– Ветошку приложи! Приложи её к голове. И все пройдет.
– Ничего не пройдет, – ответил молодой парень, – ветошкой твоей можно только со стола крошки стряхивать.
– А я баю тебе – приложи. Или башку твою отыму. Дюже больно будет.
– Ты же бабка моя родная! Такие слова говоришь!
– На иной бок обернись и очнёшься...
И Петя проснулся. Или нет? Голова раскалывалась. Он осторожно приподнялся на кровати. Спускать ноги на холодный пол он не спешил. Искал взглядом тапки. И этот звон в голове. Невыносимый звон. В одном тапке Петя доковылял до туалета. Медленно открыл дверь, на которой висело круглое зеркало. Ему показалось, будто что-то не так или с ним, или с дверью. Он ахнул! Где голова?
И всё закружилось, словно комната угодила в пучину ужасного морского шторма: стены и потолок немедленно принялись наступать на Петю, а пол под ногами начал обретать гибкую подвижность. Петя отчаянно хватался руками за воздух. Что-то потянуло его за левую ногу. И он услышал:
– Баяла же, ветошку к голове приложи!
– Бабка, – подумал он, – дура старая! Ах! – вдруг вскрикнул Петя, – она же умерла давно! И прабабка она мне, но я её знаю. Дьявольщина какая-то! И где моя голова?
– Ну чего верещать-то! – бабка строго смотрела на Петю, – вестимо, преставилась. Еще тебя на яву не было, как я на жальнике себе место нашла. Господи, помилуй! Лежи смирно. Не изнуряй себя разговорами. Надлежит тебе покой и отдохновение...
– Бабка, откуда ты здесь? – прервал старую Петя.
– Откудова, – она по-доброму посмотрела на него, – родительница твоя меня кликнула.
– Как кликнула?
– Сама точно не ведаю. Но веление было явиться к тебе, касатик.
– Для чего? – не переставал удивляться Петя.
– Хвораешь ты, дюже хвораешь. Поскору можешь домовину заказывать.
Петя замолчал. Он аккуратно положил голову на подушку и закрыл глаза. Потом вспомнил, что несколько минут назад головы не было на месте и спросил:
– А голову ты мне зачем оторвала?
– Сынок, – бабка склонилась над Петей, – окстися, ибо ничего такого я не чинила. Мнится тебе. Дюжий недуг в головушке твоей. Вот ты и пытаешься от неё избавиться. Исправити надобно.
И Петя снова почувствовал, как что-то потянуло его вниз. Он как будто плыл, и волны, на спинах которых он вдруг оказался, понесли его осторожно в молчаливые невидимые дали... Петю охватила тоска, но она была ласковой и родной, в которую он укутался, как в мягкое одеяло.
– Значит, всё-таки злокачественная опухоль, – тихо сказал Петя. – Бабка, а почему ты так странно разговариваешь?
– Егда я жила, – усмехнулась она, – тогда все так баяли. Ты очи свои закрывай. Я сейчас ворожить буду. Страстотерпец ты мой. Поскору добре будет...
Петя закрыл глаза. Он почувствовал теплые руки на лбу, на лице. Они заскользили вверх и вниз. Потом вдруг бабкины пальцы дрогнули, точно они ухватились за что-то. И вот в руках её появилась толстая шершавая нить. Старуха легонько дернула за неё и стала наматывать на свои морщинистые кривые пальцы. Петя услышал, как в голове у него что-то слабо зашевелилось. И следом за неясным движением он ощутил, как боль отпускает его, и нестерпимый звон делается умереннее и глуше...
В больничную палату врывались солнечные лучи. Один из них бережно двигался по лицу Пети. А за дверью слышался разговор:
– Это невероятно! Я не вижу на снимке опухоль! Но вы же знаете, что она была... Чудотворити, как говорила моя бабка! Чудотворити!