Дом птичника ютился за холмом. Певучее крыльцо, резной наличник. Обычно вечерами старый птичник, не обделенный шармом и умом, садился ждать закатных соловьев. Их песни успокаивали сердце, пока луны серебряный сестерций молочным светом заливал жнивьё. И птичник знал — никто не возразит, что мир прекрасен, точно, без сомнений. Потом, взамен божественных знамений, совиного сообщества визит служил основой радостного сна. Что утро — старт для нового начала. Трава шептала, яблоня звучала, звучала груша, правильно грустна.
Великий птичник не заметил, как стал деревом, прожив изрядно долго. Чирикала в овраге перепелка. Подпрыгивала крышка котелка, где старый птичник, повинуясь дню, варил себе нехитрую похлёбку, смотрел в окно на солнечную клёпку, намного меньше доверял огню, хотя ни грамма не боялся гроз.
Скрипели мысли, ставни, половицы. Дом, видимо, решил приноровиться, поэтому стропилами подрос, завел на счастье дюжину подков. Пичуги прилетали даже чаще откуда-то из заповедной чащи, откуда-то с далёких берегов, где голос носят вместо бубенца седые мудрецы в карманах мантий. Есть перспективы, только нет гарантий. Великий птичник подобрал птенца, не разобрался сразу, кто такой, возможно, разобрался, но не струсил. Такой красивый завязался узел, такой многозначительно тугой.
Дальнейший ход событий — хитрый ход. Приноровились как-то, не пропали. В углах осталась темнота подпалин, придверный коврик требовал хлопот: вы, кажется, затеяли не то. Птенец окреп, он превратился в птицу. Дороге виться, колесу катиться, волшебным птицам покидать гнездо.
Дом ночью зажигает фонари. Дом не отмечен на игральных картах. Серьезный, словно ученик Декарта, он мыслит, существует, а внутри великий птичник беспокойно спит. Его не ждут ни в банке, ни в собесе. Начнется холод — ягоды развесит, ещё кормушки — птичий общепит. Бог общий, словно общая тетрадь. Считая смерть унылым антиподом, жар-феникс навещает по субботам и так поет, что глупо умирать.
Стих: Наталья Захарцева (Резная Свирель)
Арт: Шон Эндрю Мюррей