Ранняя весна на Северном Кавказе – благодатная пора. Ласково и щедро светит солнце, буйной зеленью покрыты горы, а рядом плещется море – синее Черное море. Ослепительно белые гребни волн набегают на берег, шуршат мелкой галькой.
Но нас не радовали ни солнце, ни море. Да мы их не видели – и солнце, и море заслоняли тучи дыма, облака пыли. Влажный горячий воздух гудел от шума моторов и свиста пуль, каменистая земля под ногами дрожала от непрерывных взрывов. Мы задыхались от пороховых газов, от нестерпимой жажды – воду здесь достать было не так-то легко.
Наш 4-й стрелковый батальон входил в 318-ю стрелковую дивизию 18-й армии. Армия получила задачу: удерживая плацдарм, нанести одновременные удары по врагу и овладеть городом и портом Новороссийск.
В это время на плацдарме продолжались кровопролитнейшие бои. Гитлеровское командование огнем артиллерии, ударами авиации, контратаками пыталось сбросить наши части с захваченного плацдарма и удержать пятую сопку Мысхако, с которой просматривался весь плацдарм. Это позволило бы ему вести прицельный артиллерийский и минометный огонь не только по переднему краю нашей обороны, но и по причалам, госпиталям, складам на берегу Цемесской бухты. Земля содрогалась от взрывов тысяч бомб.
В такой обстановке при свете дня к Малой земле не мог приблизиться ни корабль, ни даже катер или мотобот. Обстрелы и налеты авиации усугублялись обычными здесь в это время года штормами, а также минными банками. Поэтому эвакуация раненых, подвоз пополнения и материальных средств осуществлялись лишь только ночью, с предельной осторожностью.
В тяжелых боях на северных склонах горы Мысхако, где героизм был повседневным явлением, отличились бойцы и командиры нашего 4-го стрелкового батальона под командованием капитана Чумина, а также отряды морской пехоты. При поддержке артиллерии воины нашего батальона находили слабые места во вражеской обороне и внезапно атаковали противника, уничтожая его живую силу и огневые точки. Так удалось овладеть поселком Станичка. В этом бою получили ранения 23 бойца и два младших командира. Всем раненым я оказала первую медицинскую помощь и увела их в оборудованные на берегу укрытия. Некоторые, способные держать оружие, уходить с передовой отказывались. И только с наступлением темноты 16 раненых удалось эвакуировать в созданный здесь же головной полевой эвакуационный пункт.
Ночь прошла относительно спокойно – велась обычная, «сторожевая» перестрелка. А под утро снова загремела канонада: началась немецкая атака. Вздыбленная земля, перемешанная с пороховым дымом, затрудняла дыхание, слезились глаза. Атака следовала за атакой, самолеты шли волна за волной, редели ряды солдат. Шли уличные бои за отдельные дома на Азовской и Ворошиловской.
Под огнем противника я вынесла с боя 12 раненых, которых разместили в подвале винзавода, и только там стало возможно оказать им первую помощь.
В этих боях некоторые соединения потеряли до половины личного состава, и командованием было решено перейти к обороне плацдарма.
Части нашей дивизии были доукомплектованы, осуществляли перегруппировку. Слабость дорожной сети в особых условиях горно-лесистой местности, непрерывные дожди – все это очень осложняло подготовку к наступлению, подвоз боеприпасов. Солдаты буквально «выгрызали» в каменистом грунте окопы и траншеи – под огнем врага, когда днем и ночью шел гранатный и минометный бой.
Днем шли дожди, по пояс в воде вымокнешь, а ночью одежда становилась подобной ледяному панцирю. Трудности усугублялись и сложностью снабжения. Не хватало продуктов, почти все солдаты болели цингой. Продовольствие и боеприпасы солдаты тащили на себе за два-три километра – по скользким тропам, иногда на такую высоту, что кружилась голова.
Словом, трудностей хоть отбавляй. А тут еще бора…
Люди и горы
…Вот уже вторую неделю в районе Новороссийска и окрестных горах свирепствует бора, штормовой северо-восточный ветер. Внизу, на побережье, еще относительно тепло, хотя почти не прекращается мелкий, надоедливый дождь. А чуть выше, в горах, настоящая зима – снежная, холодная. По ночам температура нередко падает до минус 20. Вьюжит метель. Порывистый, сбивающий с ног ветер пронизывает до костей.
В минуты затишья между боями бойцы на чем свет стоит клянут погоду.
– Тоже мне, юг называется. У нас на Урале и то теплее, – ворчит солдат-уралец.
– Это ты, браток, загнул. Доводилось мне в ваших краях бывать. Там иногда так закрутит, что от мороза уши трещат, – отвечает ему то ли рязанец, то ли калужанин.
– Что морозы – верно. Зато тихо. А тут будто из пропасти дует.
– Чайку бы нам сейчас горячего кружку, душу согреть!
– А по мне, лучше миску горячих щей с мясом, – мечтает вслух связной батальона.
– Щи с мясом – это было бы здорово, но от нашего старшины, кроме ячменной каши или перловки с сухарями, вряд ли чего дождешься.
– Про бору я вам расскажу, – вдруг раздался голос бойца, осетина лет пятидесяти. – У нас всегда так: похолодало, начались морозы – жди бору. Поползут через хребет белые облака – их «бородой» называют, – и задует с северо-востока ветер. Сначала с дождем, потом со снегом. Так, бывало, закрутит, хоть из дому не выходи. Таковы горы здесь, у Новороссийска. С одной стороны теплое море, а по другую сторону – огромная котловина, где, как в корыте, скапливается холодный воздух. Переполнится эта чаша, и морозный ветер обрушивается с высоты на побережье, насквозь продувает город, все покрывается снегом. Иногда ураган достигает такой силы, что все сметает на своем пути, с корнем валит деревья, срывает с домов крыши. Не дай Бог в такой буран путнику замешкаться в горах – живым не вернется. В прежние времена случалось, что ураган сносил целые горные селения, и мороз был такой, что птицы замерзали на лету. Много людей в горах замерзало, погибали большие отары овец. А нынешняя бора – так себе, ее бояться нечего.
Но хоть и была эта бора «так себе», проблем она доставляла немало. Все чаще бойцы жаловались на простуду и обморожения. Теплой одежды на всех не хватало. В госпиталях простудившихся и обмороженных на излечении было чуть ли не столько же, сколько раненых.
Вопрос стоял просто: как обогреть и обсушить людей?
И заработала солдатская смекалка: в боевых частях и соединениях приступили к массовому изготовлению железных печурок, обеспечив ими большинство землянок и блиндажей. Это, конечно, была полумера, но она существенно облегчила солдатский быт.
Но никакие трудности, невзгоды, лишения не ослабляли волю к победе. Никто не жаловался, не роптал.
В начале февраля 1943 года огненные вспышки прорезали тьму, по небу заметались лучи прожекторов. На западный берег Цемесской бухты, в поселок Станичка, высадился отряд десантников под командованием майора Куникова. Гитлеровцы вели по этому плацдарму ожесточенный огонь. Вместе с бомбами немцы сбрасывали продырявленные железные бочки, страшно вывшие во время падения.
Два дня куниковцы выдерживали бешеный вражеский натиск. Всех страшно мучила жажда: на захваченном плацдарме почти не оказалось действующих колодцев, а ручьев и речек не было. Чтобы хоть чуть-чуть утолить жажду, бойцы собирали дождевую воду. А ведь надо было еще и сражаться!
В ночь на 12 февраля, идя к берегу для приема подкрепления, майор Куников под обстрелом напоролся на минное поле. Получил тяжелое ранение в ногу и поясницу. Я оказала ему первую медицинскую помощь и в сопровождении санитара эвакуировала в госпиталь. Там ему была произведена срочная операция, но спасти всеми любимого майора Куникова не удалось.
Рота старшего лейтенанта нашего батальона Шаталина в районе цементного завода «Октябрь» удерживала так называемый «сарайчик», находившийся всего в 20 метрах от противника. Чтобы добраться до «сарайчика», приходилось от цементного завода пробираться ползком или короткими перебежками. «Сарайчик» – бывшее складское помещение цементного завода, крепкое бетонное сооружение, превращенное ротой в своеобразный дот. Боковые стены имели обычные отверстия, удобные для ведения пулеметного огня в сторону горы Сахарная голова и Цемесской бухты. Выбить отсюда наших солдат немцам не удавалось при всем желании – стоит ли говорить, какое это было опасное место для оказания первой медицинской помощи раненым!
Для ликвидации советской группировки на Малой земле немецкое командование разработало операцию «Нептун», планируя нанести удар в центре плацдарма, уничтожить советские войска и ликвидировать плацдарм южнее Новороссийска.
К началу наступления вражеские войска превосходили наши соединения в два раза по живой силе, орудиям и минометам, танкам, самолетам.
Ранним апрельским утром началась артподготовка. Самолеты противника группами наносили бомбовые удары по всему плацдарму Мысхако, стремясь подавить огневые позиции артиллерии, командные пункты, уничтожить склады боеприпасов.
Тяжелые кровопролитные бои развернулись в полосах обороны нашей части. Противник стремился любой ценой прорваться вдоль дороги, связывающей Федоровку и совхоз «Мысхако» по лощине Безымянного ручья («Долине смерти»).
Борьба шла за каждый метр земли. Наш 4-й стрелковый батальон истекал кровью, но выдержал несколько атак. Однако под давлением превосходящих сил противника совсем поредевшие роты отошли на запасные позиции. Собрав все, что осталось от батальона, капитан Кабаков организовал круговую оборону на новом рубеже и в течение еще нескольких часов удерживал его. В бою пало 85 бойцов во главе с командиром батальона.
Аленький цветочек
Лето 1943 года. Вот уже почти полгода как мы живем в окопах.
Слева от окопа видны развалины винодельческого совхоза.
На обожженной земле не видно ни травинки.
А ведь когда-то здесь все было увито виноградной лозой, здесь трудились люди, пели песни, лакомились сочным виноградом. Сейчас – никаких признаков жизни, даже муравьи перестали ползать по опаленной земле.
Днем нестерпимо печет солнце, ночью жалят комары и мошки. В единственном ручье, протекавшем в долине Безымянной, иссякла вода. И вскоре он совсем пересох, земля на дне его потрескалась от жары. Невдалеке перед окопами, на солнцепеке лежали несколько трупов немецких солдат. Разлагаются, отравляя воздух зловонием, мешая жить. О, если бы можно было их убрать, засыпать землей!
Мне запомнились два красноармейца нашего батальона. Николай Гуськов и Равиль Биктимеров оборудовали окоп, углубив бомбовую воронку. Наши окопы находились совсем рядом, и мне хорошо слышны были их задушевные беседы.
– Кажется, отдал бы полжизни за то, чтобы пройти километр, размять ноги, – сказал Гуськов.
– Оказывается, сидеть на месте труднее, чем делать стокилометровые марши, – ответил ему Биктимеров.
Ежедневно по «Долине смерти» перекатывались огненные валы, с неба обрушивались сотни бомб, и нельзя уже было понять, чего вокруг больше – ржавых осколков или рыжей земли.
– Местность здесь хуже пустыни, – в тысячный раз говорит Биктимеров. – Пустыня свою красу имеет, над ней орлы в зенит стоят, а здесь даже птицы не увидишь. Разлетелись, боятся выстрелов.
– Пожалуй, твоя правда, – соглашался Гуськов. – Вот что враг делает с природой, да и с человеком тоже. Раньше для меня земля запах имела, – разотру в пальцах грудочку, понюхаю, и сразу на душе веселей, а сейчас… Тяжело на душе, и только когда вижу убитого фашиста, становится легче.
Впереди упала мина, оглушительно хлопнула. Выглянув из окопа, мы с санитаром ахнули. Не сон ли это? На глиняном бруствере их окопа колыхался красный цветок, неизвестно когда здесь выросший. Цепкий стебелек вызвал в памяти Гуськова картины мирной жизни. Вишневый сад. Он идет по песчаной дорожке с дочкой на руках, потом сажает ее на качели и легонько раскачивает.
– Девочка у меня, пять лет ей было бы теперь. Но вот не пощадили, гады.
Из освобожденной деревни Гуськову написали о повешенной фашистами матери, о гибели жены и пятилетней дочери.
– У меня тоже дочка есть – живая, учится в школе, – сказал Биктимеров. – Но увижу ли ее, вернусь ли к родной своей семье, в родной колхоз?
Гуськов стал рассказывать о своем колхозе, расположенном на берегу Дона.
– Да, хорошая была жизнь, – сказал Биктимеров.
– После войны должна быть еще лучше. Ведь мы, если вернемся, будем работать так, что руки будут гореть.
Цветок радовал двух породнившихся в окопе бойцов. Во время обстрела они накрывали его каской, а когда огонь прекращался, снимали каску, чтобы алые лепестки нежились под солнечными лучами.
Ночью к ним приползал усатый старшина, приносил в зеленом термосе остывшую кашу и флягу мутной воды – на сутки. Днем мучила жажда сильнее той, что донимала на маршах, когда отступали по пыльным шляхам Украины, делая до пятидесяти километров в невыносимую жару. Но мы оставляли по несколько глотков воды, чтобы вечером полить цветок.
Однажды на рассвете Биктимеров высунулся из окопа.
– Понюхаю, как пахнет цветок, – проговорил он.
«Да ведь маки не пахнут», – хотел сказать Гуськов, да не успел: свистнула пуля, и солдат, вскрикнув, свалился на дно окопа.
Теперь Гуськов остался один в окопе со своим цветком, который стал ему еще дороже. Его тянуло к цветку, хотелось понюхать, прижаться к шелковистым лепесткам воспаленными, обметанными лихорадкой губами.
Ночью приползли товарищи из взвода и закопали Биктимерова в лощине. Гуськов упал на небольшой холмик и заплакал. Рыдания потрясали его здоровое, могучее тело, он плакал о разоренной земле, об убитой дочке и жене. Слезы текли из глаз, уносили из души боль.
В полночь приполз старшина, принес воду и передал приказ – на рассвете, после того как в сторону противника взлетят три красные ракеты, подниматься и стремительно атаковать позиции фашистов. Узнав, что Биктимеров убит, старшина сокрушенно вздохнул.
– Ну, раз так, – сказал он, переменив тон, – получай двойную порцию воды – за себя и за него. Да не забудь отомстить за своего друга.
Получив двойную порцию воды, Гуськов решил поделиться со мной и санитаром, чтобы нас меньше мучила жажда.
– Нет, это нехорошо – пить воду убитого, – сказала я. – Давайте лучше выльем половину содержимого фляги на цветок.
– Готовьтесь, – пожал плечами Гуськов. – Старшина сказал, что завтра на рассвете идем в атаку. И если меня убьют, порция воды пропадет без пользы.
И вылил на цветок почти все, оставив на дне фляжки несколько глотков.
Эх, скорей бы в атаку!
И вдруг темное небо прорезает ослепительная ракета и, будто надломившись в высоте, стремительно падает вниз.
Вторая ракета! Немцы сразу же открывают минометный огонь по переднему краю. Трещат пулеметы, рассыпая расплавленные брызги, взлетает третья ракета. Третья!
Вперед!
Вижу, как Гуськов тянется к каске, которой был накрыт стебелек мака, надевает каску, – и тут же пуля срезает головку цветка.
Гуськов не спеша поднимается из окопа, страшный и великолепный одновременно, перебрасывает винтовку из левой руки в правую, становится на ноги.
– За мной!
Гуськов первый вломился в траншею врага. Убивая, он мстил за Родину, за Биктимерова, за жену, за дочку, за цветок, украсивший его жизнь на войне…
Натиск
Военным советом 18-й армии было разработано письмо-обращение к малоземельцам и распространено по окопам и блиндажам соединений. Говорили, будто один экземпляр был послан Сталину, чтобы он понял, как дерутся бойцы.
«Отвоеванный нами у врага клочок земли под городом Новороссийском мы назвали “Малой землей”. Она хоть и мала, но она наша, Советская, она полита нашим потом, нашей кровью, и мы ее никогда и никому не отдадим… Клянемся своими боевыми знаменами, именем наших жен и детей, именем нашей любимой родины, клянемся выстоять в предстоящих схватках с врагом, перевалить его силы и очистить Тамань от фашистских мерзавцев…»
Это обращение сыграло большую роль в поднятии морального духа бойцов.
В те времена призывы, обращения сплачивали людей, воспитывали мужество, вдохновляли бойцов, молодежь на подвиги – в отличие от сегодняшнего общества, потерявшего цель, связующую страну в единое целое. Забыты порядочность, взаимоуважение и взаимопомощь, любовь и преданность родной земле при преобладании правового нигилизма. Погоня за деньгами разъедает людские души, развращает молодое поколение, убивает духовность.
А без памяти и приверженности родной земле нет и народной нравственности, которая вырабатывается веками и передается из поколения в поколение как один из главных заветов.
В середине апреля ожесточенные бои развернулись с новой силой. Земля вздымалась и горела от бесчисленного количества бомб и снарядов. Казалось, на плацдарме не осталось ни одного живого солдата. Но как только вражеские войска поднимались в атаку, их сейчас же встречал шквал огня, и фашисты откатывались назад. Однако отражение вражеского наступления, срыв операции «Нептун» достался дорогой ценой…
Герои
Небо было еще черно от дыма. У причалов – полузатопленные, пробитые снарядами суда, на которых враг искал спасения в море. Возле причалов лежат трупы гитлеровцев, головы их в воде, и кажется, что они обезглавлены самой черноморской волной.
У берега, свесив в воду босые уставшие ноги, сидел запыленный боец. На разостланной шинели его – автомат, пустые расстрелянные диски. Трудно было определить, сколько лет этому солдату: брови седы от пыли, лицо в морщинах.
Солдат не смотрит на вражеские трупы, взор его устремлен в море, словно что-то необыкновенное видит он в его глубине.
– Отдыхаете, рана не кровоточит?
– Вот, знаете, о чем я сейчас думаю… Пришел я сейчас к самому краешку нашей земли. А позади меня огромное пространство, и все это пространство я со своей ротой с боями прошел. И были у нас такие крайности в боях, что, я так полагал, выше сделанного человеческими силами совершить больше невозможно. То, как Сталинград отбили, навсегда меркой солдатского духа будет. На всю историю измерения. Я человек спокойный, воевал вдумчиво и с оглядкой, а вот на заводе тракторном здание вроде конторы было, так мы в нем с немцам дрались – то мы на верхнем этаже сутки, то они. Когда мой автомат повредили, я куском диска бился, а когда на меня один фашист навалился, я вцепился зубами в руку, которой он пистолет держал. Прикололи фашиста ребята, а я не могу зубы разжать, судорога меня всего свела.
Когда бои смолкли и наступила в городе тишина, вышли на вольный воздух, взглянули на разбитые камни города и вдруг эту тишину почувствовали. Тогда только дошло, что мы пережили, что сделали, против такой страшной силы выстояли. От тишины это до нас дошло.
Вот и сейчас от этой тишины я словно заново бой переживаю сегодняшний, здесь, на этом плацдарме у моря. Столкнули мы фашистов с небольшого клочка земли, и прозвали мы ее все «Малой землей». А земля эта неприютная, сырая – вроде как больная земля. Ее соль разъедала, потому она такая. Ну, бомбит нас враг, навылет всю эту «Малую землю» простреливает, страдаем мы без воды очень. Гнилой-то ее много, а вот глоток простой и сладкой – ну прямо дороже последней закрутки считается.
Соберемся в траншее на ротное партийное собрание – парторг спрашивает: как, мол, настроение? Некоторые бойцы даже обижались: какое может быть настроение, когда мы на Волге сражались!
Я подбинтовала раненую руку бойца и пожелала ему отдохнуть, набраться сил, пока на плацдарме временное затишье.
…И боец этот, сидевший у берега моря, зачерпнул горстью воду, солено-горькую, отпил ее, не почувствовав, что она горько-соленая, и замолчал, затягиваясь папироской.
Освобождение
Начало операции по освобождению Новороссийска было намечено в ночь на 9 сентября. Однако к вечеру неожиданно разыгрался сильный шторм, и операцию пришлось временно отложить.
В операции принимали участие соединения 318-й дивизии во взаимодействии с Черноморским флотом: флот должен был высадить десант в порту Новороссийска, поддерживая наступление с «Малой земли» и от цементных заводов.
После артиллерийской подготовки, ударов авиации и торпедных залпов с катеров начался решающий штурм. В ночь на 12 сентября и в течение следующего дня наша часть во взаимодействии с другими соединениями 318-й стрелковой дивизии наступали в предместья Стандарт, ведя бой за каждый дом, но при поддержке танков и самоходной артиллерии мы к исходу дня овладели предместьем. О героическом подвиге парторга 2-й роты нашего батальона старшего сержанта Валлиулина, повторившего подвиг Александра Матросова, узнали все воины 18-й армии.
Пять ночей и дней длился ожесточенный штурм вражеской обороны Новороссийска. Части и подразделения, атаковавшие город с трех сторон, брали улицу за улицей, дом за домом. Наступил момент, когда героические защитники «Малой земли» соединились с «Большой».
Новороссийск победил!
Но город лежал в руинах. Знаменитые цементные заводы, элеватор, порт, железнодорожный узел, жилые кварталы, школы фашисты превратили в развалины. Порт, причалы, улицы, дороги были заминированы. Свыше 7 тысяч граждан были уничтожены в гестаповских застенках, более 32 тысяч человек отвезены на каторжные работы в Германию или брошены в концлагеря.
Нам, участникам штурма, не пришлось услышать радостных возгласов: «Наши пришли!»
Мучительно больно вспоминать, как в многочисленных письмах, записках, надписях на стенах квартир и развалинах домов слышались мольбы о помощи детей, женщин, стариков…
Прошло много лет, но до сих пор, как наяву, я вижу раненого бойца нашего батальона, который обнаружил в своей квартире надпись, сделанную на стене его женой: «Дорогой Коля! Мы не дождались счастливой минуты освобождения… Прощай! Ирина». Боец потерял сознание. Я кинулась к нему, чтобы оказать помощь. Но сердце у героя штурма Новороссийска не выдержало…
Тот, кто попадал на плацдарм под Новороссийском, становился героем. Там не было метра земли, куда бы не обрушивалась бомба, не падала мина или снаряд. Семь месяцев вражеские самолеты и пушки вдоль и поперек перепахивали землю, на которой не осталось ничего живого – ни зверей, ни птиц, ни деревьев, ни травы.
Никого, кроме советских воинов, освободивших Новороссийск.
Автор: Галина ОСТАШЕВСКАЯ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!