Крыша ехала, ехала и наконец приехала: шеф-редактор «РП» Игорь Мартынов, добравшись до самой высокой горы королевства («крыша Таиланда», так и называют), попытается начать новый жизненный цикл без оглядки на время. Мох ему в помощь.
Подъем!
Пора наверх. Осмотреться, разобраться. Охватить картину нацело, сцепить пазлы, распутать хаос.
Пора, пора менять шкалу — вырваться из хронологии в пространство, из душного цайтгайста — на просторы ай-лю-лю! Перекуем таймерa´ на одометры, альтиметры! А то сдается, что время перестало проживаться — время стало коротаться… Какой-то зуд: заглянуть за месяц, за три, за пятилетку — катапультироваться в будущее, как за угол, за изгиб серпантина — ну как там? Что почем, кто где? Будет еще что-нибудь или всё в пепел, в труху? «Катапультирование — мое обычное состояние», как сказал трижды герой.
Время стало расходным материалом и отлетает непочатыми — хоть на один зубок бы — шматами… Но так и вовсе пробросаешься, мил человек, запас не вечен.
Горы — способ заменить время далью, высью. Отменить, пусть даже временно. Тем более есть такая гора, ее высшая точка — две тысячи пятьсот шестьдесят пять метров, как нарочно синхронизирована с две тысячи пятьсот шестьдесят шестым текущим годом по буддийскому календарю, практически заподлицо, по-прорабски выражаясь.
Гора Дойинтанон, «крыша Таиланда», центр национального парка — заповедника, надо сознаться, не первый заповедник на жизненном пути, бывали. Например, году эдак в девяносто пятом — ну да, в те самые лихие — мы отправились в пущинский заповедник на Оку. Мой товарищ как раз купил «копейку» космонавта Германа Титова. Поскольку космонавт болтался то в космосе, то на центрифуге, «копейка» досталась почти без пробега, но, как выяснилось, не только без него.
— Ты чего там топчешь? — спросил я товарища, когда, не снижая скорости, мы вылетели к светофору на Симферопольском шоссе.
— Тут где-то тормоза должны быть… — последовало сакраментальное «тормоза придумали…».
— На нет и суда нет. Будем тормозить двигателем, — подытожил товарищ.
Но обнаружилось, что и эта опция не предусмотрена, ибо на «копейке» Германа Титова работала только одна, третья, передача. В принципе, и одной оказалось достаточно, чтобы через некоторое время вырулить на заповедный откос над Окой. Можно было бы покатить поверху вдоль реки на нейтралке, пока не остановится само собой. Но у товарища нашлось решение поинтереснее: спуститься прямо к реке по заповедному, любовно усаженному лютиками и иными нежными растениями склону. Товарищ применил метод зигзагообразного торможения, то есть от выжженной шинами растительности осталось не много. Но это не все, чем товарищ мог удивить заповедник. Он извлек из багажника девственный, еще в заводской смазке, лодочный мотор «Чайка», слил из «копейки» бензин в пластиковую баклажку лихим шоферским способом, при этом, конечно, от души глотнув горючего. Закурил, выдохнул огонь как Горыныч и сообщил:
— Иду на лодочную станцию. Нужна лодка с транцем.
А мы, остальные участники экспедиции, решили пока поизучать Оку на веслах. То был момент прекрасного дикорастущего упадка. На Оке заглохло производство. Подольский конденсаторный... Каширский электролизный... Орловский карбюраторный... Все замерло! Нет выбросов! И рыба с брюха развернулась благодарно на плавник, и вдоль берегов, наводя ботанический ужас, зацвела кувшинка, невиданная здесь со времен Ивана Пущина, друга первого, друга бесценного. Ока забыла, что такое пароходы и вообще — мотор. Но только до той поры, когда на лодочной станции «Дельфин» раздался один, потом другой хлопок — и на стрежень раскатисто выплыл механизированный челн. Товарищ, веселый и хмельной, победно курит на корме, за ним не менее победно распускается по невинной глади радужный хвост бензина, изобильно изливаемого «Чайкой». Он прочесал мимо нас, потому что по течению. К обратному пути топливо полностью излилось в Оку, и мы возвращали челн, подцепив его тралом к нашей весельной лодке.
Но и это не всё. Предстоял штурм заповедного откоса «копейкой» без тормозов, на третьей передаче. На трубные завывания мотора сбежалась вся ученая общественность академгородка. Доценты, доктора, профессора на руках внесли «копейку» на вершину склона, развернули ее носом к Москве и сказали интеллигентно, но твердо, что, если мы еще хоть раз появимся в этих краях, нас вместе с «копейкой» отнесут в пущинские болота и до последнего пузырика проследят, чтоб мы ушли на дно. Тогда интеллигенция еще что-то решала в Пущино, да и вообще.
Но теперь другие обстоятельства. Японский автомобиль с АBS, автоматическая коробка с переходом в ручной режим для торможения двигателем. Все, что под силу сделать, чтоб хоть как-то взбодрить пуповину с теми заповедными годами, — поставить в магнитоле Визбора:
«Оставим в Москве разговоры,
Возьмем всю наличность души —
Нам встречу назначили горы,
И мы на свиданье спешим.
Нас память терзает и судит,
Но я говорю: “Не горюй!
Ведь хуже, чем было, не будет —
Я точно тебе говорю”».
…Хуже не будет? Эх, мы так вам верили, товарищ Визбор…
Но и горы эти совсем не те, не визборовский остроконечный Домбай — отвесный, как секундомер. Тайские горы знают, что, уходя на север, они вырастают и становятся Гималаями. Спешить некуда. Тайские горы надвигаются медленно, как годы, здесь на часах годовая стрелка. В них оказываешься плавно, постепенно. Глядь — а ты уже в горах. Глядь — а молодость прошла. И как-то так при этом зелено, и не нависают скалы, и не слепят хрусталем вершины, что можно бросить штурвал, включить автопилот, и все само собой вырулит по серпантину куда надо. Но придорожная агитация с кадрами недавних катастроф возвращает в явь. Семья из пяти человек погибла при спуске с горы. Мэр Патхумтхани г-н Сомпонг Шри-анана был за рулем пикапа с женой и тремя дочерями. На спуске отказали тормоза, двигателем затормозить почему-то не вышло — пикап врезался в дерево, перевернулся. Кто-то еще был жив. Для эвакуации пострадавших требовалось пять машин скорой помощи. Согласно суеверию, потерпевших, буде они члены одной семьи, нельзя перевозить отдельно — все машины должны ехать колонной. Но купно прибыть на место аварии они не смогли. У первой «скорой» стуканул двигатель. У второй лопнула шина. Третья почему-то оказалась в кювете возле перехода Майкхао и семью спасти не удалось.
«Опасная наша дорога,
Возможен печальный конец,
Но мы приближаемся к богу,
Снимая всю накипь с сердец…» —
напомнил в магнитоле Юрий Иосифович. Коробка переведена в ручной режим.
…На вершине — первый шок при выходе из времени в пространство. Только что в долине было плюс сорок. А здесь — хорошо если десять наберется. Такого климата внизу можно добиться только лютым разгоном кондея, а здесь это — даром.
Сколько было зим. Много больше, чем лет. Но никогда холод не был таким даром. Свыше.
В пуховиках и уггах фланируя по вершине Дойинтанон, автохтоны не оставляют сомнений: они забрались сюда охолонуться. Так обнаружилось еще одно измерение: по ртутному столбику. В шортах и майке-алкоголичке к такому я не готов. Тороватые жители вершин предлагают вариант утепления: национальный женский костюм горного племени каренов. Каренки оборачивают тело полотнищем, типа полотенцем, и подпоясываются длинным широким шарфом, конец которого перекидывается через плечо. Шарф я купил, сразу три, а вот от юбки-полотенца отказался, но остановило меня отнюдь не то, что могло бы смутить, будь я на родине, а чрезвычайная узость юбки. Ведь мне предстояло пройти по природной тропе Анг-Ка, я планировал делать это широким, спортивным, даже — как знать? — размашистым шагом, а не семенить шаркая. Учитывая наличие в заповеднике кабанов, тигров, черных пантер — исключена ли встреча с ними на тропе? И юбка, при всем своем согревающем эффекте, не скует ли столь востребованную на рандеву с пантерой — да и с кабаном — свободу действий? А мужчина в юбке вряд ли их шокирует, здесь и не такое видали.
И вот еще: драпируясь шарфами, обратил внимание на зримое, но подзабытое в тропиках доказательство своего бытия — пар изо рта. Ну хоть какая-то ясность, определенность. Значит, дышу. Однако пар изо рта тут не только у меня, но у всей горы — ограничивая видимость от силы десятком метров. Ты находишься не просто над облаками, ты содержишься в том, что ниже станет облаками и дождем. Часть испарений тела твоего, смешавшись с гидроксидом водорода, прольется где-то там, над рисовыми полями, и ты заколосишься, вызреешь, и пройдешь путем зерна, и станешь рисовой лепешкой, и прекрасная каренка в юбке, а может быть уже и без, надломит тебя и воспробует.
Надо принять и смириться: ты у нее, у горы, не первый. И это она будет решать, в каком виде предстать — прозрачном или «дыша духами и туманами».
Нет, не такого ждешь от вершин… Ехал прояснять и распутывать — попал в неразборчивость… Искал мирной крыши под чистым небом — уперся в базу ВВС… Мачты антенн раннего оповещения нацелены на границы: а не летят ли китайские истребители? Его величество король Маха Вачиралонгкорн — военный летчик-ас, он всегда готов вскочить за штурвал своего F16 и вылететь на перехват. Ее величество королева Сутхида, бывшая стюардесса, а теперь генерал армии, не растеряется на высоте. Высший пилотаж четы зашкалит альтиметры — экстемпорально, сомненья прочь. Но антенны тут не только по военному делу. На горе, которая, как недавно выяснилось, является южным магнитным полюсом Земли, установлен самый мощный (то ли в мире, то ли в горах) нейтронный монитор — пеленгует и анатомирует космические лучи, а профессор Дэвид Руффало всем желающим прямо под антеннами объясняет, зачем это нужно. Я прослушал лекцию не единожды, но, если честно, так и не понял. Одно ясно: когда на Земле выйдут из строя все навигаторы и системы раннего оповещения, тому виною станут нейтроны космических лучей, а не потусторонние силы. Хотя для вышедших из строя навигаторов, как и для человечества без навигации, будет ли это так уж важно? Профессор ответил и на этот вопрос, но об этом в другой раз, чтоб не расстраивать.
…Чуть поодаль от физиков расположилась группа снимающих кого-то на камеры. Тут такая история. Снимаемый на камеры Сакчай Суфантамат стал известен (прославился — не то слово в данном случае) в связи с тем, что вот уже несколько месяцев идет пешком с юга страны на север с прахом жены. Жена умерла от столбняка после укуса бездомной собаки. Сакчай впал в депрессию. И вдруг, будучи на глубине горя, вспомнил, что они с женой собирались посетить самую высокую точку Таиланда. Сакчай решил, что надо осуществить желание жены. Он погрузил урну с ее прахом и нехитрые пожитки на ручную тележку и в сопровождении собак (в том числе бездомных) отправился в дальний путь. Ночевал под небом у дороги, питался чем придется и постепенно обретал спутников, которые шли с ним, каждый по какой-то своей причине. Ежедневно о продвижении Сакчая сообщало телевидение. Когда процессия подошла к центральному входу в парк Дойинтанон, навстречу вышел генеральный смотритель парка Рунг Хиравонг и, предъявив заповедные правила, заявил, что развеивать какой бы то ни было прах на территории заповедника запрещено. А также в парк не могут быть допущены четвероногие участники похода.
— А как же кейс короля Ланны Интанона? — напомнили смотрителю историю о том, как принцесса Дара Расми еще в тысяча девятьсот восьмом году, исполняя завещание своего отца короля Пхра Чао Интавичаянона, захоронила его останки здесь, на самой высокой точке. Да еще и всей горе имя покойного присвоили: гора Интанон.
— Так ведь заповедника тогда не было, — парировал смотритель. А про себя добавил: «Прах может отягчить нейтроны космических лучей — с ними не шутят».
Договорились так: Сакчай сходит с прахом на вершину, не развеивая, а четвероногих его друзей, пока он будет ходить, покормят рейнджеры.
И вот он, Сакчай, на вершине, с урной под мышкой, рассказывает о дальнейших планах:
— В Гималаи пойду. Там развею. И сам развеюсь заодно. Думаю, она одобрит.
«А не пойти ли с Сакчаем развеяться? — подумалось. И тут же сам себя одернул: — Какие Гималаи? Тропа Анг-Ка еще не хожена!»
…Я очутился в облачном лесу.
Собственно, выход на тропу — это вход в тоннель, в конце которого свет физически невозможен. Станет только темнее, и не надейся. Стопроцентная влажность — такой воздух впору пить, что они и делают, флора и фауна: лианы змеевидно и витиевато сплетаются над головой, цепляясь за стволы, которым сколько-то миллионов лет, и то только потому, что старше датировать нечем.
Мера площади облачного леса — рай. Рай не входит ни в метрическую систему, ни в систему СИ. Известно, что в одном рае четыре нгаана, или шестнадцать ар, и используется он только в Таиланде. Если сказано, что в облачном лесу сорок три рая, — придется верить на слово, замерить невозможно. Лев Гумилев пытался привести рай хоть в какой-то порядок, уместить в рамки суходольного поля, но, видимо, ближе к сути рая подошел его отец, Николай Гумилев: «Камни, мох, и больше ничего». Мха много, да. Лес мшист — весь покрытый зеленью, абсолютно весь. В таком замшелом виде любая коряга смотрится ровесницей вечности. Теперь-то тропа укреплена бетонными сваями, а вот предыдущая, деревянная, ее итерация, подкосившись, ушла в болото во время съемок футажа отчаянными тиктокерами — то ли там сук торчит, то ли монопод от финального селфи.
Вертолет ВВС, вылетевший на спасательную операцию, потерпел крушение. Вертолет ВВС, вылетевший спасать вертолет ВВС, вылетевший на спасательную операцию, потерпел крушение. Похоже, здесь не рады человечеству.
Поваленные стволы никто не расчищает — нет лесников. Лес на саморегуляции. Лес справляется без людей, как справлялся до их появления. «Лишний ты, человек», — как бы намекает природа, пользуясь безлюдностью этих мест на полную катушку. Каждая былинка, каждая животинка здесь эндемична, то есть представлена на планете только тут, в ареале тропы Анг-Ка. И лопающийся рис, и мох-отшельник, и та — в цветах каренского шарфика — пичуга водятся только на верхотуре Дойинтанона, и нигде кроме.
Та краснобрюхая пичуга давно за мной следит… Во весь изгиб тропы она порхала где-то рядом, присаживалась на мостки. Под прицелом ее черного взгляда сразу понятно, что мне надо сделать: здесь и сейчас покаяться за каждый убиенный лютик окского склона. И вообще — за все, что мы наворотили от начала времен своих.
Ад повсеместен. Чистилище — туда-сюда, есть варианты — то ли пещера Святого Патрика на озере Лох-Дерг… то ли Восьмой шлюз Канала имени Москвы с самолетиками…
Но рай — эндемик. «Не повторяется такое никогда».
Земную жизнь пройдя до сердцевины, я очутился в облачном лесу.
…Вспомнил, где я видел такой же мох. В пущинских болотах, когда уходила на дно зеленая «копейка» Германа Титова со всей командой на борту.
Дерзко пукнув последним пузыриком.
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №116. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".