Продолжение. Начало здесь.
Мало кому удается сохранить самообладание в стрессовых ситуациях, когда характер испытывается на прочность. Возможно, натурам цельным, глубоким, многогранным легче обрести почву под ногами именно в силу внутренней устойчивости, обеспеченной необъятной площадью когнитивных связей, наработанных неустанным накоплением знаний, выстраиванием ассоциативных мозаик, оттачиванием остроты мышления и скорости обработки информации – порой это становится настоящим спасением, особенно, когда речь идет о выживании. Иногда достаточно (образно, разумеется!) широко раскинуть имеющиеся в наличии нейронные сети, поймать за хвост ту самую, единственно верную, ослепительно сверкающую идею, что прольёт свет на толщи тревог суетных, обступающих неумолимо со всех сторон и озарит спасительную лазейку – такую крохотную, почти невидимую погрязшим во тьме невежества - и выведет наверх, к солнечному свету, где световоздушные массы поднимают над землей, укутывая теплым южным ветром, где вольно дышится всей грудью, где необозримый горизонт и наполненность жизнью. Какие глубины должны быть в человеке, чтобы не грозило ему падение в пропасть небытия! Какая ясность ума и светозарность мысли, чтобы пронзить мрак, рассеять тьму невежества и разглядеть выход к неиссякаемому источнику света!
Мира сейчас остро, как никогда, осознала, что отныне каждая минута её жизни будет так или иначе перетирать, перемалывать, измельчать в солнечную пыль всё пустое, невежественное, мелкое, сорное, накопленное за долгие годы бессознательной инертности, какой-то сомнабулической апатии механического движения в замкнутом цикле обыденности, из которой её вырвало мощным рывком нахлынувших событий – словно кто-то сгреб в охапку и выдернул с корнем, перетряхнув всё естество – но не для того, чтобы, безжалостно бросив на обочину, растоптать безжалостным каблуком – нет! – лишь для того, чтобы, очистив от наносного и ненужного, пересадить в благодатную, здоровую почву, давая ещё один шанс на жизнь, но только теперь уже осмысленную, осознанную, исполненную света знаний и жажды исполнения своего предназначения.
Сейчас она и не вспомнила бы, за что так отчаянно цеплялась ещё какой-то месяц назад, от чего рыдала в подушку ночами и ощущала холодную пустоту там, где должно бы, по сути, биться горячее человеческое сердце. Ничто, ничто не могло согреть её тогда – ни горячий чай, ни жалкие попытки самоуспокоения – ничто не помогало вырваться из цепких, смертельно-леденящих лап тоски, засасывающей незаметно, исподволь, так неумолимо, нечеловечески-жестоко. Никто не способен вырвать человека из пут отчаяния, если он сам не пожелает обрести почву под ногами. Мира пожелала! Пожелала страстно, истово, обливаясь горючими слезами, хватаясь за единственную соломинку, подхваченную ветром судьбы и брошенную невзначай к её ногам.
Молитва стала её соломинкой. Нескладная, рваная - отнюдь не каноническая, не заученная, но горячая, пульсирующая, рвущаяся из плачущего сердца, истекающая лавой из бурлящего жерла вулкана, бьющаяся круто сбитой пеной о надтреснутые камни прибрежных скал, сотрясающихся от ударов маверика. И это спасло её. Именно это – неудержимое, рвущееся, истерзанное, залитое слезами – оно и есть единственно настоящее, что пробуждает истинное в человеке, что делает его Человеком. Оно и было услышано Творцом, занятым миллионами плачущих, стонущих, просящих. Этот ослепительный луч, вырвавшийся из самого естества её, взрезал тьму невежества, отделяющего сердце от Истока, и указал ей путь. Как жадно припала она к этому Истоку, с каким наслаждением утоляла иссушившую её жажду! Какой волной благодарности накрыло это исстрадавшееся сердце, что само оно скоро, наполнившись, перелилось через край и засияло - обновленное, чистое, только что рожденное, готовое снова жить.
Может, так отпускал адреналин, захлестнувший её всего несколько минут назад – Мира не могла бы сказать определенно, но сейчас, идя с Ламбросом к столику в лаунж-кафе, она испытывала нечто вроде легкой эйфории – всё плыло и сверкало вокруг теплым, почти физически блаженным светом, гладкие листья спатифилуммов качались так ласково, что сердце утопало в нежности, цветы расплывались белыми пятнами, перемигиваясь лунными бликами, дрожащими в листве – это на столиках повсюду затеплились янтарным мёдом свечи. Мира моргнула, пытаясь прогнать плывущие, бликующие волны, тряхнула головой и отбросила волосы со лба – короткое движение помогло собраться, немного прийти в себя, вернуло ясность взгляду. Она чуть отстала от Алексея, оглянулась, впитывая окружающее пространство – слишком оно пульсировало красотой, питало соками жизни, насыщало каким-то тихим, невыразимо сладостным блаженством, чтобы так просто отмахнуться от него, пройдя мимо, не попытавшись даже на миг воздать должное мгновениям счастья, столь редким на жизненном пути, и оттого бесценным.
Сливаясь с мириадами отблесков хрустальных люстр, мерцающих на стеклянных гранях декантеров, столовом серебре, утонченных браслетах, серьгах, колье, золотых запонках и часах, в прозрачных бокалах с охлажденным шампанским, вспыхивая игристыми ожерельями воздушных пузырьков, заискрило то вечное ожидание чуда, что испокон веку таит в себе тающее лунное сияние в бездонном фужере звёздного неба. По стенам пущена фламандская живопись – но не камерные портреты Брейгеля или Рубенса, а теплые, истекающие соком винограда и сладостью вина сокровища Снейдерса, де Хема и ван Сона – соблазнительное изобилие, подсвеченное мягким сиянием пламени свеч, плыло в пространстве, оживая, призывая, пробуждая желание жить и праздновать жизнь.
Округлый, дразнящий smooth jazz оттолкнулся от бокалов с рубиновым Пино Нуар, расплылся по залу невесомым свечением, и элегантная роскошь лаунж кафе уступила место расслабляющему уюту – глаза женщин влажно заблестели от смеха и вина, мужчины сняли пиджаки, распустили галстуки – можно, наконец, отпустить напряжение трудового дня за вкусным ужином в приятной компании.
Алексей прошел к столику у окна, подождал Миру:
- Может, здесь?
Официант в белоснежной рубашке вырос как из-под земли, неуловимым жестом зажег толстенькую белесую свечу на серебристом подсвечнике, отчего уголок у окна ожил, согрелся, ажурные тени, отброшенные пузатой вазочкой с пастельными чайными розами, закачались, затанцевали на белоснежной скатерти.
- Да, конечно.
Мира опустилась на мягкий диванчик напротив Ламброса – тот уже устанавливал компьютер на столе. Посмотрел на подчиненную коротко, опустил пушистые ресницы, неопределенно качнув головой:
- Нет, давайте я к вам. Так удобнее будет.
И, не дожидаясь ответа, каким-то одним скользящим движением пересел к Мире, вынудив ту подвинуться к окну, при этом коснулся бедра – словно пламенем обожгло. Девушка вспыхнула, засуетилась, отворачиваясь, делая вид, что устраивается поудобнее.
В голосе официанта послышалась смешливость (или Мире так показалось?!):
- Могу рекомендовать Dom Perignon – отличное кюве с ассамбляжем шардоне и пино нуара. Или классический ассамбляж шардоне, пино нуара и пино менье – Chandon Grand Vintage…
- Спасибо, мы позовем, когда будем готовы. – Сухо прервал певца Шампани приземленный и совсем не поэтичный Ламброс.
Мира только вздохнула тихонечко, бросив на официанта извиняющийся взгляд: «Ну что с этим грубияном поделаешь…».
Но тому и дела мало – не таких видывал - ловко вывернул из-под локтя два меню, ускользая, обронил:
- Приятного отдыха!
«Приятного отдыха! Ха! Шутник…» - хмыкнула Мира про себя, не в силах не то что взглянуть - даже покоситься на начальника: щёки пылали, а бедро, к которому, нимало не смущаясь, прилип краем своего бедра красавец-грек, жгло и горело огнём.
Предыдущая глава.
Навигация по каналу.