Победа неизбежна !

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВНЫЙ ВРАЧ ТУБЕРКУЛЕЗНОГО ДИСПАНСЕРА ПРИВЕТСТВУЕТ МЕТОД БУТЕНКО
- ...И все же это подлость - ставить на вашей диссертационной работе фамилию другого научного
руководителя! - покраснев почти до корней волос, выговаривала не так давно принятая в лабораторию бывшая
главврач районной туберкулезной больницы несколько обескураженной столь неожиданным напором
Бубенцовой.
Воронова застала их обеих в укромном лабораторном закутке, крайне раздраженных друг другом.
- Константин Павлович дал вам все,- наступала на оробевшую Бубенцову Вильма Францевна,- а вы ему в самую
душу плюете.. Что бы вы делали со своими гипертониками без его открытия? А теперь, когда собран весь
материал по вылеченным методом Бутенко больным, Константина Павловича побоку! Может, профессора
Помехина в руководители выберете? С таким-то прикрытием почему бы не защититься... Никто и мешать не
станет.
На какие-то секунды Наталья Степановна залюбовалась своей разгоряченной подругой. Вильма Францевна
действительно была хороша в этот момент.
Аккуратный, будто точеный носик. Пылающие справедливым гневом красивые карие глаза. Никто не дал бы ей
сейчас ее тридцати.
В лабораторию Вильма Францевна Гончарова пришла менее полугода назад - в начале шестьдесят седьмого. И
с первых же дней ближе всех сошлась именно с Вороновой. Вероятно, сказалась близость характеров.
- Что вы на меня напали? - плаксиво опустив уголки полных губ, пыталась отбиваться Бубенцова.- Мы уже
обсуждали этот вопрос в коллективе,- она просительно посмотрела в сторону Натальи Степановны.- Я давала
коллегам пояснения.

Поймите же вы, наконец, что я - мать-одиночка, и без кандидатской диссертации мне попросту не па что будет
жить!..
- Но в такой момент, в такой момент, Светлана Яковлевна, вы лезете с этим к Константину Павловичу,- слегка
поумерила пыл Гончарова.- У него метод крадут, а вы к нему со своим «щекотливым вопросом»,- Вильма
Францевна презрительно повела округлыми плечами.
«Разрешите, Константин Павлович, не упоминать нас в руководителях. Не обижайтесь, ради бога. Вы же
прекрасно знаете - таковы обстоятельства»,- скопировала Гончарова кислую мину Светланы Яковлевны.
Да ему сейчас - это пострашнее смерти. Хапуги из Казахстана метод крадут, а свои родненькие вместо того,
чтобы защитить шефа, поспешно стирают его фамилию с диссертационной рукописи...
Я бы, возможно, вам ничего не сказала,- Гончарова тоже взглянула на Наталью Степановна.- Я - человек здесь
сравнительно новый. Но вы сами сегодня при мне затеяли с Константином Павловичем этот ужасный разговор
насчет научного руководства. И я видела, как у него затряслись руки. Простите меня, конечно, за резкость, но,
по-моему, это просто бесчеловечно. Особенно в сложившейся ситуации.
- И в самом деле, Светлана Яковлевна! Ну, разве нельзя хотя бы повременить с этим вопросом? Вы же видите,
что алмаатинцы метод присваивают...- вмешалась, наконец, в разговор Воронова.
- Но не могу я вечно ждать. Ждать и ждать до бесконечности! - Бубенцова поднесла к повлажневшим глазам
скомканный несвежий платок.- Вы-то, Наталья Степановна, в лаборатории уже, слава богу, не без году неделя.
Знаете, что к чему.
Много у нас за последние годы было радостных событий? Вот то-то!.. Только травят и травят, кому не лень.
Того и гляди, вовсе прикроют. А вы - повременить да повременить. Кончится тем, что ни у меня, ни у вас, не
знаю еще у кого,- она убрала платочек в карман халата,- вообще никогда не будет кандидатской степени.
Слышите! Никогда! Да!
А вот алмаатинцы - те точно. Те без предрассудков - и метод своруют, и докторские защитят. Помяните мое
слово,- и она, не дожидаясь ответных реплик, почти бегом направилась к выходу в коридор.
- Чего вы сцепились-то? - в сущности, уже поняв, в чем дело, для верности переспросила Наталья Степановна.
- Ах, Наташа! - Гончарова устало махнула рукой.- Ты же все слышала. Не могу я терпеть двуличных людей.
Хоть режь меня, не могу! Плевать мне на то. что она дольше с Бутенко работает. Раз предает - пусть знает, что
предательница. Я и не таким, как она, не в бровь, а в глаз высказывала, когда подпирало. Какая уж уродилась, с
тем, видно, и помирать буду... А ломать себя не хочу. Мне по-другому жить неинтересно, да и не нужно,
наверное.
Воронова (из доверительных рассказов самой же Вильмы) хорошо знала, как сложилась не столь уж для их
поколения затейливая, но и никак не ординарная судьба ее подруги. Знала и втайне немного гордилась тем, что
из многих, работающих в лаборатории женщин, Гончарова ближе всего сошлась именно с ней.
Много чего уже повидавшая и пережившая на своем коротком пока еще веку Вильма была интересна ей и как
женщина, и как не застывший намертво на полученных в мединституте знаниях врач, и просто как человек.
Родилась Вильма Францевна в страшном для их страны тысяча девятьсот тридцать седьмом году. И, как она
говорила, вся ее дальнейшая жизнь протекала под метящим, будто выжигающим тавро, знаком этого нелегкого
для миллионов советских людей года.
Ее отец и мать были немцами из Поволжья. А судьба поволжских немцев в сталинский период общеизвестна. С
началом войны их семью вместе с тысячами других фактически уже обрусевших немцев люди в форме НКВД
насильно погрузили в переполненные донельзя эшелоны и отправили далеко на восток.
Позади осталась худо-бедно обеспеченная жизнь. Свой хутор. Коровенка, лошаденка, поросенок, овечка - в
общем, все то, чем почти по-фермерски жила в предвоенные годы большая семья уважаемого в округе
зоотехника Франца Адамовича.
Уже в поезде, в страшной давке и тесноте, мама Вильмы родила пятого ребенка. Малыш так и не дотянул до
Кузбасса. Умер еще в дороге.
Пока смутно понимавшая, что такое смерть, Вильма положила в изголовье «уснувшему» младшему братику
сделанную собственными руками ярко-красную бумажную игрушку.
В Кузбассе, в холодном и грязном Прокопьевске, вместо привычного уютного родительского дома их встретил
вонючий щелястый насквозь провшивленный казарменный барак.
Навалившись как следует всей семьей, с горем пополам вырыли-таки себе отдельную землянку. В одной
половине разместились сами, во второй развели кое-какую, приобретенную на последние деньжата живность.

Проживать совместно с семьей отцу не разрешили. И одетый в рваненький ватник вновь испеченный боец
трудармии (а скорее самый настоящий заключенный...) Гейбель мог лишь изредка наведываться к своим
родным.
«Фашистские ублюдки. Гитлеровское отребье». Эти определения надолго вошли в их повседневную
действительность. Маленькая Вильма старалась играть ТОЛЬКО со своими братьями и сестрами, благо в семье
их было четверо. С русскими детьми пыталась общаться как можно меньше. Это было небезопасно.
Для детворы всех близлежащих улиц они являлись врагами и только врагами. А поскольку старшему брату
вскоре тоже пришлось жить и работать отдельно от семьи, то зачастую их и защищать-то от обидчиков никто
не мог, кроме матери.
Впрочем, особенно много играть и не приходилось. Работы в землянке и па маленьком огородишке хватало
всем досыта. Но враждебное отношение сверстников тех тревожных лет долгие годы спустя не выветривалось
из памяти.
Закончилась Отечественная война, и Вильма пошла в первый класс. Но с окончанием войны не ушли в
прошлое наложенные в самом ее начале па поволжских немцев ограничения.
В мае тысяча девятьсот пятьдесят пятого ко времени получения аттестата зрелости Вильме уже исполнилось
восемнадцать. Но паспорт ни ей, ни ее немецким подругам из их маленькой немецкой колонии никто не спешил
выдавать.
Она не могла свободно выехать из Прокопьевска. Фактически .не имела права на высшее образование. И все же
в июне пятьдесят пятого наступило некоторое послабление! По специальной справке, с обязательной отметкой
на одной из промежуточных станций в пути следования Вильме (тогда еще не Гончаровой, а Гейбель) с горем
пополам разрешили выбраться в Новосибирск - попытать счастья в мединституте...
Строго оговаривалось, что ехать она может только по железной дороге, никуда не сворачивая, ни на йоту не
отклоняясь от намеченного маршрута. Иначе...
Она и сама знал, что будет иначе. Тысячи военнопленных уже работали на стройках Сибири за колючей
проволокой. Среди них наверняка отыскалось бы свободное местечко, в случае нарушения ею предписания
властей...
Конкурс на лечебный факультет Новосибирского медицинского института в тот год оказался необычайно
трудным. Девушке для поступления было необходимо, как минимум, получить две пятерки и две четверки.
Русской девушке. А уж немке из Поволжья и того могло оказаться мало... Однако красивая внешность
(экзаменаторы ведь тоже люди...), безукоризненные знания молодой абитуриентки сделали свое дело. К осени
она. несмотря ни на что. получила заветный студенческий билет, а к концу года выдали наконец-то и паспорт.
В пятьдесят шестом и вовсе подул свежий ветер. Наконец-то вслух заговорили о творившихся при Сталине
злоупотреблениях. Жить и учиться Вильме стало намного легче. На шестом курсе вышла замуж за прекрасного
русского парня, и ее национальность отнюдь не была тому помехой. И все вроде бы у нее начинало
складываться в жизни благополучно, не заболей она на том же самом шестом курсе очаговым туберкулезом
легких
Обнаруживший заболевание ассистент долго просматривал на свет рентгеновский снимок. Удрученно качал
головой и многозначительно цокал языком: «Ай-яй-яй! Как же так? Такая красивая девушка, и вдруг
туберкулез...»
- Разве болезнь выбирает,- тихо ответила Вильма. А у самой на глазах уже закипали злые слезы. Не прошла ей
даром Прокопьевска я землянка. Сырой спертый воздух. Никакой вентиляции. Целых четыре года.
А теперь пойди попробуй - вылечи эту заразу! Уж кто-кто, а она-то очень хорошо знала, что означало попасть
в туберкулезники. Вот чем обернулась для нее их кузбасская земляная нора...
Как-то во время практики их группа попала в Институт туберкулеза. Гончаровой (она носила теперь
фамилию мужа) сделали повторный снимок, после которого ее немедленно госпитализировали.
Но сколько в больнице не лежи, а выходить-то придется. Лежать же в стационаре долгие месяцы, как это
зачастую было принято в подобных случаях, Вильма не собиралась.
Нужно было кончать институт. Хотелось в конце концов жить и работать! Работать она, однако, теперь
предпочла ФТИЗИАТРОМ, чтобы лечить коллег по несчастью, да и самой вести более успешную борьбу с
собственным недугом.
Так что, получив соответствующую специализацию, фтизиатр Гончарова осенью шестьдесят первого оказалась
в при-академгородковской противотуберкулезной больнице. Поселились же они с мужем в самом

Академгородке, где ее супругу как способному радиофизику и электронщику предложили должность
заведующего лабораторией в одном из уже отстраивающихся научно-исследовательских институтов.
Вот в эти-то годы Вильма Францевна на собственной коже испытала, что представляет собой рядовая районная
противотуберкулезная больница. Находилась она в нескольких километрах от научного городка, неподалеку от
шлюзов, в самых что ни на есть рабочих предместьях. И лежали в палатах
преимущественно рабочие так называемых левобережных промышленных предприятий и крестьяне из
окрестных деревень.
Обветшалое деревянное здание. Приторно-теплый запах помоев и хлорки в длинных сумрачных коридорах.
Нехватка самых элементарных медикаментов, не говоря уже о дорогостоящих.
На ржавых, ужасно скрипящих кроватях туберкулезники вынуждены были прозябать долгими месяцами. Не
хватало халатов, тапочек, пижам. А то, что поступало по мизерной разнорядке. нещадно разворовывалось
ожесточенным суровыми условиями, часто меняющимся средним медперсоналом.
Грязь, ложь и воровство царили повсюду, куда ни бросить взгляд. И олицетворяла, и одухотворяла собой
подобную атмосферу прежде всего сама главврач подобного заведения.
Высокая, породистая, по изрядно уже к своим сорока двум годам потасканная, Валентина Ивановна
Харитонова правила здесь свой бал.
Мертвые Души в ведомостях на зарплату. Частые, значительно уменьшавшие количество отпускаемого на
специфические медицинские нужды спирта вечерние попойки с райздравовскими инспекторами в служебном
кабинете. Подсиживание и травля несогласных с такой линией поведения - все это было родной, устоявшейся
привычной стихией Харитоновой.
Больных же периодически (если еще оставалось что-нибудь в наличии) пичкали бешеными дозами практически
бесполезных лекарств, вроде тубозита и стрептомицина. От этих лекарств они тупели, теряли слух, а туберкулез
как был при них - так с ними и оставался...
Видя, что творится в больнице, туберкулезники тоже не теряли времени даром. Женское и мужское отделение
напропалую крутили любовь. Также самыми различными путями добывали спирт, а то и самую простую
обыкновенную водку. Сестра-хозяйка, в чьем ведении находились заветные бутыли, постоянно ходила с
набрякшими от перепоя метками под глазами.
Первые годы работы в богоугодном заведении показались Вильме Францевне сплошным кошмаром. Мало того,
что в больнице никого не вылечивали, - здесь к тому же гробили и сам медицинский персонал!
Занятая постоянными кутежами и бесчисленными любовными интригами Харитонова не только тащила из
стационара сама, но и позволяла тащить другим все, что ни попадется под руку. Самое ужасное заключалось в
том, что она, совершенно не заботясь о реконструкции аварийного деревянного здания,
подвергала большой опасности как жизни находившихся в палатах больных, так и жизни своих подчиненных...
Ведь рентгепкабинет находился в такой же, как и другие, дощатой комнате обветшалого здания!
Следовательно, ни больные, ни обслуживающий их медицинский персонал не были гарантированы от
опасности радиоактивного облучения.
И, безусловно, многократно облучались. Ведь рентген-кабинет противотуберкулезного диспансера работал на
полную мощность. А какую защиту от губительных (при частом воздействии) рентгеновских лучей могли
оказать тонкие деревянные перегородки тем, кто постоянно находился в прилегающих к рентгеновскому
кабинету помещениях?!!..
Как ни покорны и ни развращены были своим главврачом подчиненные, но постепенно между ними и
Харитоновой стал намечаться все более углубляющийся конфликт.
Разговоры о необходимости снятия ее с занимаемой должности стали все чаще и громче раздаваться в
различных потаенных закоулках стационара.
Последний, происшедший уже в начале шестьдесят пятого года неприглядный случай на утренней пятиминутке
переполнил чашу терпения Гончаровой. Она только что вышла из декретного отпуска. Ее Наталке едва минуло
два с половиной месяца, и тем не менее ввиду истекшего декрета дочурку пришлось передать в ясли.
Вильма Францевна все еще кормила ребенка грудью. Не только врачу, по и любому простому смертному
известно, насколько в этот момент противопоказаны матери алкоголь и курение.
Мало того, что самой нельзя к ним прибегать, но категорически возбраняется и находиться в тесном контакте
со злоупотребляющими ими! И терапевт Харитонова, конечно же, превосходно знала об этих элементарных
правилах профилактической гигиены. Однако это не помешало ей на пятиминутке (растянувшейся, кстати
сказать, более чем па полчаса) подсесть вплотную к рассматривающей рентгеновский снимок тяжелого

больного Вильме Францевне и, смердя винным и табачным перегаром, чуть ли не десять минут пытаться
давать Гончаровой какие-то совершенно нелепые пояснения по поводу обнаруженных на левом легком их
давнего пациента темных пятнышек.
- ...Я думаю, у Трегубова обострился воспалительный процесс...- помаргивая бесцветными глазами, наконец-то
с глубокомысленным видом констатировала совершенно очевидное Валентина Ивановна и машинально
раскрыла свою плоскую коричневую сумочку.
Боже, как она здесь оказалась? - деланно играя перепачканными тушью ресницами, вдруг воскликнула она,
привычным жестом извлекая из сумочки ко всеобщему изумлению тонкую длинную сигарету.
- Извините, но у меня, к сожалению, нет с собой спи чек!..- резко рванулась со своего места возмущенная до
глубины души Вильма Францевна и, громко хлопнув дверью, выскочила из опостылевшего кабинета.
Антихаритоновские закулисные выступления после этой дерзкой выходки Валентины Ивановны зазвучали еще
громче. Отзвуки разгорающейся свары докатились, наконец-то, до кого следует, и в больницу пожаловало
высокое начальство.
Представители облздрава, исполкомовские сотрудники долго допытывались у спешно созванного на
экстренное совещание стационарного люда, где все-таки прячется подлинное яблоко раздора.
Подчиненные Харитоновой медики угрюмо покачивали головами. Бросали в сторону ненавистного главврача
красноречивые косые взгляды. Но встать и заявить прямо о своих претензиях к организатору больничного
хаоса, увы, так никто и не решался.
- Что же в конце концов лихорадит коллектив? В чем причина? - потряхивая жиденькой рыжей бородкой,
напирал на оробевших сотрудников тубдиспансера дородный облздравовский чиновник. Вдосталь
насмотревшись, как продолжают отмалчиваться совсем еще недавно речистые закулисные говоруны,
Гончарова решительно поднялась со своего места.
- Знаете, Игорь Николаевич,- она в упор взглянула на вдруг стушевавшегося облздравовца,- здесь ведь речь
идет не о каких-то внутрисемейных дрязгах и пересудах. У пас с Валентиной Ивановной чисто офессиональные
разногласия!
При этих словах Харитонова неожиданно зашлась сухим отрывистым кашлем.
- Ну, посудите сами - главный врач единственного в здешней округе противотуберкулезного диспансера вместо
того, чтобы решать ключевые принципиальные вопросы ведения тяжелейших больных, взвалила на себя бог
знает чьи обязанности...
Харитонова уже перестала кашлять и с все возрастающим любопытством и плохо скрытой настороженностью
уставилась на своего восставшего фтизиатра.
- Валентина Ивановна лично, чуть ли не под расписку, выдает нам, например, даже такие мелочи, как ручки,
карандаши или кусок кому-то понадобившейся чистой марли или тряпицы.
Вильма Францевна чувствовала, что у нее от волнения начинает сжимать виски, и изо всех сил пыталась взять
себя в руки.
- Для подобных целей в любом учреждении имеется сестра-хозяйка или попросту завхоз,- доводила она до
конца свою мысль.- У нас же главврач подменяет собой и завхоза, и экспедитора. А вот в экстремальных
случаях и обратиться не к кому! Главврача одолевают другие заботы.
Гончарова сознавала, что говорит эзоповским языком. Что все это еще надо расшифровывать и допонимать. Но
другого выхода у нее не было. Взять да и брякнуть про вечерние больничные кутежи Харитоновой при
закрытых дверях даже у нее недоставало сил. Но облздравовский чиновник, похоже, что нужно, улавливал.
Прекратив, наконец, потряхивать своей куцей бородкой, он сосредоточенно делал у себя в блокноте какие-то
пометки.
Почуявшая запах жареного Харитонова тоскливо следила за его быстро бегающим по бумаге хорошо
отточенным карандашом.
Постепенно в разговор начали втягиваться и остальные «униженные и оскорбленные». В унисон Гончаровой
они (правда, крайне осторожно) сетовали на трудность своего положения. Дескать, больница на отшибе от
города. Палаты переполнены, а то одного, то другого не хватает.
И, мол, видимо, в такой обстановке главврач и хватается за несвойственные ей дела, что, конечно, мешает
выполнению ею своих прямых обязанностей... Хорошо бы вроде оказать Харитоновой (ну и, разумеется, всему
запаниковавшему коллективу) посильную помощь сверху.
Валентина Ивановна в возбуждении постукивала себя по коленке. Пожирала глазами поднявшую муть со дна
Гончарову, по так и не решилась никого одернуть.

Лишь изредка она оборачивалась к скромно сидевшему слева от нее одутловатому заведующему их районного
здравотдела и, скорбно опустив веки, многозначительно и красноречиво вздыхала: вот, мол, она, людская
благодарность, за все-то для этих нытиков доброе сделанное.
Если бы Харитонова могла, она, вполне вероятно, тут же бы перегрызла горло осмелившемуся подать голос
протеста молодому фтизиатру. Но Валентина Ивановна хорошо знала, как делаются аналогичные вещи.
Ей понадобилась неделя. Ровно одна неделя для подготовки ответного удара. Во вторник после обеда у Вильмы
Фрапцевпы в квартире должны были промывать батареи, и она заранее отпросилась с работы.
Зима в этом году выдалась особенно лютой. В комнате стоял жуткий холод, и промывка батарей худо-бедно
могла помочь справиться с этой бедой.
Неожиданно в половине третьего (еще до затянувшегося прихода слесарей) прямо на дом к Гончаровой
заявилась заметно взвинченная чем-то Валентина Ивановна.
- Я на машине. Срочно собирайтесь! Поедем в райздрав на левый берег,- отчеканила она топом, не
допускающим возражений.
- Но я же у вас специально отпросилась. Вот-вот сантехники должны подойти...- предприняла слабую попытку
отговориться встревоженная не на шутку неожиданным визитом главврача Вильма Францевпа.
- Оставьте кого-нибудь вместо себя,- Харитонова, поджав губы, беглым взглядом окинула пустую кнартиру.-
Соседку какую-нибудь попросите, в конце концов! Дело не терпит,- она поплотнее закуталась в свою
роскошную шубу и шагнула к выходу: - И побыстрее, пожалуйста. Мне страшно некогда.
Кое-как упросив посидеть вместо себя пенсионерку из угловой квартиры напротив, Гончарова поспешила на
улицу. «Что же еше эта стерва могла откаблучить? - эта мысль не давала ей покоя всю дорогу до
райздравовских апартаментов.- Неужели предложит уволиться по собственному желанию? Но тогда зачем
вызов в высокие инстанции? Подобный выход могла бы предложить и сама Харитонова. Может, побоялась,
что от нее я \к приму такого предложения?..»
В хорошо натопленном кабинете заведующего райздравотделом Бориса Викторовича Протасова к моменту их
прибытия заканчивалось небольшое служебное совещание. Вопреки тревожным предчувствиям, местное
руководство встретило Вильму Фрапцевну довольно приветливо.
- Извините за экстренный вызов,- подтянув небольшой животик, как можно радушнее улыбнулся Гончаровой
заведующий, кивнув на пару свободных стульев возле своего стола.- Но тут такое дело...- он взял со стола
какую-то бумагу.
- Валентина Ивановна отправляется на специализацию,- Борис Викторович поднес бумагу поближе к глазам.-
И нами принято решение утвердить «вас на этот период исполняющей обязанности главного врача. Вот и
приказ уже подготовлен...- он протянул бумагу ошарашенной таким оборотом Гончаровой.
- Спасибо, конечно, за оказываемое доверие,- Вильма Францевна невольно отстранилась от подаваемого
листка, поймав па себе пристальный, полный ненависти и скрытого непонятного ликования взгляд
Харитоновой.- Но я еще все же сравнительно не так долго здесь работаю. У нас в больнице есть куда более
опытные сотрудники.
«Что, слабо самой за гуж взяться стало? Куда же ты, милка, поперек батьки лезла?» - так и читала в водянистых,
насквозь пропитых глазах Валентины Ивановны Гончарова.
«Ты там дел накрутила, а я теперь расхлебывай... Да еще и временно, чтобы все оптом с больной головы на
здоровую перевалить!» - так же молча «отвечала» ей Вильма Францевна.
- ...Вся необходимая помощь будет вам незамедлительно оказана,- прервал их безмолвную дуэль
посерьезневший и вновь принявший свою обычную начальственную осанку Протасов.
«Ну, покрутись, покрутись, дорогуша,- так и проступало на ухмыляющемся самодовольном лице Харитоновой.-
Это тебе не критику наводить. Подумаешь в другой раз, прежде чем рот раскрывать на собраниях!»
- Ведь кроме меня достаточно претендентов...- в последний раз (уже внутренне решившие!,) возразила
заведующему райздравотдела Гончарова.
- Мы остановили свой выбор на вашей кандидатуре,- опять принявшись загадочно улыбаться, прервал ее Борис
Викторович.- сверху, знаете ли, немного виднее...
От стоявшей в кабинете духоты минутная пауза показалась Вильме Францевие бесконечно долгой.
- Ну что же, если и приказ подписан, придется выполнять,- медленно, растягивая слова, выдавила она из себя
согласие.
- Вот это другой разговор\ - не выдержала до конца своей роли молчаливой слушательницы Харитонова.-
Теперь вам и все карты в руки,- она вытерла рукой повлажневший от пота лоб.

- Дерзайте, творите! Воплощайте свои задумки в практические дела. Только глядите, не перегните палку,-
добавила со злорадным смешком,- чтобы, упаси Бог,- Валентина Ивановна закатила глаза кверху,- избежать
обратного эффекта.