Глава 104
В Париже Шевретту ожидало два разочарования: политическое и личное.
Причиной политического разочарования стало то, что Королева, которая при жизни Короля и кардинала противилась их политике, взяв бразды управления в свои руки, продолжала её неуклонно и последовательно.
Из любви к детям и ради того, чтобы оставить им сильную страну она пренебрегла своей прошлой привязанностью к брату и ко всей испанской семье. Она продолжила войну с Испанией и добилась больших побед, вопреки тому, что многие ожидали от неё совершенно противоположных действий. Бывшие друзья и враги кардинала Ришельё ожидали, что будет заключен мир с Испанией, что Королева откажется от прежних союзников и заключит союзы с бывшими врагами Франции, но она по совету Мазарини настолько успешно продолжила политику Ришельё, что он, вероятно, с небес благословляла её царствование.
Личным разочарованием Шевретты было то, что Королева дала ей понять, что не собирается продолжать её опасные игры, что время для интриг закончилось навсегда, что отныне герцогиня, которая и ранее не была ровней Королеве, теперь тем более должна всегда помнить своё место. Подруга в прошлом, теперь она стала неприятным воспоминанием и, что гораздо хуже, свидетельницей многих дел и носителем многих тайн. Поэтому Королева облекла свои требования в предельно мягкую форму, признаваясь в дружбе и нежных чувствах к подруге, и ссылаясь на государственную необходимость, на невозможность продолжения развлечений молодости, на занятость, на этикет, на то, что Королева совсем не принадлежит себе и ещё на Бог весть какие обстоятельства.
Шевретта всё поняла, изобразила дружбу, любовь, покорность и благодарность, но про себя она прекрасно помнила, что знает с десяток тайн Королевы, самыми опасными из которых были тайна зачатия Дофина и тайна о существовании его брата-близнеца. Герцогиня прекрасно понимала, что эти две тайны могут составить основу для существенного увеличения её состояния, обеспечить её силу и власть над Королевой лишь в том случае, если будут оставаться тайной для всех, кроме неё и кроме тех, кто уже был посвящён в них. Она понимала, что, вероятно, тайна зачатия Дофина известна кроме неё и Королеве лишь мне, а в тайна рождения его брата известна, вероятно, ещё тем лицам, которым было доверено опекунство над ним. Она также надеялась, что эта тайна никогда не станет известна Мазарини, поскольку он мог бы в этом случае посоветоваться избавиться от герцогини, что являлось бы лучшим способом сохранить обе эти тайны.
Я не могу достоверно сказать, были ли эти тайны известны Мазарини. Он был человек мягкий, в отличие от Ришельё он не злоупотреблял смертной казнью, в самом серьёзном случае он удовлетворялся заключением своих врагов в Бастилию или в иное аналогичное место. При его правлении головы перестали столь часто слетать с плеч, как это было при Ришельё. Но Шевретта этого ещё не знала.
Удивительно и то, что подобное человеколюбие, мягкость и взвешенность политики нового первого министра воспринимались всеми как его слабость.
Ришельё перед смертью посетовал Королю на то, что Королева – испанка, и Мазарини – иностранец. Как он ошибался в них! Королева стала одной из самых французских Королев в истории Франции. Быть большей француженкой было бы уже невозможно. Настолько сильно она любила сыновей. Мазарини также старался стать французом во всём. Им это почти удалось, но только не в глазах принцев, не в глазах дворян и не в глазах простолюдинов. Разумеется, не сами простолюдины додумались до того, чтобы обвинять Королеву и первого министра в том, что они иностранцы, эти идеи подкидывали в народ принцы и герцоги. Но идеи овладевали народом, и народ постепенно привык к тому, чтобы называть Мазарини мерзким итальяшкой, а Королеву – испанкой. Впрочем, к Королеве народ всё же относился со всем должным почтением, и если и хотел кого-то низвергнуть и отправить в отставку, то это только, разумеется, кардинала.
Но всё это началось не сразу, а постепенно. Поначалу же правление Королевы было настолько безоблачным, что поэты сравнивали его с Золотым Веком, а саму Королеву – с одной их античных богинь.
Правда, Королева, понимая, насколько хрупко её регентство, старалась заручиться поддержкой всех, поэтому насколько могла никогда никому из просителей не отказывала, что, к сожалению, также дало повод упрекать её в слабости. Щедрость быстро приводит к бедности, и поскольку Королева не читала трудов Никола Макиавелли, она не знала, что щедрость государя может считаться пороком, а скаредность – добродетелью. Она не учла примера своей свекрови, Марии Медичи, которая щедро раздавала деньги и приобретала друзей, но когда деньги закончились, закончились и друзья. Ибо друзья окружают нас не тогда, когда мы им что-то выплатили, а тогда, когда им есть на что надеяться в будущем.
Этой простой истине её никто не научил, поскольку никто не мог и помыслить о том, что она когда-то станет единолично или почти единолично править таким государством, как Франция.
Меня беспокоило, как бы Шевретта не выдала одной из двух тайн, известных нам обоим. Я ничуть не беспокоился о том, как бы она не замыслила избавиться от меня. Мария была не из тех людей, которые замышляют и осуществляют банальное убийство, тем более, убийство одного из своих любовников. Всем своим любовникам она оставалась верна, всех их продолжала любить всю свою жизнь, что, вероятно, доказывает, что она попросту никогда никого не любила, а лишь испытывала ко всем нам собственнические чувства.
Отношения между нами были бы намного лучше, если бы она позволила мне считать моих детей моими детьми. Но она была в этом непреклонна настолько, что даже теперь, когда её нет на свете, как нет и её второго супруга, герцога де Шеврёз, и никто не мог бы мне запретить с ними общаться на правах их истинного отца, мне не приходит это в голову, и я не собираюсь менять то состояние моего лёгкого знакомства с ними, которое сложилось при её жизни. Уж если ты не полюбил своих детей со времени их детства, то это не придёт со временем их взросления, когда они сами стали родителями. И в их детях я не вижу своих внуков. Иногда я думаю, что, быть может, это вовсе и не мои дети, и не мои внуки. Но то, что я знаю умом, я знаю, хотя сердце не желает прислушаться к голове и принять их как моё потомство. Я люблю их, люблю издалека. Я дал бы себя убить за любого из них! Я заказал портреты всех их и часто подолгу разглядываю их. Но я никогда не признаюсь никому из них в своём родстве с ними. Чёрт бы побрал эту дворянскую честь! Только Король может открыто признать своих внебрачных детей так, чтобы их достоинство, честь, состояние не пострадали, и даже возвысились. Все остальные должны зажать своё сердце и при встрече холодно и вежливо раскланиваться со своими детьми так, как если бы это были совершенно посторонние люди, равные тебе по положение в обществе, но не более того. Как я завидую Атосу, который всё же сам воспитывал Рауля и нашёл в себе силы признаться в своём отцовстве!
Глава 105
Высшая знать рекой потекла к Королеве за милостями, обещанными или предполагаемыми. Королева пока ещё не могла себе позволить роскошь обижать принцев, герцогов, маршалов и пэров, все они претендовали ни должности и деньги, претендентов было больше, чем возможностей. Кому-то приходилось отказывать, а это было чревато появлением новых врагов. Месье получил губернаторство над Лангедоком, герцог Энгиенский – над Шампанью, Конде получил Шантийи и Дамартен, конфискованные когда-то Королём у Монморанси, его шурина, то есть брата Принцессы. Герцог Буйонский, брат виконта де Тюренна, вознамерился получить обратно Седан, который он получил в обмен на прощение за участие в заговоре Сен-Мара. Он настаивал, что ввязался в этот заговор для того, чтобы защитить Королеву от гнёта кардинала. Если бы Королева вернула ему Седан, она тем самым косвенно призналась бы в своём соучастии в заговоре Сен-Мара, или, по меньшей мере, сочувствие ему. Она не могла этого сделать, разумеется, поэтому наотрез отказала герцогу Буйонскому, чем настроила его против себя. Мазарини поддерживал её в этом упорстве и поощрял её стойкость, убеждая, что только в твёрдости состоит её спасение. Мазарини рекомендовал открыто заявить, что те, кто полагается на излишнюю доброту Королевы, могут поплатиться за это, и что наследник абсолютного Короля не должен получить при совершеннолетии совсем не то государство, которое ему оставил отец по причине ошибок Королевы.
Впрочем, сама Королева и не намеревалась совершать бесконечные уступки всей той знати, которую Ришельё держал в кулаке. Одним из тех, кому Королева отказала в его непомерных амбициях, был герцог де Ларошфуко. Он по непонятным причинам возомнил, что был лучшим другом и благодетелем Королевы, и по этой причине возвышение Королевы воспринимал как гарантию собственного возвышения. Беспокойство о его судьбе тогда, когда он слегка и временно пострадал за неё, то есть когда ему довелось провести всего лишь одну неделю в Бастилии, и радость Королевы, когда она узнала о его освобождении, Ларошфуко ошибочно истолковал как чрезмерную благодарность и, быть может, приписал ей бог весть какие чувства по отношению к себе. Впрочем, и он со временем вынужден был осознать, что отказ Королевы доверить ей кое-какие должности и поручения, которые она объясняла отсутствием надобности в них, на самом деле объяснялись отсутствием её доверия к нему. Он даже дошёл до того, что осмелился упрекнуть её в доверии к себе. Этот потерявший всякую меру герцог рассчитывал, как он сам признавался, что Королева доверит ему руководить всеми советами, которые были при ней, определять, чем каждый из них должен заниматься и, по-видимому, определять и состав каждого их них. Одно это показывает, насколько был он далёк от адекватной оценки собственной значительности, собственных талантов и государственного ума. Королева отвела ему ровно то место, которого он заслуживал, а именно, место литератора и мемуариста, пусть бы даже и обиженного на всех и вся. Вот до чего доводит неумение отличить простую вежливость от королевских обещаний. Если Ларошфуко довелось оказать Королеве одну или две мелких услуги, после чего он услышал от Королевы слова о том, что она навсегда сохранит к нему признательность за эти услуги, он, по-видимому, решил, что теперь приобрёл над Королевой вечную власть вследствие вечной и бесконечной признательности её к нему.
Теперь, когда Королева получила власть, у неё объявилось столько «друзей», то есть тех, кто уверял её в том, что были на её стороне и во времена Ришельё, что она не могла бы и помыслить о такой поддержке в те времена, когда поддержка ей действительно была нужна, но не оказывалась. Все эти якобы друзья с нетерпением ожидали прибытия герцогини де Шеврёз, поскольку по наивности своей полагали, что она займёт главенствующее положение при Королеве и поможет утвердиться во власти всем этим «друзьям», или, по крайней мере, поможет им получить деньги, должности или поместья. Кардинал Мазарини опасался, что это может в действительности произойти, поэтому он выслал навстречу герцогине Монтегю, наказав ему предупредить герцогиню, что её инициативы и активность при дворе не требуются, и что она будет принята хорошо лишь в том случае, если проявит достаточную почтительность и сдержанность в общении с Королевой. Кардинал надеялся, что Монтегю на правах бывшего любовника герцогини сможет её в этом убедить. Как я уже писал, с подобными же поручениями к герцогине Королева намеревалась отправить Ларошфуко, но убедившись в его непомерных амбициях усомнилась в том, что его миссия будет успешной.
Но Мария не вняла этим предупреждениям. Ослеплённая почестями от тех, кто надеялся на её протекцию, а также вежливым и уважительным отношением к ней Мазарини, она решила, что вернулась в Париж победительницей, и лишь сама Королева смогла продемонстрировать ей, что вся показная любезность, всё проявленное дружелюбие и даже нежность к бывшей подруге, это не более чем глянец, скрывающий недоверие и холодность. Королева напомнила Марии, что она прибыла из Испании, и что пребывание её при дворе вызовет ненужную тревогу у союзников Франции. Поэтому Королева рекомендовала герцогине побыть некоторое неопределённое время в Дампьере. На следующий день её посещает Мазарини и преподносит ей пятьдесят тысяч экю «на первое время», уведомив, что вскоре герцогиня получит ещё двести тысяч экю, но её отбытие в Дампьер является делом решённым. Там, где вместо того, чтобы допускать кого-либо до политической власти можно откупиться, Мазарини всегда предпочитал откупиться, а где делу могла бы помочь лесть, Мазарини льстил без ограничений. Он наговорил герцогине такое количество комплиментов, выразил такие восторги и наилучшие пожелания, что Мария в действительности подумала, что обрела в его лице доброго друга, тогда как кардинал видел в ней опасного врага и все его слова, как и все его деньги были направлены на её удаление как можно дальше и на её нейтрализацию.
Герцогиня приняла подарок Мазарини как само собой разумеющийся, но не стоящий особого внимания. Она ставила иные цели. Ей хотелось отстранить от власти всех родственников Ришельё, всех этих Брезе, Ламейере, д’Эгионов, и устроить на тёплые места во власти своих родственников и друзей – Гизов, Люиней, Роганов и тех, кого называли Высокомерными, все эти Ларошфуко, Отфоры, Сенсе, Сен-Луи и Ла Порты и так далее. В рядах своих сторонников Мария числила и тех, кто когда-то был противником Кардинала вне зависимости от того, были ли они её сторонниками на самом деле, или не были. Так что в этот её список вошли и Фонтрай, д’Обижу, Бопюи, де Тревиль, Деззэсар. Полагаю, что она внесла в этот список даже д’Артаньяна, и нисколько не сомневаюсь, что числила среди них и меня.
Она не могла понять, что я к этому времени уже принадлежал другой партии – партии д’Эрбле. Даже принадлежность к гораздо более могущественному обществу, к Ордену Иезуитов, была для меня не целью, а средством, так что сочувствие к Шевретте или даже соучастие в некоторых её затеях было для меня либо средством для достижения собственных целей, либо развлечением на время отсутствия других дел, более важных.
Поначалу этот кружок Высокомерных не сильно огорчал и вовсе не пугал Мазарини. Кардинал отнесся к ним с ответным высокомерием, поскольку охарактеризовал их как людей, чьё занятие состоит в том, чтобы препятствовать всему, что исходит не от них, злословить против всего, что встречают, надсмехаться над добрыми людьми и добрыми делами, предрекая и тем и другим плохой конец. Он отмечал, что они ликуют при каждом поражении нынешней власти, радуются любому несчастью и бедствию, поскольку в каждом промахе и в каждом несчастье они видят причиной то, что им самим не дали достаточной власти в этом новом правительстве. Всё, что делалось не ими и помимо них, они называли никудышным и бесперспективным, а то и вовсе гибельным.
Первым шагом Высокомерных было разоблачение Ришельё. Не в силах противостоять ему, когда он был жив, они обрушились на него после его смерти. Вторым шагом были нападки на Мазарини. Его обвиняли в распутстве, но когда убедились, что эта черта ему не свойственна, поскольку простая галантность, которую он проявлял не только в отношении герцогини де Шеврёз, но и в отношении её свекрови, господи де Гемене, никогда не выходили за рамки дозволенного, они решили обвинить его в итальянском грехе, поскольку он был итальянцем. Но это также было клеветой, Мазарини не питал никакой склонности и к этому греху, и кому, как не Шевретте было бы легко понять это, ведь она в своей жизни насмотрелась на странные порой предпочтения у своего первого мужа, а также у Людовика XIII и у Бекингема.
Ла Порт осмелился даже попытаться убедить Королеву отдалиться от Мазарини и отлучить его от власти, ссылаясь на то, какие слухи ходят о нём, на что Королева возразила, что эти слухи, по-видимому, выдумывает и распускает принц Конде. Ла Порт осмелился сравнить Королеву с её свекровью, Марией Медичи, которая допустила к себе в спальню итальянца Кончино Кончини, на что Королева возразила, что это сравнение безосновательно, поскольку Мазарини – только политический помощник, и что она позаботится о Короле, своём сыне, как и о Принце, его брате, вовсе не так, как заботилась Мария Медичи о своих двух детях, поскольку действительно любит Людовика.
Надо сказать, что Ла Порт попал своим сравнением в самую точку. Аналогия, которая никому не приходила в голову, была почти полная. У Марии Медичи при малолетнем Людовике XIIIФранцией правил её любовник–итальянец. У Анны Австрийской при малолетнем Людовике XIVстраной правил также итальянец, которого все считали её любовником. Я бы ещё добавил также и то, что оба Людовика не был сыновьями своих номинальных отцов. Но, кажется, об этом мало кто знал. Во всяком случае если Марию Медичи подозревали почти все, то Анну Австрийскую не подозревал никто. И всё же, если аналогия была бы полной, следовало ожидать, что Людовик XIV, достигнув совершеннолетия, быть может, распорядится убить Мазарини и возьмёт власть полностью в свои руки? Мы знаем, что этого не произошло. Но я убеждён, что многие французы желали бы, чтобы произошло именно это. В этом – причина Фронды.
Слова Ла Порта были, быть может, слишком справедливы, и поэтому они не достигли цели, поскольку разозлили Королеву. Вместо того, чтобы прислушаться к его совету, она вычеркнула его из числа своих друзей.
Мазарини успешно играл на противоречиях между своими недоброжелателями. Шеврёз хотела поставить на место первого министра Шатонёфа, все остальные Высокомерные этому противились, поскольку опасались, что он приберёт к рукам слишком много власти.
Герцог Вандомский попытался предложить на место Мазарини Сюбле де Науйе, и решил воздействовать на епископа Бовезского, чтобы он рекомендовал Королеве вернуть де Нуайе для этих целей. Но Мазарини прознал об этих попытках и сообщил епископу Бовезскому, что не в его интересах поддерживать де Нуайе, поскольку он также метит на кардинальскую шапку, о которой мечтал также и сам епископ Бовезский. Так стоит ли помогать конкуренту?
Сын герцога Вандомского, герцог де Бофор, отличался косноязычием и не блистал умом, так что гораздо больше подходил на роль полководца, поскольку был бесстрашным воином и, к тому же, не лишённым талантов военачальника. Кроме того, против кандидатуры де Бофора воспротивились бы Конде, которые ненавидели его ничуть не меньше, чем Шатонёфа.
Шевретта хлопотала за назначение Конде генерал-губернатором и за возвращение ему губернаторства над Бретанью, которое отошло родственникам Ришельё – Брезе и Ламейере. Королева ненавидела Конде, но была в дружеских отношениях с его супругой, так что в этих перипетиях мог разобраться только такой гибкий ум, как ум Мазарини, советы которого Королева принимала всегда.
Королева ценила Мазарини, и именно по этой причине она проявила твердость, когда ей пришлось вступиться за него.
Всё началось с утерянном любовной записки, но шуму из-за неё было столько, что три недели Королева и первый министр занимались этим делом с таким старанием, как если бы от него зависела судьба Франции. Впрочем, надо признать, что скандал разразился между семействами столь знатными и важными, что последствия подобного скандала могли быть самые непредвиденные. Полагаю, что по таким ничтожным поводом среди столь знатных персон могли бы разгораться войны. Особенность ситуации состоит также и в том, что все дамы, участвовавшие в этом скандале, были мне знакомы более чем хорошо.
Полностью «Мемуары Арамиса» вы можете найти тут
https://litsovet.ru/books/979343-memuary-aramisa-kniga-1
https://litsovet.ru/books/979376-memuary-aramisa-kniga-2
https://litsovet.ru/books/980135-memuary-aramisa-kniga-3
https://litsovet.ru/books/981152-memuary-aramisa-kniga-4
https://litsovet.ru/books/981631-memuary-aramisa-kniga-5
Также в виде файлов эти книги можно найти тут
https://proza.ru/2023/03/11/1174
https://proza.ru/2023/04/25/1300
https://proza.ru/2023/06/20/295
https://proza.ru/2023/08/07/1197
#дАртаньян #ЖелезнаяМаска # Фанфик #Мушкетеры #Атос #Портос #Арамис
Полностью книгу «Д’Артаньян и Железная Маска» вы можете найти тут
https://litsovet.ru/books/979341-dartanyan-i-zheleznaya-maska-kniga-1
https://litsovet.ru/books/979342-dartanyan-i-zheleznaya-maska-kniga-2
Также в виде файлов эти книги можно найти тут