Ранее:
Лера долго сомневалась, стоит ли когда-нибудь рассказывать эту часть своей жизни.
Писать о мамином алкоголизме казалось предательством.
Но потом она поняла: это не история стыда — это история выживания.
После развода всё пошло под откос.
Мама не справилась с болью, а Лера — с её падением.
Алкоголизм вошёл в их дом тихо, как гость, который обещал посидеть пять минут, а остался навсегда.
Если бы рядом с мамой тогда оказались сильные, трезвые, поддерживающие взрослые, всё, может быть, сложилось иначе.
Но рядом была только Лера — ребёнок, который пытался быть опорой, не имея на это сил.
Первое, что сделала мама после развода, — перенаправила боль.
Не на себя. На мужа.
И убедила Леру, что вместе с отцом ушло всё хорошее.
— Нас бросили, — говорила она. — Нас не любили. Не вздумай ему верить. Не вздумай жалеть.
Эти слова осели в сознании как молитва наоборот.
И Лера молилась им долгие годы.
Встречаясь с отцом, она говорила коротко, смотрела в пол, боялась улыбнуться.
Каждая добрая фраза казалась изменой.
«Вдруг мама узнает, что я всё ещё люблю папу?» — думала она, возвращаясь домой.
На одно из дней рождений папа приехал рано.
Редкое исключение: обычно он не заходил в квартиру, но в тот день вошёл — нарядный, с цветами и подарками.
Один букет для бывшей жены, другой — для дочери.
Мама стояла у двери, скрестив руки, но папа не замечал её взгляда.
Он улыбался, рассказывал Лере что-то весёлое, задавал вопросы.
Она сидела на кровати, отвечала односложно и изо всех сил старалась не выдать радость.
В груди стоял ком.
Она знала: после его ухода маме будет хуже.
Когда в комнату вошла кошка, папа стал лениво катать её лапой по полу — старый семейный ритуал.
Кошка урчала, папа смеялся, и Лера впервые за долгое время улыбнулась.
Мама молчала.
Папа быстро собрался и уехал.
Цветы и подарок остались лежать на столе.
Бриллиантовые серьги — тяжёлые, как вина.
Девочке они казались неуместными, слишком взрослыми.
Она убрала их в коробку и долго не открывала.
Сначала Лера жалела маму.
Пока та сидела на кухне и плакала над бокалом, казалось, что её можно спасти любовью.
«Бедная-бедная мамочка», — думала Лера, слушая пьяные монологи о предательстве и одиночестве.
Но со временем жалость сменилась страхом.
По ночам мама входила в комнату и начинала рассказывать странные, фантастические истории.
Запах вина и приторных духов стоял так густо, что казалось — воздух можно резать ножом.
Лера научилась притворяться спящей.
Это был единственный способ избежать этих визитов.
Иногда мама садилась рядом, касалась её волос, и девочке становилось физически больно.
Мамины руки были холодными, липкими, как кожа лягушки.
Она терпела, чтобы не спровоцировать новый поток слов.
Если притворство удавалось, мама уходила на кухню — за новой дозой и новой историей.
Многие воспоминания того времени утерялись, стёрлись, как фотографии, оставленные на солнце.
Остались только отдельные кадры:
ночной звонок в дверь, запах вина, хлопок двери, дрожащий свет лампы.
Лера старалась бывать дома как можно меньше.
Оставалась после уроков, ночевала у подруг, гуляла до позднего вечера.
Иногда её подруга звала в гости: «Приходи, мама сварила компот».
В чужих домах было тихо и безопасно.
Родители подруги знали, почему Лера часто у них.
Её мама звонила им пьяная, могла набрать номер из записной книжки и часами рассказывать выдуманные истории.
Каждому — свою версию жизни.
Когда собеседники начинали вешать трубку, мама просто перелистывала страницу.
И делала новый звонок.
Подруги у неё не осталось.
Зато прибавилось пунктов в списке «предателей и негодяев».
В школе все делали вид, что ничего не замечают.
Учителя, одноклассники — все понимали, но молчали.
Лера тоже молчала.
Стыд был прочнее любых слов.
Иногда она пыталась выговориться на бумаге.
Вела дневник. Писала туда всё: страх, злость, обиду, усталость.
Это была её единственная терапия — пока однажды мама не прочла тетрадь вслух.
Лера вернулась из школы и услышала, как мама по телефону цитирует её записи:
— Ира, ты представляешь?! Я, алкоголичка!
И хохочет.
Девочка влетела в кухню, выхватила трубку, извинилась и убежала в комнату.
Дневник порвала.
С тех пор — никаких бумаг.
Только память.
И тишина, в которой росла женщина, научившаяся держать чувства при себе.
Далее: