Иваныч возвращался с лесной прогулки, которая затянулась до поздних сумерек. Шагал он тяжело, и было слышно, как скрипит громко под его ногами, обутыми в большие чёрные валенки, снежная крупа. «Хрр-хрр», - ломался снег, разбавляя своим шумом беззвучие холодного январского вечера. Сейчас в этой безлюдной тиши на несколько километров вокруг существовало только двое – Иваныч, быстро идущий в сторону своей деревни, и луна, яркая, сырно-жёлтая, слегка дрожащая в морозной стыни. Снег хрустел, Иваныч бойко шел, а луна следила и подсвечивала снежные надувы, чтобы в зимней стуже всё искрилось и красиво мерцало, чтобы нарядность ночного пейзажа могла хоть на минуту отвлечь одинокого путника от грустных мыслей, от скребущей душу тоски.
- Бросить всё? – вслух произнёс Иваныч и остановился, - и дом, и деревню, и пса, - продолжил он, доставая сигареты, - прости, господи, собака самое лучшее существо на земле, - Иваныч чиркнул спичкой и закурил.
Вдали заморгали редкие огни приближающейся деревни. Немного горело их в ночи. Сломалась деревня, перестала расти, как только пришло время перестройки, превратилась с годами в забытую богом глушь, куда не ступала нога человека нового, молодого, который приехал бы сюда (или вернулся) из другого места и начал бы счастливо жить, не давая деревне погибнуть.
Иваныч смотрел в сторону родного дома и неторопливо курил. Табачный дым белым облаком тянулся в звёздную высь. Вдали послышался вой собаки.
- Никак мой пёс завывает? – Иваныч кинул окурок в снег и двинулся к дому.
Иваныч, Кузькин Иван Иванович, родился и вырос в деревне Мамыково. Окончил школу в 1966 году, выучился на механика, женился. Сыновья давно выросли и разъехались: один в Пермь, а другой подался за границу. Жена, Тамара Ивановна, с которой он в мире и согласии прожил 36 лет, умерла четыре года назад. Так бы и доживал он свой век один, если б однажды не поехал в город и не нашел в снегу обувную коробку, туго перемотанную скотчем, жалобно повизгивающую и слабо надеющуюся на спасение. Внутри неё оказалось трое щенков, из которых двое замёрзли, а третьему - повезло…
Иваныч открыл деревянные ворота, и навстречу ему, натягивая цепь, бросился Счастливчик.
- Ну, чего? - спросил Иваныч, - чего воешь? Пёс подпрыгивал и скулил от радости, пытаясь лизнуть лицо хозяина.
- Успокойся, дурной! Идём-ка в избу на ночь. Ни ветерка тебе. Нещадно студить сегодня будет.
Через час Иваныч погасил свет и лег спать. Он слышал, как в кухне мирно посапывает Счастливчик, как в передней комнате тихо отсчитывают время ходики на стене, различал едва уловимые звуки с улицы и чувствовал, как за стеной дома набирает силу мороз, проникая во всё живое и неживое, обезоруживая и усыпляя.
Иваныч силился уснуть, ворочался, но сон не шёл. Наконец, прекратив бороться, он лег на спину, открыл глаза и начал вспоминать …
Лукавством было сказать, что Иваныч после смерти Тамары остался без женского внимания. Как человек крепкий, непьющий и работящий, не мог он долго не привлекать к себе интереса противоположного пола. В скором времени переехала к нему Лариса, вдова, младше его на семь лет, моложавая и красивая женщина. Всю жизнь они прожили рядом, помогали друг другу по-соседски и дружески, но любовная история случилась у них, когда оба овдовели.
Однажды Лариса завела разговор о том, что не плохо было бы в ближайшем будущем переехать из деревни в город.
- В город? – переспросил Иваныч.
- Да, Ваня, в город! Оставим всё и уедем. Нам даже покупать ничего не придётся, у меня есть жильё! Дети купили.
- Всё бросим? Дом, огород… собаку?
- Собаку можем с собой взять. Хотя беспородный страшный пес, да ещё и огромный … Можем и тут оставить.
- Как тут? – удивился Иваныч, - нет, Лариса, ты не подумай ничего, но то, что ты говоришь… Так же всё хорошо было.
- И потом будет, – Лариса подошла к Ивану, обняла его, - я хочу успеть пожить в городе, понимаешь, всегда мечтала об этом.
- А с детьми почему не уехала, - он погладил руку Ларисы.
- Муж не хотел. - Лариса подошла к окну. - Снег идёт. Красиво.
- Сможешь в городе жить-то? После стольких лет деревенской жизни?
- Смогу, конечно. Когда внуки маленькие были, я у сына долго жила.
- А я … я не смогу. Да и что я там делать буду. Пенсионер. Здесь у меня всё…
- Что всё? Там музеи, магазины, парки… Там жизнь. А наша деревня что? Нет её, умерла… И нас за собой тянет. Поехали, Вань?
Поехали, Ваня… Поехали. Каждый день один и тот же разговор. А куда он поедет? Никогда не тянуло его в городскую жизнь. И как бросить деревню? Стать одним из тех, кто предал её? Оставить одну замерзать в бескрайних полях, как тех щенков? Ещё есть шанс на спасение! Можно успеть, как успел он в тот зимний день, когда спас Счастливчика. Нельзя так! Своим же руками закупоривать, перематывать клейкой лентой, душить и предавать. Нельзя! Не уезжать надо, а искать способ, как вдохнуть новую жизнь! Об этом думал Иван, когда Лариса садилась в автобус, а он помогал ей грузить сумки.
- Ну, пока! Будешь в городе, заходи, адрес знаешь, - тихо сказала Лариса.
- Обязательно зайду, - ответил Иван и поцеловал её прощание…
Иваныч не спал, когда в ворота кто-то настойчиво и громко постучал. Счастливчик залаял и бросился к двери.
- Тихо, тихо, Счастливчик, - Иваныч накинул на плечи фуфайку, - сейчас посмотрим, кто к нам в гости пожаловал в половине третьего ночи.
- Бать, где ты там? Открывай, давай! – послышался за воротами мужской голос.
- Мишка?! – Иваныч открыл ворота, - Ты как тут? Ты же там?
- Всё, батя, с немцами покончено. Я вернулся, - сказал Миша и крепко обнял отца, - здорово, батя!
- Здорово, сын! – на глазах у Иваныча выступили слёзы, - здорово, Мишка, проходи в дом. А вещи твои где? Машину можем и в сарай… Мамыковский комбинат?…
И вдруг пошел снег. Словно кто-то наверху начал потряхивать крупным ситом, не жалея снежной муки. Мороз отступил, расслабились столбы дыма, тянущиеся из труб деревенских домов. И луна, давно спрятавшаяся в молочном тумане, не освещала и не следила более ни за кем. Осторожно шелестела пороша, стучала легонько об оконное стекло, за которым горел тёплый, ярко-жёлтый свет.
Сейчас в этой глухой ночи не спали двое – пожилой отец и сын, молодой мужчина, который вернулся в забытую богом глушь, чтобы счастливо жить и не дать деревне погибнуть.