47 подписчиков

Мемуары Арамиса, Главы 106 - 107

26 сентября 202326 сен 2023

18 мин

Глава 106

Знакомство со слишком большим количеством молодых и прекрасных дам никогда не доставляло мне беспокойства. Но порой знакомство было излишне тесным, а дамы были излишне известными. В этом случае подобные знакомства могли становиться хлопотными.

Я почти не скрывал от своих друзей более чем тесную дружбу с герцогиней Марией де Шеврёз. Были среди моих знакомых дам и другие, как, например, её кузина. Казалось бы, разум должен был велеть мне сторониться близких отношений с другими родственниками этих двух дам, и, в особенности, в случае такой степени родства, которое ставит этих дам в положение, близкое к положению матери. Я говорю о свекрови Марии, господе де Монбазон.

Но что я мог с собой поделать в том случае, когда свекровь оказывается на десять лет моложе своей невестки? Судите сами!

Мария д’Авогур де Бретань была на десять лет младше Марии де Шеврёз, а также младше меня на те же десять лет, и она была весьма хороша – стройна, мила, умна, и при этом вовсе не ханжа. Выйдя замуж за Эркюля де Рогана, 2-го герцога де Монбазона, который был старше её на сорок два года, она, естественно, была расположена заводить нежную дружбу с мужчинами более молодыми и более ей приятными. Герцог Эркюль де Роган был в родстве с графом де Рошфор, поскольку был сыном Луи VI де Рогана, первого принца де Гемене, и Леоноры де Роган, наследственной графини де Рошфор. Может показаться удивительны, что эти родственные связи не помешали Марии де Шеврез и графу де Рошфору яростно враждовать, но, во-первых, эта вражда была ничуть не более удивительной, чем вражда Месье и Короля, состоящих в более близком родстве, или, например, вражда Короля и Королевы-матери, во-вторых, она прекратилась со смертью Ришельё. Итак, я не мог не заметить первую красавицу при дворе, Марию де Монбазон, герцогиню и красавицу, молодую и бойкую.

Я не был единственным среди тех, кто обратил на неё внимание. Сам герцог де Монбазон относился к весёлым затеям герцогини снисходительно, при условии, что внешнее приличие не нарушается. Мария де Монбазон была, между прочим, единственной знатной красавицей при дворе, которая нравилась мне, и с которой моему конкуренту Франсуа де Ларошфуко не удалось установить желаемого им более чем дружественного отношения. Это подтверждает чрезвычайно тонкий ум и вкус этой дамы. Она была хороша и если я не распространяюсь на этих страницах об её достоинствах, то только лишь из уважения к ней и из благодарности, которая требует мне сохранять скромность, не позволяющую мне отдать ей должное.

Поскольку у герцогини хватило ума не увлечься Ларошфуко, её внимание было обращено на господина Генриха II Орлеанского, герцога де Лонгвиль, который был на двадцать семь лет моложе её супруга. Он также отдавал должное её достоинствам.

В описываемые мной времена на сцене придворной камарильи взошла новая звезда, не уступающая герцогини ни в знатности, ни в красоте, ни в уме, но более молодая, на целых девять лет моложе госпожи де Монбазон, что обеспечивало ей полную победу. Это была Женевьева де Бурбон, дочь принца де Конде, сестра герцога Энгиенского. Её брат, герцог Энгиенский, как раз совсем недавно покрыл себя славой победами при Рокруа, что также возвысило и её. Господин де Лонгвиль обратил не неё столь пристальное внимание, что всерьёз вознамерился жениться на ней. Это слишком сильно огорчило господу де Монбазон, которая почувствовала себя ущемлённой и оскорблённой.

Скажу в порядке самокритики, что я уже успел завести дружбу и с госпожой Женевьевой де Бурбон, так что мне приходилось выслушивать описание всех недостатков госпожи де Бурбон от госпожи де Монбазон в чрезвычайно преувеличенных красках, не противореча и порой соглашаясь, после чего через несколько дней приходилось выслушивать также и описания отвратительных недостатков госпожи де Монбазон от госпожи Женевьевы, которая также не скупилась на негативные краски и на преувеличения, и опять-таки приходилось соглашаться и поддакивать.

Меня это порядком утомляло, но я говорил себе, что если я не научусь скрывать свои чувства и быть приятным тем, с кем общаюсь даже в том случае, если тема разговора меня не увлекает и даже неприятна мне, то мне не место в политике, не место в Ордене, и уж конечно не место в рядах священнослужителя.

Итак, дамы говорили мне гадости друг про друга, но это их не охлаждало в достаточной мере. Обе жаждали скандала, в центре которого была бы та, ревность к которой переполняла душу и не давала покоя.

В 1642 году свадьба состоялась и Женевьева стала называться госпожой де Лонгвиль. Престарелый супруг наскучил Женевьеве задолго до окончания медового месяца, поэтому она обзавелась нежным другом в лице Мориса, графа де Колиньи, который был всего лишь на год её старше, поэтому обладал и должной ретивостью, и привлекательностью, и романтическими мечтами. Бедняга был влюблён в неё настолько, что почти не скрывал своих чувств.

Тремя годами раньше того времени, о котором я пишу, я встретил повзрослевшую дочь кузины Марии, госпожи де Буа-Траси. Я знавал её ещё девочкой и как-то в шутку она сказала мне, что хотела бы выйти за меня замуж после того, как ей исполнится шестнадцать лет. Встретив её в этом возрасте, что было два года тому назад, я был ошеломлён её красотой. На мою беду её также звали Мария, а это имя имело странную власть надо мной. Мадемуазель Мария де Буа-Траси завладела моим воображением. На протяжении недели я почти не спал, мечтая о ней. Я убеждал себя, что не должно встречаться с дочерью той, с которой я был весьма близок. Но убеждения, которые смиряли мои желания днём, ничуть не действовали на моё воображение по ночам. Я позволил себе ответить несколькими комплиментами на страстные признания Марии, и между нами, каюсь, произошли три свидания, после чего я понял, что мне предстоит либо жениться на ней и отказаться ото всех своих амбиций в политике, либо расстаться. Я не мог не отдаваться этому чувству целиком, полностью, без остатка. Я решил порвать с ней и постарался сделать это как можно мягче.

— Я избрал духовную стезю, — сказал я Марии. — Я давал Господу обет безбрачия. Вместе с тем наши отношения соблазняют меня на отказ от этого обета. Нам следует расстаться.

— Но вы, шевалье, насколько мне известно, легко нарушаете этот обет с весьма многими вашими прихожанками, — возразила Мария.

— Утешать бедную замужнюю даму, которой её супруг не уделяет достаточно внимания, не есть грех нарушения обета безбрачия, — лицемерно ответил я. — Даже кардинал Ришельё не отказывал в таких милостях страждущим, и могу ли я, простой аббат, осуждать кардинала или же не брать с него пример?

— Шевалье, я не желаю больше видеть вас, отныне я вас не знаю, и если мы встретимся, я не узнаю вас, так и знайте! — воскликнула Мария, после чего мне пришлось удалиться.

Итак, три года я её не видел, но на праздновании победы при Рокруа я увидел одну супружескую пару. Это была та, кого я знал под именем Марии, мадемуазель де Буа-Траси, а также её супруг, пожилой и знатный дворянин, господин де Фокероль. Мария сделала вид, что не узнала меня, я ответил тем же. Однако через полчаса, гуляя в саду, я наткнулся на неё одну, поскольку её супруг удалился для того, чтобы составить партию в ломбер.

— Шевалье, мне кажется, мы знакомы, — сказала Мария с некоторой усмешкой, в которой была и гордость, и презрение, и сожаление о несбывшемся, что составляло весьма соблазнительную смесь чувств.

— Сударыня, вы вопреки своему обещанию узнали меня и заговорили первой, что меня чрезвычайно радует, — ответил я. — Могу ли я вновь принести извинения за своё недостойное поведение и постараться вымолить прощение?

— За что? — с улыбкой спросила она. — Вы были правы. Вы никогда бы не женились на мне, а мне не следовало бы мечтать о браке с вами. Теперь я достаточно знатна и ещё более богата, чем была, и совершенно свободна, поскольку мой супруг отнюдь не дорожит своими исключительными правами, которыми пользуется столь редко, что и вспомнить нечего.

— Меня чрезвычайно огорчает такое пренебрежение вами и вашими неотъемлемыми правами с его стороны, — солгал я.

— Вы хотели сказать, что вас это чрезвычайно радует? — спросила Мария. — Уж если вы хотите лгать себе, то не следует лгать мне, ведь я вас прекрасно знаю и понимаю ваши чувства.

— Признаюсь, вы раскрыли меня, — согласился я. — Мне приятно, что ваш супруг не слишком вам докучает.

— Вы, вероятно, подумали, что поскольку я теперь — замужняя дама, встречи со мной теперь не вступают в противоречие с вашими принципами? — спросила она с усмешкой.

— Я не смею отрицать то, что вы прочитали в моих глазах, — ответил я, поскольку это было правдой.

— А подумали ли вы о моих чувствах? — спросила Мария.

— Я полагал, что ваши чувства ко мне остались неизменными, — ответил я.

— Вот именно! — воскликнула она. — Вопрос лишь в том, какие именно чувства? Те ли, о которых я говорила вам в счастливые часы наших встреч, или же те, которые я проявила при нашем расставании? Подумайте об этом, шевалье!

Я склонил голову и вознамерился уйти, но Мария остановила меня жестом.

— Скажите мне, шевалье, но только откровенно, — сказала она. — Надеетесь ли вы на возобновление наших отношений?

— Я всегда буду на это надеяться, — ответил я. — К чему лгать себе и вам, если вы столь легко разоблачаете мою неискренность? Я всегда восхищался вами и намерен делать это и впредь, вне зависимости от того, что вы об этом думаете, и что вы на это ответите.

На этот раз я действительно откланялся и скрылся. Три недели мы не имели никакой возможности свидеться наедине и обменяться какими-либо письмами или знаками.

После этого на одном из приёмов я увидел её, но не смел подойти, поскольку присутствовало много посторонних. Мария взглянула на меня и поймала мой ответный взгляд, после этого она глазами указала на свой кармашек, из которого она извлекла платок, уронив при этом на ковёр небольшую записку. Она немедленно прикрыла её своим платьем и посмотрела на меня. Я глазами дал знак, что заметил записку и готов её поднять, после чего Мария безмятежно покинула место, где до этого пребывала, предоставив мне возможность овладеть запиской.

Мне требовалось сделать лишь три шага, но как только я сделал два шага, меня остановил господин Ларошфуко.

— Скажите мне, Шевалье, как часто вы виделись с герцогиней де Шеврёз во время её ссылки? — спросил он.

— Вы ведь и сами знаете об этом, герцог, — ответил я. — Если бы Ришельё был жив, я бы ответил, что не видел её ни разу, но теперь вам проще расспросить её самому. Я не отрицаю, что виделся с ней раз или два, кажется, передавая ей приветы от кого-то из наших общих знакомых, не помню уже от кого конкретно.

— Не сочтите за дерзость, шевалье, — ответил герцог. — Я хотел бы спросить, не говорила ли с вами герцогиня обо мне? Мне кажется, что со времени своего возвращения она стала относиться ко мне более чем прохладно, тогда как до её ссылки нас связывала крепкая дружба.

— При мне она о вас не вспоминала, герцог, но я уверен, что она о вас не забывала, ведь она избрала вас в качестве хранителя её драгоценностей, — ответил я.

— Вам и это известно? — удивился Ларошфуко.

— Я не знал об этом наверняка, но вы только что подтвердили мою догадку, герцог, — с улыбкой ответил я и постарался продолжить свой путь к записке.

В эту минуту я увидел, что на ковре никакой записки уже нет. Меня прошиб холодный пот.

— Господа! — сказала в этот самый миг госпожа де Монбазон. — Минуту внимания! Я нашла какую-то записку на ковре! Что бы это значило?

— А кто её адресат? — спросил кто-то из придворных.

— Кем она подписана? — спросила какая-то дама.

— Представьте себе, здесь нет ни адреса, ни подписи! — воскликнула госпожа де Монбазон.

— В таком случае это письмо никому не принадлежит, и мы имеем полное право ознакомиться с её содержанием! — воскликнул кто-то ещё, и все остальные подхватили эту идею.

Общество уже несколько раз утомилось различными ликёрами и настойками, поэтому то, что, вероятно, не позволила бы себе более трезвая компания, произошло к моему огорчению и ко всеобщей радости. По счастью, Мария в это время уже была далеко, поскольку она удалилась сразу же после того, как оставила эту записку для меня.

— Читайте же! — говорили одни дамы.

— Не томите! — говорили другие.

— Это будет забавно! — предвкушали мужчины.

— Итак, я читаю! — сказала госпожа де Монбазон. — Вот что здесь сказано. «На что вы надеялись после столь долгого отсутствия и молчания? Разве вы не знаете, что гордость, ранее заставившая меня оценить ваши чувства, ныне защищает меня от страданий, которые могла бы мне причинить ложная видимость на продолжение наших отношений?»

— Что здесь происходит? — услышали мы властный голос Королевы. — Госпожа де Монбазон! Где вы взяли это письмо и почему вы устраиваете здесь подобные публичные чтения?

— Я нашла это письмо на ковре, — ответила Монбазон.

— По какому праву вы читаете это письмо вслух? — спросила Королева.

— Я надеялась, что мы сможем узнать, от кого оно, или кому оно адресовано, — ответила Монбазон. — Впрочем, дальше можно не читать. Я догадываюсь, от кого это письмо и кому оно адресовано. Возьмите, сударыня, это, по всей видимости, потеряли вы.

С этими словами Монбазон подошла к герцогине де Лонгвиль и вручила ей записку.

— Да как вы смеете подозревать меня в такой гнусности? — воскликнула де Лонгвиль, шарахаясь от записки как от ядовитой змеи.

— Что ж, в таком случае я сама передам это письмо адресату, — продолжала свой фарс Монбазон, после чего подошла к Морису де Колиньи и протянула ему эту записку.

— Вам же сказали, что вы глубоко заблуждаетесь, сударыня, — ответил сквозь зубы Морис де Колиньи, после чего развернулся даже не взглянув на записку и отошёл на несколько шагов.

— Дайте сюда эту записку! — проговорила Королева властно.

Монбазон вынуждена была подчиниться.

— Как это гадко – читать чужие письма! — воскликнула Королева, вспоминая дни своего унижения, когда её переписку читал Король и кардинал, а также канцлер Сегье. — Госпожа де Монбазон, я прошу вас покинуть мой дом и подумать о своём поведении.

После этого Королева отвернулась от госпожи де Монбазон, а вслед за ней все гости перестали её замечать.

Глава 107

Я написал Марии письмо, где описал всю эту неприятную ситуацию. Я выразил сожаление, что не успел и не смог быстро завладеть запиской, предназначенной мне, сославшись на неожиданность этого дела, мою к нему неподготовленность и на вынужденную задержку из-за неуместного вмешательства Ларошфуко.

Я понимал, что эти оправдания не сгладят ужаса от того, что письмо стало достоянием гласности, полный текст которого я не знал, и опасался, что некоторые обороты в нём позволят догадаться об имени отправительницы или о персоне адресата.

Впрочем, ситуация, в которой госпожа де Монбазон обвиняла в авторстве госпожу де Лонгвиль, также была весьма нежелательной. К обеим я испытывал некоторое сочувствие, тогда как их вражда достигла, казалось бы, апогея, и стала публичной, поскольку стычка произошла на глазах всего общества и, что хуже, на глазах Королевы.

Королева безусловно приняла сторону госпожи де Лонгвиль. Её авторство не было доказано, поэтому обвинения были голословными, но даже если бы Королева и сама была убеждена в авторстве госпожи де Лонгвиль, она всё равно приняла бы её сторону.

Конде, зная о поддержке Королевы, потребовал извинений, некоторые знатные дворяне, напротив, поддержали госпожу де Монбазон. Двор распался на два враждующих лагеря. Конде объединился с партией Лонгвилей, Монбазон объединилась с Бофором и другими Вандомами. Шевретта встала на защиту Монбазон, что её более отдалило её от Королевы. Но она не могла не вступиться за свою молодую свекровь.

Я уговорил господина де Малеврие признаться, что это письмо было написано ему его племянницей, и что речь в нём шла не о любви галантной, а о родственной любви, которая дала трещину в силу некоторой размолвки. Господин де Малеврие согласился взять на себя это дело, потребовав за это двадцать тысяч пистолей. Пришлось Шевретте оплатить эти расходы, после чего Малеврие высказал ту версию, которая устраивала обе стороны. При этом Малеврие просил держать его признание в тайне, поскольку дело было всё же весьма деликатным, семейным.

Королева настаивала, чтобы госпожа де Монбазон принесла извинения, текст извинений составлялся с помощью кардинала Мазарини, на что было потрачено два часа. Чтение предполагалось в доме герцогини де Шеврёз. Под давлением власти госпожа де Монбазон зачитала перед герцогиней де Лонгвиль текст извинений таким тоном, который выражал протест против каждого прочитанного ей слова. Королева велела госпоже де Монбазон удалиться с приёма, на которой это происходило, но Монбазон и ухом не повела, поскольку находилась в гостях у своей невестки. Тогда замок герцогини покинула сама Королева.

Дело могло бы затухнуть, то Монбазон не верила признанию Малеврие. Тогда Ларошфуко — тот самый герцог Франсуа де Ларошфуко, из-за которого разгорелся сыр-бор, ведь если бы он не задержал меня, письмо попало бы по назначению и никакого скандала не было! — вмешался туда, куда его не просили. Он предложил сличить почерки, чтобы ложь стала очевидной. Письмо было передано Ларошфуко, в качестве экспертов по почерку были избраны госпожа де Рамбуйе и де Сабле, которые в присутствии Королевы изучили письмо и образец почерка госпожи де Лонгвиль. Они объявили, что почерк письма не имеет ничего общего с почерком госпожи де Лонгвиль, после чего бросили письмо, вызвавшее столько склок, в камин. Этого делать не следовало, поскольку госпожа не Монбазон изобличила этих арбитров как близких друзей госпожи де Лонгвиль, и на том основании, что письмо было уничтожено, стала заявлять, что это лишний раз доказывает, что почерк в письме совпадал с почерком герцогини, иначе для чего же было бы его уничтожать?

Подобное поведение окончательно поссорило госпожу де Монбазон с Королевой, которая велела ей убираться к себе в Рошфор.

Изгнание де Монбазон нанесло удар по гордости герцога де Бофора. Он стал преднамеренно высказывать непослушание и даже игнорировать Королеву, осмелился поворачиваться к ней спиной, как будто бы, не замечая её присутствия.

Наконец, Морис де Колиньи, который также почувствовал селя оскорблённым, ибо де Монбазон верно указала всем на то, что он был любовником герцогини де Лонгвиль, вызвал на дуэль герцога де Гиза. Давняя вражда между родом Колиньи и родом де Гизов не стихала ни на минуту. Оба дуэлянта помнили и об убитом Гаспаре де Колиньи, и об убитом Генрихе де Гизе.

Дуэль состоялась вопреки продолжавшему действовать эдикту о запрете таковых. Скрестились шпаги, и после нескольких минут яростного сражения Морис де Колиньи получил смертельную сквозную рану в левое плечо.

Дуэль не положила конца сплетням, поскольку за честь герцогини вступился не супруг, а «друг». Бофор продолжал бунтовать, вследствие чего даже попытался организовать убийство Мазарини. Это убийство было предупреждено, поскольку Бофор попросил герцога д’Эпернона запретить своим мушкетёрам вмешиваться в это дело, но д’Эпернон догадался, к чему идёт дело и направил своего слугу, чтобы предупредить кардинала. Наёмные убийцы понапрасну ожидали Мазарини, заговор был изобличён, герцог Бофор был арестован прямо в Лувре, где провёл ночь под охраной Гито и его гвардейцев, а наутро был препровождён в Венсенский замок.

Так, увы, молодая и чрезвычайно очаровательная женщина своей неосторожностью вызвала непримиримый раскол среди высшей знати французского королевства, что привело к смерти одного из них и к аресту другого.

После ареста де Бофора меня вызвал к себе коадъютор Ордена Иезуитов.

— Шевалье, — сказал он, — нам известны истинные причины этих событий, которые продолжались три недели. Расскажите о них всё, что вам известно.

Я рассказал всё, что знал, не прибавив от себя ничего, умолчав, впрочем, об истинном адресате этого письма, как и об истинной отправительнице.

— Вы забыли сообщить нам, что письмо было написано госпожой де Фокероль и адресовано оно было… — бесстрастным голосом сказал Коадъютор, ожидая, что я закончу эту фразу.

— Я собирался об этом сказать, но умолчал лишь поскольку вы меня опередили, — сказал я со смущением. — Письмо написала госпожа де Фокероль, дочь госпожи де Буа-Траси, и адресовано оно было мне.

— Впредь не повторяйте подобных ошибок, — сказал коадъютор.

— Прошу меня простить, — ответил я. — Это больше не повторится. Должен также добавить, что я слышал лишь начало этого письма, первые пару строк, после чего чтение было прекращено, письмо сожжено, так что мы никогда не узнаем его полное содержание.

— Чепуха! — воскликнул коадъютор. — Вот полная копия этого письма. Если желаете, можете ознакомиться.

Он небрежно бросил на стол лист бумаги.

Я взглянул на него и обомлел. Это была не копия, это было подлинное письмо Марии де Фокероль. Приведу лишь самые важные для меня строки. «Я страдаю, потому что люблю вас, как раньше, а вы, если вы и страдаете, то лишь потому, что не любите меня, как прежде».

— Что же тогда было сожжено в камине? — спросил я.

— Точная копия этого письма, написанного почерком герцогини де Лонгвиль, — ответил коадъютор. — Я не обязан был вам отвечать на ваш вопрос, но мне и не запрещено утолить ваше любопытство. Я говорю это лишь для того, чтобы вы поняли, что не всё то, что кажется вам игрой случая, таковым является. И отнюдь не всегда те последствия, которые вам кажутся случайными и роковыми являются случайными и роковыми. Иногда события направляются рукой более могущественной, чем судьба или, как вы её, быть может называете, «злой рок». Впрочем, я напрасно применил слово «иногда». Если бы все события, о которых вы мне рассказали, были случайными, вы, быть может, получили бы понижение в вашей должности в Ордене, а не повышение, как оно произойдёт на самом деле. О своём повышении вы узнаете завтра в месте, о котором вас известят дополнительно. Время, как обычно, в час ночи.

Я поцеловал руку коадъютора, поклонился и вышел.