рассказ
Режиссёр Светлов шёл по Энску. Это был тёплый октябрьский вечер, из тех, что хочется задержать и продлить. Серые сумерки уже бережно обняли город, принеся с собой едва заметный туман. На главном проспекте зажглись фонари, и их ровный треугольный свет падал на засыпанный листвой асфальт. Хоть фотографируй - и в рамку.
Светлов прогуливался, шагал неспешно, засунув руки в карманы. Он с удовольствием отмечал, что за те почти сорок лет, что он не был здесь, Энск в чём-то изменился, но остался прежним в главном - это был "городок-подушка". Так он когда-то определил его, почувствовал.
В нем тонули все звуки. Это был город с мягкими поворотами, податливыми тропинками, уютными дворами. Казалось, всё здесь приглушенно - звуки, краски, течение самой жизни. И при этом - притягательно. Тихий безмолвный осенний вечер только усиливал это впечатление. Режиссёр Светлов вытащил эту тихую нежность из закромов своей памяти и как-то поудобнее пристраивал её у себя внутри. Чтобы насладиться посильнее, полностью.
Сорок лет назад в Энск - крошечный, запутавшийся в паутине российских дорог город - приехала звезда - режиссёр Светлов. Его пригласили поставить спектакль в Энском драматическом театре, и он, выбрав пьесу, которую не отважился бы ставить в Москве, приехал сюда. Работы как раз не было, а этот жест выглядел красиво: столичный режиссёр, молодой, но уже почти мэтр, приехал, чтобы "поднимать" театр в провинции.
На самом же деле, об истинных причинах его отъезда из Москвы на целых 4 месяца знала только жена - Марианна. В те времена она была жгуча, остра на язык, легка и невыносима: первая удачная роль в кино буквально вскружила жене голову. Ей хотелось всего и сразу, она пила вино с утра и скандалила по пустякам. После очередной ссоры - некрасивой и бессмысленной - Светлов решил уехать, сбежать. А тут и благовидный предлог образовался.
Он приехал сюда в середине лета - знакомиться с труппой, с театром. Город был тих, припорошен белёсой пылью, и даже зелень здесь была какой-то приглушенной, без ярких красок и цветов. В театре показалось ему тесно, душно, актёры в первую встречу разочаровали, некоторые из них приехали в театр прямо с огородов. Ведущая актриса жеманно и невпопад смеялась, как в самых плохих водевилях. Светлов загрустил.
Вообще, в первые дни в Энске он чувствовал себя ужасно одиноким. Его поселили в гостиницу на берегу плоской и бесшумной реки, название которой он, как ни силился, не смог запомнить. Тесный номер, уставшая кровать, пахнущий сотнями чужих ног ковёр. В здании гостиницы был единственный в городе ресторан, кухня в котором оказалась неплохой, там можно было есть и пить.
Там же режиссёр Светлов познакомился с Верой. Верочкой. Тихая улыбчивая официантка в форменном сером переднике. Волосы светлые, глаза светлые, руки белые красивые. Он увидел её целиком не сразу, не сразу разглядел. Да и разглядывать там было нечего особенно, не внешностью она его взяла, а... А чёрт его знает чем. Каким-то неуловимым своим светом и теплом.
Есть такие женщины, рассуждал потом Светлов, рассматривая свои отношения с Верочкой под разными углами, - они добрые. Женский типаж, в котором с первого взгляда угадывается не ум, не характер, а какая-то безграничная и всеобъемлющая доброта. Внешне, анализировал он, это женщины чаще неприметные, обычно бесцветные блондинки, широкие бёдра, узкие плечи, маленькая грудь, массивные колени. Но после короткого разговора с такой женщиной, ты словно перестаешь видеть её физическую оболочку и начинаешь видеть если не её свет, то какое-то свечение. И на это свечение идёшь, к нему тянешься и потом прикипаешь не душой, а самой что ни на есть грудиной, мясом и костями.
Так случилось и с Верочкой. Уже на третий день своего понурого сидения в ресторане он признался официантке, что одинок, и идти в свой номер ему настолько не хочется, что он бы остался за этим столом сидеть всю ночь. Или поспал бы на лавочке на набережной, но как назло не оказалось поблизости ни одной лавки.
И Верочка пригласила его в гости, так просто и искренне, так по-человечески и сострадательно, что Светлов так же просто и без всяких задних мыслей согласился. Они шли по ночному, но светлому городу, говорили почему-то вполголоса, смеялись. Верочка не знала, кто такой режиссёр Светлов и вообще ни разу не была в Энском драматическом театре. Она любила кино! Заезжий командировочный мог рассказывать ей любые небылицы, но почему-то именно с ней хотелось быть честным. Даже честнее и лучше, чем на самом деле.
Три с небольшим месяца Светлов прожил в Энске у Веры. С Верой. В крошечной однокомнатной хрущевке, доставшейся Вере от бабушки, умещался только диван, шкаф и десятки комнатных растений. Пальмы и лианы придавали маленькой светлой комнате вид южный, почти тропический. Московский режиссёр ловил себя на том, что никогда раньше не ощущал он удовлетворенность жизнью и собой так, как в этой квартирке в соседстве с этими фикусами. И этой девушкой.
Вера была добра, податлива и удивительно нежна. Безгранично. Светлов тонул в ней и спасался ею же. Они никогда не говорили об этом, но потом, с расстояния многих лет, он уверялся в том, что у них с Верой была любовь. Не яркая, жгущая, измучивающая, а тихая и полноводная. Любовь как река. Как исцеляющий поток. В этом потоке режиссёр Светлов сам вдруг забурлил новыми идеями, новыми желаниями, и иногда по ночам он садился на кухне и писал, и старая табуретка поскрипывала под ним - ободряюще и одобрительно.
Он не скрывал от неё ничего - ни что женат, ни что уедет. Казалось, Веру это не волновало. Она любила его и светилась тихим светом своей любви и непостижимой доброты. И иногда Светлов украдкой любовался ею, мысленно делал наброски, помещал её в мизансцены своих будущих постановок. Потом, значительно позже, он написал несколько пьес и два сценария сам, и лучшие героини, самые положительные, так или иначе были списаны с Веры. Он ощущал это как благодарность за те недели счастья, тишины и умиротворения, которые подарила ему эта простая официантка провинциального ресторана.
Той осенью Энеский драматический театр открыл очередной театральный сезон постановкой режиссёра Светлова. Зал был полон, премьера прошла отлично, столичный режиссёр был счастлив стоять на сцене, слышать овации и щуриться от света софитов. А через неделю он уехал.
В Москве вернулся в изнуряющий брак с Марианной, который, впрочем, закончился сам собой довольно быстро. Начались приглашения, репетиции, много-много работы - после Энска Светлов вышел на очередной, крутой и яркий, виток своей карьеры. Жил в Москве и за границей. Попадал в скандалы и в премии, получал награды и гонорары. Был ещё дважды женат - быстро, бестолково и разорительно. К его 60-летнему юбилею на Первом канале вышел документальный фильм "Не жизнь, а ураган!" - авторы ни капли не погрешили против истины.
Про Веру он вспоминал сначала часто, собирался - честно собирался! - выкроить время и съездить в Энск. Потом воспоминания о его случайной тихой любви постепенно стёрлись из памяти и заменились почти литературным образом, символом, который режиссёр Светлов аккуратно нёс по жизни, считая его своим сокровищем.
И вот, почти сорок лет позади. Энский театр пригласил его на юбилейный театральный сезон, возобновил его спектакль в репертуаре. И режиссёр Светлов идёт по главной улице города, удивляясь отсутствию машин в этот ещё непоздний час и живописности окружающего мира.
Ноги сами несли его к утонувшей в желтизне тополиной листвы пятиэтажке. Свет в окне - угловом - на третьем этаже есть. Сердце застучало чаще. Светлов решительно направился к дому и словно провалился в своё прошлое: железную дверь и подъезд за ней время пощадило, даже запах сырости, казалось, был тот же самый. Дверь, обитая коричневым дерматином, звонок. Он позвонил, трель отозвалась в глубине квартиры. Сердце колотилось, и он успел подумать, что такие эмоциональные перегрузки почти 70-летнему человеку ни к чему.
А потом дверь открылась. За ней стояла Вера. Верочка. Совсем такая же, но чуть располневшая. Очки на носу. Морщинки у рта. Неровная линия подбородка. Но те же красивые руки держат шаль. Те же белые волосы. Тот же взгляд. И она ему улыбнулась - радостно и открыто. Светлов понял, что ему хочется сесть, выпить и заплакать одновременно. Он взял Верину руку и прижался к ней сухими губами.
Она пропустила его внутрь квартиры. Обои были другие, в прихожей висело зеркало, появились какие-то крючки, другие мелочи. Светлов удивился, до чего же хорошо сохранилась эта квартира в его памяти. Он разулся, прошёл в комнату - и словно обжегся. На стене висело несколько его портретов, разных: вот совсем юноша, а вот взрослее... С нескольких больших фотографий на режиссера смотрел он - и одновременно не он. Кто-то другой, но с его лицом.
И режиссёр Светлов словно увидел себя со стороны, из зрительного зала: вот герой медленно поворачивается к героине, он хочет задать вопрос, но в этот самый момент он уже знает ответ... Приходит озарение, и герой молча смотрит на героиню, и в его позе растерянность, отчаяние, радость, удивление и... что ещё?
"Да, сын", - спокойно говорит Верочка и пожимает плечами: так вышло.
Светлов стоит посреди комнаты и - как у Пушкина - безмолвствует. Он не знает, что сказать. И как сказать. И что спросить. И какие чувства он испытывает - он тоже не может понять. Радость? Негодование? Растерянность?
Ведь это... семья! Он пробует это слово на вкус. Это его семья, это могла быть его семья все эти годы, и рядом могли быть эта женщина и этот мальчик с его лицом... Но почему она не сказала? Как же так? Ведь не вернуть свою жизнь, прожитую отдельно. Не вернуть детство этого мальчика!!!
Светлов закрыл лицо руками. И через мгновение теплые мягкие руки погладили его по плечам, Вера подошла сзади, обняла, прижалась щекой к его спине. И Светлов не ощутил в этом любви: это был порыв сочувствия, милосердие в чистом виде. К горлу подкатила досада.
"Как ты?.." - он не договорил, вопрос застрял в горле. Как ты могла не сообщить мне? - хотелось кричать и даже топать ногами.
"Иногда было непросто, но это пустяки, всё хорошо, я вырастила прекрасного сына", - она по-своему истолковала его незаданный вопрос, и Светлову вмиг стало стыдно.
Стыдно и горько. И есть ли вообще описание для этого чувства, когда ты вдруг понимаешь, что жизнь твоя могла сложиться совсем по-другому, могла быть наполнена любовью, близостью женщины и ребёнка? Их теплом и радостями. Жизнь могла бы быть полноводной, как река! И не только его жизнь. Не только его.
"Прости меня", - сказал он, не отнимая рук от лица.
"Ну что ты, брось, - ответила Верочка просто, словно мимоходом отпуская Светлову грехи, - я так благодарна тебе. Ты же сделал меня счастливой".
И они ещё долго стояли так. Режиссёр Светлов переживал счастье обретения сына и горечь утраты смысла прошедшей жизни. А его молча обнимала счастливая женщина Верочка.