом звучании «Баллада о солдате» традиционна для советского искусства. … И фильм «Баллада о солдате», рассказав о том, что добрый, умный, светлый юноша был убит на фронте, погиб, как и миллионы других людей, отвечает чувствам всех честных людей земли, борющихся за мир. Печаль этого фильм светла. Он светится талантом и любовью к людям» (Юренев, 1959. Цит. по: Юренев, 1981).
С позицией Р. Юренева был во многом солидарен писатель и критик Вадим Фролов (1918–1994), считая, что в «Балладе о солдате» «постепенно, как бы открывая все новые и новые грани характеров, режиссер создает удивительно поэтическую симфонию чистой, целомудренной любви. Хрупкая и ершистая поначалу девчонка с тяжелой косой и светлыми глазами входит в Алешин мир нежной, доверчивой, ласковой. Вся эта сцена в теплушке построена на контрасте. Чистая и освежающая юные сердца любовь и где–то рядом — война; Шура, Алеша и часовой, гадкий, подозрительный вымогатель. Любовь протестует против грубого и жестокого, против смерти и горя. Любовь побеждает — в таком ключе решает постановщик свою большую гуманистическую тему. В фильме много свежего, талантливого. Совсем молодые артисты Володя Ивашов (Алеша) и Ж. Прохоренко (Шура) радуют своим юным дарованием, искренностью исполнения. … В живописи характеров режиссер добивается почти скульптурной рельефности кадров. Его крупный план поражает: лица, глаза персонажей, снятые во весь кадр, как бы приближают характеры к зрителю, будоражат мысль, обнажают глубину переживаний. Режиссер избегает киноштампов, стремится найти свои выразительные средства. «Баллада о солдате» — мужественный фильм. Весенним ощущением жизни, гуманизма, дыханием юности согрета поэма о бойце, о человеке, который доверчивым взором смотрит на мир и в тяжкую пору войны находит в людях хорошее, человеческое» (Фролов, 1959).
Однако далее В. Фролов писал о том, что «все–таки есть в фильме такие нотки печали и грусти, которые заставляют насторожиться. … Мы не против печального. Оно есть в жизни, и без печали нельзя создавать фильм о войне — поре страданий, горя и невзгод. Однако в картине не найден финал, который бы помогал философски осмыслить трагедию. А это несколько огорчает: ведь талант Григория Чухрая — глубокий, оптимистический, освещенный пытливой мыслью художника» (Фролов, 1959).
Кинокритик Яков Варшавский (1911–2000) отмечал, что у «Баллады о солдате» есть «сильный внутренний двигатель. Она обращена к чувству человеческой солидарности. Не беды людей, а их братство — вот главная тема, внутренний заряд фильма. Фильм зовет нас видеть, понимать людей, живущих рядом. … Может быть, удача режиссера в том, что он взял у актера обаяние его юности? Нет, режиссеру удалось добиться победы более значительной. Ему удалось найти актера, способного раскрыть светлое в человеческой душе… Увы, режиссер кое–где изменяет сердечно–естественному тону повествования, берет оперные, высокие ноты, и тогда голос его срывается — к счастью, ненадолго. Есть что–то стилистически чужеродное фильму в эпизоде монументально застывшей толпы, слушающей радио; еще дальше уходит режиссер от избранной им интонации в сцене бомбежки поезда, где так картинно, так неестественно эффектна мизансцена; да и дикторский текст кое–где излишне многозначителен. О таких расхолаживающих нотках остается пожалеть. … Если бы Алеша Скворцов больше и тоньше, проницательнее узнавал человеческие характеры, человеческие отношения, если бы поездка к матери явилась для него и испытанием характера, и школой мысли, — наверное, фильм стал бы более глубоким, более емким. Границы обобщения раздвинулись бы» (Варшавский, 1959).
Кинокритик Вера Шитова (1927–2002) обращала внимание читателей на то, что «Чухрай знает, как трудно складываются отношения зрителя с героем, которого принято называть положительным, знает, как сильно у зрителя отвращение к назидательности, к декларативности всякого рода. И вот он обходится без многозначительных курсивов и без восторженных подчеркиваний. Он просто показывает нам простую логику нравственности своего героя, который в любых обстоятельствах остается самим собой. … Алеша Скворцов — не благолепный отрок с иконы. Разве легко ему справиться с собой, когда он хмелеет от близости девушки? Но в нем есть истинное душевное целомудрие. Есть нерушимый нравственный кодекс, который — опять же с полной естественностью — для него сильнее всего. Вот почему в его отношениях с Шуркой столько деликатности (это хорошее, высокое слово), столько важного терпения, серьезности и высокой ответственности настоящего мужчины. То, кто происходит между Алешей и Шуркой, прекрасно. Оно простодушно и сложно, наивно и полно высокого смысла. Вспомните чудесную перебивку их «ты» и «вы», вспомните минуты, когда Алеша смотрит на Шурины волосы или когда Шура находит в его солдатском мешке платок и словно вскользь спрашивает, кому он. Вспомните отчаянное Шуркино «нет», которым она перебивает Алешино «да» в ответ на вопрос проводницы: «Жена?» Или Алешу и Шуру, прижатых друг к другу в тесноте перехода от вагона к вагону: гремят колеса, не слышно слов, а говорится о чем–то очень важном... Это люди, рожденные для счастья и достойные его. И вот их разлучила война, разлучила навсегда, потому что Алеша Скворцов погиб у деревни с нерусским названием. Та война, которая не просто унесла миллионы жизней, а убила тысячи и тысячи хороших людей, таких, как Алеша. Фильм Чухрая — об этом. Он о том, что наша победа была прежде всего нравственной победой, потому что за нее бились солдаты, достойные баллад» (Шитова, 1961).
Кинокритик и культуролог Майя Туровская (1924–2019) подчеркивала, что «Баллада о солдате» «строится как хроника — из почти бессвязных кусков действительности, которая встречает Алешу по пути домой сутолокой печальных и нищих военных рынков, внезапным надломом человеческих судеб, тяжким женским трудом, стойкостью, надеждой. Так строятся многие военные и послевоенные фильмы, и тот, кто пережил войну, будучи уже достаточно взрослым, оценит, как много горькой и неприкрашенной правды в разрозненных эпизодах картины. Дорога — вот то, что составляет единство и непрерывность фильма, его ритм, его движение, нечаянное сплетение эпизодов, где все случайно и все исполнено значения для зрителя и для героя. Да, конечно, картина бессюжетна только по форме. Только внешне — ее движение от платформы к платформе, в перестуке колес, в мелькании пейзажа сквозь щели теплушки, за окнами пассажирских вагонов. Да, конечно, дорога Алеши Скворцова — это дорога познания жизни. … Достоверность в изображении голодного и сурового военного быта, усталые лица женщин, тяжелые слова военных сводок из репродукторов — все это в «Балладе о солдате» может напомнить и «Журавлей» и «Судьбу человека». Но, разделяя с этими картинами стремление к правдивости, «Баллада о солдате» отличается от них своей тональностью, выбором героя, всем своим строем. … Это идеальное — вторая стихия фильма, столь же равноправная в нем, как первая. И столь же правдивая, невыдуманная. Правдивая не только потому, что чистая любовь существует и мальчики Алешиного поколения, скорее всего, вели бы себя именно так, как Алеша, но оттого, что это правда отношения создателей фильма к своему прошлому, к своей фронтовой юности. Хроника и сказка, легенда. Во всех событиях фильма есть невыдуманность хроники, но есть и непреложность нравственного закона сказки, где хорошее равно счастливому, а дурное несчастливому, где герой никогда никого не оставит без помощи и никогда не ошибется именно благодаря своей наивности. Вот почему, вероятно, Ежов и Чухрай назвали картину не «повесть об Алеше Скворцове», не «история», а «баллада» — «Баллада о солдате». В этом сочетании хроники и сказки — неповторимость, в этом своеобразие и обаяние картины, особенно благодаря поэтической высоте и свежести исполнения ролей Алеши (Володя Ивашов) и Шуры (Жанна Прохоренко). … Фильм–память и фильм–преддверие. … Фильм–хроника и фильм–баллада о счастливой и горькой солдатской доле и о том, что идти вперед «с правдой вдвоем» и есть счастье. Фильм–дорога, по которой никогда уже не вернется Алеша навстречу своей несостоявшейся любви» (Туровская, 1966).
Спустя семь лет после премьеры этого фильма Григория Чухрая кинокритик Нея Зоркая (1924–2006) писала о нем так: «Сейчас рассказывают, смеясь про мосфильмовские заключения о «Балладе» или годовой отчет, в котором картина поставлена чуть ли не на последнее место, далеко после «Черноморочки». … От мудрых редакторских поправок и чуть стыдливых административных заключений — к Ленинской премии и десяткам международных призов. От кислых или вялых похвал на первых студийных показах, от очень скромного эффекта в прокате — к всемирному и шумному успеху.
Если вспомнить сегодня все это, становится ясно, какой путь за короткий срок прошла «Баллада о солдате» в общественном сознании. Наверное, именно так, с замедленной реакцией, после некоторого недоумения или непонимания, словно плод, которому надо было дозреть, и приходить настоящая слава к произведениям. «Баллада о солдате», если ее смотреть несколько раз, нравится с каждым разом больше. Ей не страшно быстрое старение — грустная судьба кинокартины, ни соперничество других новейших и блестящих фильмов. «Баллада о солдате» всегда будет стоять самостоятельно, вехой своего времени, его выразив и сохранив. … По сути дела, «Баллада о солдате» — это баллада не о солдате, а о человеке, принужденном историей стать солдатом. Алешкина военная доблесть и героизм вынесены за скобку, как само собой разумеющееся и не подлежащее сомнению. Сами по себе они не привлекают внимания, хотя первая сцена боя сделана хорошо, экспрессивно и славится знаменитым кадром земли, перевернувшейся в Алешкиных глазах, когда за ним гонится по полю тяжелый танк противника. Это завязка, необходимая для характера, но главное — Алешкин путь домой. Именно здесь, в пути, характер его раскрывается так полно, так живо, с такой щемящей тоской и любовью. … Настроение «Баллады» — светлая печаль о несовершенном, невыполненном, и, конечно, возможном, и, наверное, прекрасном, если бы такого Алешку не унесла война. … По сравнению с «Сорок первым» в «Балладе» гораздо подробнее и натуральнее написан быт эпохи, словно бы при приближении к современности ясней проступают детали и память становится точнее. Однако это не бытовая манера и никак не документализм, это все же воспоминание, опоэтизированное, профильтрованное, где столь гармонична пропорция реального и опоэтизированного. … Чухрай не боится элементарности своих простых истин и оказывается прав: … здесь возникает особая эпичность «Баллады», подобная чистой простоте народной сказки, песни, старинной притчи, где откристаллизовалась мудрость и справедливость поколений» (Зоркая, 1966).
Кинокритик Армен Медведев (1938-2022) писал, что «в заурядности поведения Алеши источник пафоса и поэзии фильма. Мир Алеши трогает чистотой и искренностью, ибо вокруг страшный и грохочущий мир войны. … Алеша Скворцов сам по себе не сложен. Но его трагическая простота порождает множество размышлений, ассоциаций и аналогий у зрителей. Возникает нравственный конфликт между героем и зрителем. Конфликт, очищающий и возвышающий последнего» (Медведев, 1968).
Кинокритик Юрий Ханютин (1929–1978) считал, что «демократизм, непредвзятый интерес к каждому самому обычному человеку — вот в чем сила Чухрая в «Балладе о солдате». … Вот что определило успех лучших сцен фильма. Сосредоточь внимание режиссер только на главном герое, не было бы в фильме поразительной сцены с инвалидом. Е. Урбанский показал человека трудной, тяжелой судьбы. Он не говорит ни слова, лишь по желвакам, играющим на его широком чугунном лице, да по тому, как неловко, остервенело ставит он свои костыли, можно понять его злую, отчаянную тоску. Он не верит, что придет жена, — и до войны с ней плохо жили, а сейчас зачем я ей, калека,— но в то же время и верит, надеется, ждет. Вытянутый как струна, стоит на перроне, устремив глаза туда, откуда она должна появиться. И как постепенно пустеет перрон от встречающих, так пустеет его взгляд — не пришла. А потом истошный крик «Вася!», мокрое от слез лицо жены у него на плече и, точно порвалась струна, все смякло, дрогнуло, поползли в сторону губы, и ничего нет, кроме родных заплаканных глаз» (Ханютин, 1968).
Спустя еще десяток лет литературовед и кинокритик Лев Аннинский (1934–2019) утверждал, что «задумав фильм как памятник павшим, как монумент, как балладу, — Чухрай перевернул традиционный прием, поставив на постамент живого человека. Он вынес за скобки весь ужас войны, он самую смерть вынес почти в титры, в дикторскую информацию, чтобы более она не появлялась (единственный раз, когда Чухрай нарушил этот внутренний запрет и ввел в ткань картины гибель как таковую, обернулся нестерпимой фальшью, слащавостью — красивой дивчиной, умирающей среди цветов около разбомбленного состава). Условие действия — тишина, странная тишина тыла, установившаяся на весь фильм после картины боя. Но и картина боя условна, танк гонится через поле за солдатом, и солдат подбивает танк чуть не со страха; этот условный бой воспринимается как эмблема противоестественности войны, и эпизод с перевернувшимся горизонтом (кадр, который привел в восторг Чарльза Чаплина) отчеркнул в фильме это перевернутое существование и остался в ленте единственным метафорическим кадром — далее война отсекалась, далее в наступившей странной тишине возникала по контрасту тема естественности нормального человека, и здесь Чухрай искал ответ на свой вопрос. Вот он, этот вопрос: есть ли в душе человека зло, которое делает неизбежным ужас войны? … Герой «Баллады» — гегемон и субъект действия, от него исходит логика! А раз логика исходит от самого человека, от личности, — утверждает Чухрай, — то это логика добра. Чухрай утверждает добро в качестве исходной точки действия. Добро здесь не результат соотношения сил или выгоды, или необходимости, или верного понимания того, что надо. Добро здесь — исходная, абсолютная точка отсчета, ценность, не требующая для себя самой уже никаких иных обоснований. Добро — активная сила, исходящая от человека, а не нисходящая на него» (Аннинский, 1977).
Авторитет этого фильма Чухрая был высок и во второй половине 1980–х, когда кинокритик Ирина Шилова (1937–2011) писала, что «Баллада о солдате» «отличалась подлинной художественной цельностью и внутренней гармонией, сочетала эпическую широту с глубоким проникновением в психологию отдельного человека» (Шилова, 1986).
Интерес российского киноведения к «Балладе о солдате» не пропал и в постсоветские времена. Киновед Виталий Трояновский вспоминал процитированные выше строки из книги Льва Аннинского так: «По Аннинскому Чухрай создал балладу «о цельном человеке», но для этого ему пришлось вынести реальную войну за скобки. … В этой блестящей характеристике есть существенная неточность: в фильме Чухрая и Ежова не война «вынесена за скобки», a только фронт. Напротив, композиционный сдвиг, благодаря которому мы еще до появления героя узнаем о его гибели в бою, делает неотвратимым присутствие войны в каждом, даже самом мирном кадре. Если это и «сон», то особый, потому что пробуждение от него означим смерть. Гармонии нет уже потому, что шесть дней отпуска, которыми награждают Алешу Скворцова за подбитые танки — это вся оставшаяся ему жизнь, это короткая отсрочка исполнения приговора, уже вынесенного ему войной. Вспомним, ведь нечто подобное было и в «Сорок первом». Но с другой стороны, Аннинский несомненно прав, называя второй фильм Чухрая «балладой о цельном человеке». У Алеши нет и следа той романтической раздвоенности, которой страдали другие оттепельные киногерои. Вопрос в том, означает ли это возвращение к традиции или окончательный уход от нее? … После появления Алеши мир становится не столько лучше, сколько понятней и определенней. Герой разрушает представление о массовидном зле и добре. Они не существуют вне замкнутых в своей единичности человеческих душ. Нет общего, теплого «большого дома», от которого всего за пять лет до «Баллады о солдате» начинало свой путь новое советское кино, а есть страна людей. … Он не является носителем каких–либо идей. У него есть лишь дар высшей отзывчивости и свободы. Он — дитя, он весь прекрасная возможность и... невозможность, потому что кончается последний срок, кончается жизнь. Он не успел, опоздал и с Шуркой, и с матерью. Да и было ли это вообще? Все это — не сон и не выдумка, а недостижимая окопная мечта: отличиться в бою и чтобы дали отпуск, когда не дают никому, повидать мать, задать перцу тыловым крысам, влюбиться... Разве не этим был пропитан окопный воздух? … Легкость, прозрачность, непрерывное световое дыхание — таков этот самый «светлый» и, возможно, один из самых грустных оттепельных фильмов. Ведь он о том, что лучшие не вернулись» (Трояновский, 1996).
Но XXI век принес и иные трактовки легендарного фильма.
Кинокритик Андрей Щиголев считает, например, что хотя «Баллада о солдате» была и остается шедевром, но фильм не задевает за живое. Устарела сама поэтика кинематографа оттепели. Поэтика, полная внутренней силы и желания изменений, полная боли и воспоминаний о недавней войне. Мы живем в другое время. Мне понятен пафос парадов Победы, но я не плачу на могиле Неизвестного солдата. Это так. И как человек своего времени лишь холодно считываю страстный посыл художника. Война страшна и ужасна, война судьбоносна. Хорошо, что она позади» (Щиголев, 2002).
А кинокритик Мария Безенкова задается вопросом: «А смог бы он жить в реальности, герой Чухрая? Вряд ли. Алеша Скворцов — идеальный тип рыцаря без страха и упрека, с завышенными нравственными критериями. Обыденную жизнь он не очень–то и знает. … И картину сейчас смотришь как напоминание об уже почти исчезнувших понятиях — о доброте, о морали, о помощи ближнему. Фильм содержательно бесконечен благодаря высокой степени обобщения. Он обращен к вечности» (Безенкова, 2002).
Еще резче по отношению к фильму Г. Чухрая оказалась кинокритик Анастасия Владимирова, которая убеждена, что «появление фильма, подобного «Балладе о солдате», в современном отечественном кинематографе вряд ли возможно. Это раньше каждая вторая рецензия на фильм Чухрая радостно провозглашала: «Человек добр!» — и люди искренне верили в это. А сегодня … Алешу Скворцова того и гляди назовут дурачком, как некогда одного из героев Лескова. Вера в человека из нашей жизни ушла, исчезла… То, что казалось былью тогда, в начале 60–х, из нынешнего дня смотрится, как сказка» (Владимирова, 2002).
В итоге этого обзора кинокритических мнений о «Балладе о солдате» мне хотелось бы обратить внимание Андрея Щиголева, Анастасии Владимировой и их единомышленников, что на самом деле многих зрителей XXI века «Баллада о солдате» все еще задевает за живое и покоряет своей искренностью:
«Все гениальное – просто. Как и этот фильм. Ни одной фигуры врага, ни единого выстрела в человека, ни одного поцелуя и страстных объятий, однако для меня этот фильм – лучший о войне и лучший о любви. Ивашов в роли Алеши бесподобен, он не играет – живет и дышит этой ролью. Как хорошо, что у Чухрая хватило смелости заменить Стриженова, иначе фильм не получил бы и сотой доли того признания, что есть сейчас» (Люба).
«Лучший фильм о войне, самый лиричный и правдивый, наряду с "А зори здесь тихие"... Нет здесь ни подвигов, ни громких фраз – есть только девчонки и мальчишки, обычные люди, которые любили, мечтали, просто – жили, но погибли, так и не поняв, за что и зачем... И еще – этот фильм не только о войне, он, скорее, о любви – о любви ко всему, что нам так дорого» (Юрик).
Киновед Александр Федоров
Поднятая целина. СССР, 1960–1961. Режиссер Александр Иванов. Сценаристы Юрий Лукин, Федор Шахмагонов (по одноименному роману М. Шолохова). Актеры: Пётр Чернов, Евгений Матвеев, Фёдор Шмаков, Владимир Дорофеев, Людмила Хитяева, Пётр Глебов, Виктор Чекмарёв, Леонид Кмит, Николай Крючков и др. 30,1 млн. зрителей за первый год демонстрации.
Режиссер Александр Иванов (1898–1984) поставил 18 фильмов, пять из которых («На границе», «Сыновья», «Звезда», «Михайло Ломоносов» и «Поднятая целина») вошли в тысячу самых популярных советских фильмов.
Эта экранизация шолоховского романа «Поднятая целина» была в оттепельные годы встречена очень тепло.
Утверждалось, к примеру, что «создание трилогии «Поднятая целина» — огромное дело и успех не только Александра Гавриловича Иванова и его коллектива, но и всей студии. … Труд, выполненный А. Г. Ивановым, достоин всяческих похвал» (Ивановский, 1961).
В «Истории советского кино» отмечалось, что «режиссеру А. Иванову многое удается, особенно в тех эпизодах, где на первый план выходят человеческие судьбы, взятые на крутом историческом повороте. … Мир шолоховских образов, пусть не до конца, подчас эскизно, воплощенный на экране, оказался необходимым кинематографу» (История советского кино. Т. 4. М., 1978. С. 80).
В год выхода на экраны «Поднятую целину» посмотрело тридцать миллионов зрителей. Эта драма не забыта зрителями и сегодня:
Мнения «За»:
Сколько лет я не видела этот фильм, уже просто соскучилась по этому произведению. Смотрю с огромным удовольствием. Не хуже "Тихого Дона", даже некоторые актеры те же, так же окунаешься в ту эпоху, те события» (Светлана).
«Фильм просто великолепен. Шедевр на все времена, как и "Тихий Дон", естественно, герасимовский… В «Поднятой целине» все сыграли прекрасно... не сыграли – прожили. Но особой любовью у меня здесь стал Евгений Матвеев. Да и сам Макар Нагульнов был наилюбимейшим героем из «Поднятой целины» еще с детства. … обожаю этот фильм могу пересматривать много раз» (И. Перепелица).
«Очень добротный фильм. Как хорошо умели снимать фильмы… Давыдов – в самую точку. Нагульнов тоже хорош. … Давыдов и Нагульнов навсегда останутся самыми лучшими» (Лета).
Мнения «против»:
«Фильм хорош качественными костюмами, в которых, конечно, в реальности в годы разрухи при Сталине не щеголяли. Цветной трехсерийный Лубок... Удивительный цинизм коммунистов–насильников над селянами, назойливая компропаганда. Но в детском возрасте хорошо смотрится. А также во взрослом (у кого разум остался на детском уровне)» (Экибас).
«Недавно пересмотрел этот фильм, который видел еще … в детстве. И остался даже как–то можно сказать ошарашен. Особенно сцены раскулачивания, как они собрались у себя в избе, и один из героев бросает наган и говорит "Я больше не могу! Не могу людей выселять из домов, выгонять на улицу, там же и дети есть!". Далее речь героя Матвеева: "Да что ты их жалеешь, они нас не жалели", а потом вообще гениально: "Да что ты переживаешь, мы же их не расстреливаем» (ага, и на том спасибо!). «Мы всего лишь их в Соловки ссылаем, там их будут кормить, а дети их уже не будут кулаками, так как мы их сами воспитаем, и вообще это все ради светлого будущего». Дальнейшая судьба этих кулаков остается за кадром… Что–то подумалось, что тут и Солженицына никакого не надо, чтобы записаться в антисоветчики. Учитывая, что снято в советское время, легко предположить, что все эти процессы показаны еще в смягченном варианте…» (Мурлыка).
Киновед Александр Федоров