Павел жил в постоянном страхе. Чувствовал, что разрушается изнутри. Состояние было как во время тяжёлой болезни: ныла каждая клеточка тела, казалось, что под кожей идёт борьба добра со злом. И неизвестно, кто победит.
Он знал причину этого. Прошлое, нехорошее, тёмное, не хотело уходить. Оно вцепилось своими липкими, с присосками лапками к его душе, стараясь забраться туда и нагадить. Павел брезгливо передёрнул плечами: воспоминания были настолько мерзкими, что хотелось заказать вакуумку, которая вычищает туалеты на дачах.
Почему такой нет для души? Как было бы удобно: одно нажатие на кнопку или… Что там у них? Рычаг! И готово: ты новенький и чистый как младенец.
Павел улыбнулся. Немного полегчало. Он шёл на работу, нелюбимую, нудную, но приносящую небольшие деньги. Там тоже приходилось притворяться, делать заинтересованное лицо, заглядывать в глаза начальнику. Противно. Но надо. Сбережений нет. Надо начинать новую жизнь.
Каждый день он выстраивал защиту, позволяющую выживать. Нужно было оберегать прошлое, чтобы туда никто не заглянул, и существовать в настоящем, которое его не принимало. Это так выматывало, что вечером валился с ног, засыпая тревожным сном, как на вокзале.
Да, он был как пассажир, у которого украли чемодан с чистыми воспоминаниями, хорошим настроением, волшебными снами. Жалко, что оставили документы. Так бы он был человеком неизвестной породы. Мог бы назваться кем угодно.
… Павлу никогда не нравились крысы.
Он их побаивался и уважал их злость. А сейчас ощущал себя этим зверьком, умным, но ненавистным всем. В название этого животного он не вкладывал жаргонный смысл и не был ею по законам мест не столь отдалённых, но чувствовал себя крысой по сути: старающейся добыть себе пропитание и приносящей зло другим.
Теперь он понимал, что чувствует животное, загнанное в ловушку: бессильную злобу. Мозг проработал все варианты и понял: не выбраться! И тогда наступает эйфория: терять уже нечего! Вот это Павел и давил в себе. На этом сломались многие. Но они слабаки. А он не такой.
Интуитивно Павел понимал, что одному ему не справиться. Что груз грязи, негатива, злобы, висящие сейчас над его головой в чёрном ящике, в любой момент вывалится и придавит его. Но рядом никого не было: ни друзей, которых он отрезал, ни любимой, которую бросил, не желая топить вместе с собой… Или это к лучшему? Виноват – разгребай и выплывай сам?
Ноги сами привели в церковь. Он зашёл, не перекрестившись и не поклонившись. Робко остановился у входа. Заслезились глаза от нежного дыма свечей, от мерцающих золотом образов, от низкого голоса батюшки, читающего что-то непонятное…
Когда запел хор, Павел заплакал.
Ему не было стыдно. Слёзы шли сначала с болью. Они с трудом пробивались через камень сердца, прорывались через грязь мыслей, вымывали черноту ненависти…
Он плакал всё сильнее. Женщина рядом, тоненькая, в белом платочке, в длинной юбке, стала креститься всё чаще… Она боковым зрением видела рыдающего мужчину, который неумело водил рукой ото лба к груди – креститься не умел.
Она стала шептать молитву, призывая помочь ему, глаза у неё увлажнились. Она придвинулась к нему. Стояла рядом, мысленно поддерживая его. Павел почувствовал тепло, исходящее от неё. На душе стало светло, словно очистились авгиевы конюшни…
В следующую субботу он опять пришёл. Отыскал глазами знакомый силуэт. Протиснулся сквозь толпу. Встал рядом. Она сразу зашептала молчаливую молитву. Павел присмотрелся, как женщина крестится, стал повторять её движения.
Батюшка говорил о прощении. Речь мягкая, необычная, текла медленно. Вслушиваясь в слова, Павел со стыдом вспоминал о прежнем презрении к вере, хотя и был крещёным.
Здесь ему было хорошо: никто не спрашивал о прошлом, ни за что не осуждал… Он чувствовал единение с людьми, стоящими вместе, но переживающими каждый своё горе.
– Интересно, а с радостью сюда приходят? – почему-то подумал Павел, но сразу одёрнул себя: какая радость?
А это его душа уже рвалась к светлому и радостному. Она так устала от тьмы.