Разговор обо мне, дорогом, часто-пречасто является началом моей статьи. – Почему? – В частности, потому, что это – как разбег. Вдохновения нет, а писать надо. В том числе потому, что если не я, то кто ж это напишет. – Так случилось, что я являюсь практически единственным, кто на практике принял в работу теорию художественности по Выготскому. По её следствию то, что вы видите на картине или в кино глазами (и слышите ушами), не есть то, что хотел вам «сказать» подсознательный идеал автора, не данный его сознанию, если автор вдохновлён, или осознаваемый его идеал, если автор воодушевлён замыслом своего сознания и талантлив, чтоб создать массу деталей, говорящих о замысле не «в лоб», образно. В обоих случаях перед глазами и ушами восприемника предстоит не суть вещи. Но особенно ярко это – в первом случае. И я – единственный, кто подготовлен суть вскрыть с помощью теории. (Бывают случаи, когда вскрывают, но без этой теории и – обиняками; например, Фомичёв так вскрыл подсознательный идеал Дома и Семьи у Пушкина в стихотворении «Я вас любил».)
В нескольких фильмах Рязанова мне удалось открыть, что он – ницшеанец философского плана. То есть его подсознательный идеал – убежать из Этого скучного-прескучного мира в принципиально недостижимое метафизическое иномирие, тем хорошее, что, если дать всё же его образ или иначе его выразить, то душа успокаивается, будто этот принципиально недостижимый идеал достигнут.
И кто, скажите, кроме меня покажет (если мне удастся), что и в «Жестоком романсе» (1984) тот же подсознательный идеал? Созданный от тоски брежневщины (Брежнев умер за 2 года до того), называемом периодом застоя?
Фильм снят по мотивам «Бесприданницы» (1878) Островского.
Но та была написана в разгар «красного» террора народников. А Островский чуял, что это ничем хорошим не кончится, кроме впадания России опять в скуку успокоения (что и случилось в виде политической реакции в 1881 году после убийства Александра II).
А «Жестокий романс», наоборот, был снял при начале правления Андропова, когда страна, казалось, проснулась от спячки. Но не для Рязанова. Который знал, что всё, не то, что в стране, а во всём Этом мире, настолько скучно, что та скука, что увидел Островский-реалист как скорое будущее, для Рязанова предстала как бесконечная тянучка времени, ненавистная.
Естественно, что пьеса Островского провалилась. А мне, упрямо не терявшему прокоммунистического оптимизма, фильм Рязанова не понравился. Я был такой же поверхностный, как позапрошловековая публика.
Пьеса «Бесприданница» соответственно – скукой – и начинается.
«Иван. Никого народу-то нет на бульваре.
Гаврило. По праздникам всегда так. По старине живем: от поздней обедни все к пирогу да ко щам, а потом, после хлеба-соли, семь часов отдых.
Иван. Уж и семь! Часика три-четыре. Хорошее это заведение.
Гаврило. А вот около вечерен проснутся, попьют чайку до третьей тоски...
Иван. До тоски! Об чем тосковать-то?
Гаврило. Посиди за самоваром поплотнее, поглотай часа два кипятку, так узнаешь. После шестого пота она, первая-то тоска, подступает...».
Только у Островского «тоска» дана объективно, не от имени автора, а от имени буфетчика, самого тоски не испытывающего. А в начале фильма Рязанова режиссёр от себя вставляет картинку Вечности (как стирают бельё в реке), своей неизменностью противостоящей изменчивому Этому миру, подверженному этой ненавистной причинности и течению времени (теперь, вот, во второй половине 19 века, пароход).
Ну а для уха – романс на стихи ницшеанки Б. Ахмадулиной.
Не довольно ли нам пререкаться,
Не пора ли предаться любви,
Чем старинней наивность романса,
Тем живее его соловьи.
Толь в расцвете судьбы, толь на склоне
Что я знаю про век и про дни,
Отвори мне калитку в былое,
И былым мое время продли.
.
Наше ныне нас нежит и рушит,
Но туманы сирени висят.
И в мантилье из сумрачных кружев
Кто-то вечно спускается в сад.
Как влюблен он, и нежен, и статен,
О, накинь, отвори, поспеши,
Можно все расточить и растратить,
Но любви не отнять у души.
.
Отражен иль исторгнут роялем
Свет луны - это тайна для глаз,
Но поющий всегда отворяет
То, что было закрыто для нас.
Блик рассвета касается лика,
Мне спасительны песни твои,
И куда б ни вела та калитка,
Подари, не томи, отвори,
И куда б ни вела та калитка,
Подойди, не томи, отвори.
1978
Это вторая часть четырёхчастного произведения «Посвящение Нани». Видимо, Нани – это Нани Брегвадзе, сумевшая вернуть популярность в Советском Союзе романсу, который «считался немного недожанром» (https://aif.ru/culture/person/ego_imeni_ne_nazovu_kto_sdelal_schastlivoy_nani_bregvadze), за мещанство, официально в СССР презираемое. Ту же «Калитку» вспомните.
Лишь только вечер затеплится синий,
Лишь только звёзды зажгут небеса,
И черёмух серебряный иней
Жемчугами украсит роса.
.
Отвори потихоньку калитку
И войди в тихий сад, словно тень,
Не забудь потемнее накидку,
Кружева на головку надень.
.
Там, где гуще сплетаются ветки,
У беседки тебя подожду,
И на самом пороге беседки
Кружева с милых уст отведу.
.
Отвори потихоньку калитку
И войди в тихий сад, словно тень,
Не забудь потемнее накидку,
Кружева на головку надень.
.
Не забудь потемнее накидку,
Кружева на головку надень.
1898
Для негативно относившейся к власти ницшеанки Ахмадулиной было естественно Брегвадже посвятить своё произведение, но… с насмешкой. Ибо ницшенацы презирают обычное, мещанство, иначе говоря. – Вы видите, какая сладкая патока – все слова «Калитки». А что у Ахмадулиной?
Деловитости двух первых строк:
Не довольно ли нам пререкаться,
Не пора ли предаться любви…
достаточно, чтоб признать всю вещь насмешкой. Композитор Петров – в ту же степь: слово «любви» заставляет актрису Гузееву петь так высоко, что тоже думаешь про насмешку.
Вообще вся эта (вторая) часть произведения – о получении наслаждения от бывшего в прошлом, что само по себе, объективно, есть слабость, над которой сверхчеловеку стоит смеяться. Что автор и осуществляет, вводя – неявно – свою точку зрения, - точку зрения исключительного человека, стоящего над временем (то есть, пребывая в иномирии). Это введение заключается в архаизмах: «предаться», «Толь», «толь», «ныне», «иль», «лика».
То есть Рязанов, так всё обустраивая, выражает своё ницшеанство насмешкой над теми, кто в своей (бытовой) вседозволенности не дотягивает до философского ницшеанства.
.
Это я разобрал чуть меньше трёх минут фильма, длящегося больше двух часов.
Но не нужно выпивать море, чтоб узнать его вкус, достаточно одной капли.
26 сентября 2023 г.