Намедни сподобился чуда – понял причину уютности хрущей, равно как ленинградок, сталинок и прочей городской архитектуры не выше пяти этажей. Всё так просто, что стыдно не понять этого раньше. У причины уюта есть простое название – деревья.
Кусок Самары между Москвой и Ново-Садовой разный. Тут старательно лезут вверх высотки новых ЖК, расстраиваются своей ненужности огрызки военных частей накануне сноса, желтеют-зеленеют и кое-где по-безымянски краснеют пятиэтажки сталинского ампира и, конечно же, в окружении кирпичных двоюродных ленинградок, живут и живут хрущёвки-времянки.
Их ставили до победы коммунизма, продляли стройку к близившейся социалистической виктории и, радуясь демократии, шагнули ей навстречу с ними же, чаще всего панельными и крайне редко кирпичными. В них выросла добрая треть страны и подросло уже несколько поколений не знающих даже имени Хрущёва.
- Нам могут выдать квартиру в новых домах…
Моя мама работала в ОРСе, старалась и не ленилась, более никак и не умея, а большую часть моих детства с юностью квартиры в хрущах оказывались съёмными или родственников.
Рыже-крашеные полы, порой укрытые ромбиками затёртого линолеума или закрытые дорожками-паласами-коврами. Бело-облупленная краска окон, между рамами пыльно-серая и с обязательно рваной паутиной, украшенной парой подсохших прошлогодних мух. Дырки гипсовых решёток санузлов, серо-красно-оранжевая метлахская плитка под зеленовато-тяжёлым низким чугуном ванны. Двери, после Нового Года обязательно трещавшие грецкими орехами и отполировано-блестящими ручками, покрытые той же самой сливочной эмалью оконных рам.
И кладовка, иногда превращающаяся в проход между двумя комнатами.
- В новых? Квартиру? – отцу не верилось и он оказался прав. – Ну-ну…
В девяносто втором, а может и третьем, зимой, воскресным вечером торопился домой. Тогда, наверное, показывали «Охотников», Иган умничал, Лизун шарахался и лизал, Жанин была красивой, как никогда в фильмах и мы с Максом точно подогнали время похода в кино. Да-да, кинотеатр имени Ленинского комсомола ещё жил, его не думали разваливать внутри, в фанерные сидушки с тонкой ватой и потрескавшимся дерматином принимали зрителей даже уютнее, чем в СССР. Большой мир вошёл в наш маленький вместе со всей чужой яркой жизнью и настоящий Голливуд на какое-то время прописался на старом белом экране.
Та зима подарила мне с моим детским другом много интересного. Сё Косуги то злодеил с сюрикеном в зубах, то наоборот – крошил злых и уже немодных ниндзей в песи и рубил их же в хузары. Злой Терминатор из последних сил тянул стальные кости к Саре, а Сара жала и жала на пуск пресса. Сканеры взрывали головы всяким плохим врачам и военным, стремящимся поработить талантливых мутантов. Эш стрелял дедайтов и просил подсластить губки, клату-верату-никто, все дела, ну, вы знаете. И…
Тем вечером мы любовались на американский, старый-добрый американский жёлтый школьный автобус, набитый юными тушками ровно консервная банка кильками в томате. А за его рулём, добро улыбаясь и насвистывая «Велкро флай», улыбаясь всй своей рожей, смахивающей на расплавившуюся головку сыра, рожей под полями старой грязной шляпы, шляпы, поправляемой бритвенными лезвиями с въевшейся кровью, сидел старик Фредди…
Просто ух, какой был кинематографический вечер, но суть в другом.
Под ногами хрустел снег, хрущи желтели одинаковыми лампами накаливания, последняя ремонтная покраска из СССР ещё держалась, не зная, что кое-где ей стоять до «Крым – наш», прорвавшись через дефолт, две чеченских и одну грузинскую, парочку кризисов и не Димона. Я торопился на «Охотников», хрущёвки через открытые форточки кухонь пахли котлетами с подливкой, макаронами по-флотски, мясом по-французски, куриными окорочками под луком с мазиком, кое-где гречкой без всего, кое-где лишь пустым сигаретным дымом.
У нас оказался жареный порционный минтай и рожки с болгарским кетчупом. Лизун доставил, парни справились с очередной напастью, батареи жарили будь здоров, поднялся ветер и по стенам порой скрипелось веткам карагачей. Их тогда не пилили почём зря, немного укорачивали, где надо и всё. Частенько этим занимались мы, пацаны, на летних и в озеленении, под присмотром старших, зарабатывая какие-никакие копейки с рублями во времена миллионов и тысяч.
Я не думал о деревьях, растущих на газонах и под окнами. Они просто росли, клёны, карагачи, берёзы, куда реже липы с канадскими красавцами. Дубов с каштанами в детстве не водилось. Деревья просто росли, летом укрывая тенью и пряча без того не плотно стоявшие дома от посторонних глаз. Не, когда кому хотелось, то всё выставлялось напоказ, ровно упругий третий размер крашеной блондинки у 53-го магазина, любившей летом покурить топлес на балконе. Нам нравилось, правда тогда детство и Лизун давно испарилось, давно, целых три года назад.
Недавно, гуляя между Москвой, Московским шоссе и Ново-Садовой, глядя на голый асфальт у человейников и пока ещё живые длинные и кудрявые деревья у старых хрущей понял – вот она, причина настоящего уюта. А вовсе не современные материалы и дизайн.
Деревья.
Ушедшие в прошлое девяностые они как шрам на выступающей костяшке, полученный в том самом детстве, шрамчик после пряток, войнушки или футбика, шрамец, промытый марганцовкой твоей бабушкой и замотанный её же добрыми осторожными руками. Такой шрам незаметен, если не захотеть рассмотреть, но остаётся на всю жизнь.
Особенно, когда приглядишься.
Больше читать тут: https://author.today/work/279270