Странно, но от доброты можно устать. Так думал я. Моя тётушка была о-очень доброй. Такой, что хотелось выть на луну. Хотелось спровоцировать её на скандал, чтобы она взяла скалку или, на худой конец, кухонное полотенце и настучала по голове уставшим от её блинов, пирогов, голубцов, котлет и многого другого.
К тому же, Надежда Фёдоровна была очень ранима.
– Ты почему не ешь? - она смотрела на виновника печальными глазами с такой обидой, что тот как заворожённый брал ложку и не только съедал всю тарелку, но и просил добавку. Она светлела лицом, морщинки разглаживались, выражение умиротворения заставляло всех улыбаться.
Тётушка была помешана на кормёжке: с вечера делала заготовки, вставала в 5 утра, чтобы приготовить завтрак, похожий на обед.
Причина крылась в личном горе: много лет назад она потеряла мужа и троих детей. Привычка готовить на большую семью осталась.
Замуж она даже не думала выходить. Считала это предательством по отношению к погибшим. Потеря не забывалась –- оказывается, время не лечит. И она придумала себе занятие. Так хотелось быть нужной! Хоть кому-то.
Родственники как могли утешали её – ничего не помогало. Она дневала и ночевала на кладбище. На семейном совете решили купить дом в деревне, установили график, кто когда будет приезжать, чтобы она не оставалась одна.
Приветствовались неожиданные наезды молодёжи. С друзьями, одноклассниками, однокурсниками. Желательно с ночёвкой.
Надежда Фёдоровна всплёскивала руками, сетовала, что не предупредили, оживала и начинала носиться по дому, устраивая гостей. Это были самые счастливые моменты её жизни. Она молодела на глазах и даже пела на кухне.
К ней любили приезжать. Особенно племянники-студенты с друзьями. Но выдерживали только два дня: столько съесть было невозможно! А тётушка обижалась. Остатки забирали с собой.
Надежда Фёдоровна любила молодёжь. Обожала их увлечения, восторгалась разноцветными волосами, кольцами, блёстками в носу, пупке. Удивлялась многослойным серьгам, татуировкам. Казалось, что она с ними на одной волне.
Внимательный мог заметить, как проникновенно она разглядывала каждого молодого человека: форму глаз и ушей, профиль, фигуру. И только знающий её историю делал печальный вывод: она ищет своих детей.
Надежда Фёдоровна понимала, что это чужие дети. Но любимые сериалы вселяли надежду чудесными встречами: вдруг отдали малыша в чужую семью, он вырос, и теперь они встретятся? Она была уверена, что почувствует сердцем родную кровь. И смотрела, смотрела…
Однажды приехали студенты. Племяш Никита представил всех тётушке. Многих она знала. А увидев светленького паренька, вздрогнула и прижала руку к сердцу. Оно забилось так сильно, что нужно было держать.
– Максим, – тихо сказал парень и улыбнулся.
У Надежды подкосились ноги: имя, голос, глаза её меньшенького!
– Сколько тебе лет, Максим? – прошептала она.
– 19, – удивился вопросу, только у него спросила.
– А откуда ты? – у неё немели руки, отяжелели ноги.
– С Ивановки… – это место, где случилась трагедия.
– Сынок… – прошептала мысленно.
Всё сходилось: место, возраст… Надежда Фёдоровна собралась в деревню. Никому ничего не сказала. Отговаривать будут. А жить с незнанием невозможно.
Собралась и поехала. Побродила по Ивановке, поговорила с бабками. Узнала, что мальчонку нашли на следующий день после аварии, но не связали два события. Заявлять никуда не стали, подождали несколько дней и пристроили в многодетную семью: одним больше, одним меньше – им всё равно. Помогали всей деревней. Не в детдом же отдали, в семье ребятёнку лучше. Да и не искал пацана никто… Глухомань.
Надежда Фёдоровна заболела. Не физически, морально. Уверили её тогда, что тело унесло рекой, похоронила не четыре, а три гроба. Несчастный случай – никто разбираться не стал… Сейчас винила только себя: знала ведь сердцем, что Максик живой!
Пока суд да дело, друзья уговорили Максима сделать тест ДНК.
Скинулись всей общагой. И не зря: Надежда Фёдоровна оказалась его матерью…
– Надо учиться жить заново! – твердила она каждый день, перестраивая мысли, уклад жизни, стараясь не отпугнуть своей нерастраченной любовью сына.
– Мама, ты только не беспокойся, у меня всё хорошо, – обнимал незнакомую, но такую родную женщину Максим. Он-то от доброты не устанет, её так не хватало в детстве…