Маленький мальчик крутился на паперти. Он был крайне весел, весь светился, бегал за бабочками и радовался наступающему лету. Носился по холодному кирпичу и еще не прогретой земле, срывал цветки мать-и-мачехи, падал на траву и еле сдерживал себя, чтобы не залить монастырскую округу своим задорным и искренним детским смехом.
Бегал... босиком. Точнее, в одних носочках.
- А где твои ботиночки? Ты же простудишься, - первое что пришло в голову.
- Ничего, - весело ответил мальчуган, - скоро высохнут. Я здорово их облил. А если заболею - не беда. Со мною Бог, веришь?
- Конечно, верю, - отвечаю, - давай я тебя погрею.
Пристально осмотрев меня, малой подошел поближе. Я сама плюхнулась наземь, посадила мальчика на ноги и терла руками его холодные ножки - единственное, что я могла тогда сделать.
Малыш долго сидел у меня на руках, внимательно рассматривал мои рук как вдруг заплакал и крепко-крепко обнял. Он давненько не мылся, что чувствовалось, но это было так тепло и здорово, только сердце ёжилось от этих объятий.
- Знаешь, - вдруг произнес он, - так хорошо, что ты со мной сидишь. Спасибо тебе большое и детское. Я тебя никогда не забуду.
Он немного помолчал и продолжил:
- У меня есть бабушка... И она, ну долго до нее идти. А больше у меня никого нет. Я живу с ней иногда, мою полы, люблю топить галандку, а печку тяжело - не достаю. А еще у нас есть курочки. Знаешь, такие разные: и белые, и черные и пестренькие такие. И кота я очень люблю, он большой, рыжий и ленивый. И очень добрый, он умеет обниматься. А больше меня никто не обнимает. Бабушка сильно болеет, и соседка сказала, что бабушка долго не проживет. И я останусь один, понимаешь? Я тогда в монастырь приду, вот что. Монахи меня заберут. Они хорошие. Хоть и страшные иногда. Особенно, когда с послушания на службу опаздывают.
Здесь малыш немного посмеялся, а я украдкой вытерла слезы. Его серьезность и простота выбивали из колеи.
- А когда-то мне сказали, что я сам жить не буду, чем-то сильно болею. А я не знаю чем. Мне так интересно узнать, что это такое. Только я иногда падаю, а когда просыпаюсь, много времени уже проходит. Но меня даже веселит такие приключения. Так странно, а почему ты не спрашиваешь о маме с папой? Ладно, я сам расскажу.
Малыш положил у меня на ногах, уселся поудобнее и продолжил рассказ:
- Я их не помню, и мне о них ничего не говорят. Только я их очень люблю, веришь? Если они умерли, то меня слышат и любят, и тянут ко мне свои ручки, только Боженька не дает им забрать меня, я должен пожить. А если они живы, то у них есть еще детки, я уверен. И они их любят и заботятся. И меня любят. Только почему-то к нам с бабушкой не приезжают. Ладно, я вырасту и сам их найду... Если выживу, - он опять засмеялся и посмотрел на меня своими лучистыми голубыми и такими серьезными глазами.
- Ой, я побегу, отец Арсений вон рукой машет - зовет меня, значит. Не хочу его расстраивать и задерживать. Может, ботиночки высохли? Или помыться можно, ура! Ой, ругать будет, что в носках убежал. Слушай, дай я тебя еще разок обниму. Спасибо, спасибо!
Маленький Ваня побежал по дорожке к слегка разгневанному отцу Арсению. Монах ловко схватил младенца, закинул на спину и, прихлопнув по попе, исчез за одной из многочисленных дверок.
Больше я Ванечку не видела. Как и не смогла побывать в том монастыре больше, даже не знаю о нем ничего толком. Люди, подарившие мне эту поездку, сами уже на том свете. А Ванечка - перед глазами.
Откуда в нем столько света? В этом маленьком мальчугане, полюбившем весь мир, как больную бабушку, рыжего и ленивого кота, галандку и курочек. Почему он так часто спрашивал "веришь?". А любовь к родителям. И это его "если выживу"...
Этот рассказ давно живет в моей голове. Я услышала его от одной женщины, случайной собеседницы. И, порой, образ кудрявого светлого мальчика служит мне маяком, ориентиром и верной помощью. Если так верил и любил маленький Ванечка, если не злобился на мир и желал всего достичь, как нам, взрослеющим и повзрослевшим, стоит карабкаться и любить.
Ведь с нами Бог, веришь?
2013г.