Алексей долго не отвечал Маше. Ему надо было собраться с мыслями. Но в тот вечер, когда девушка с матерью проводили гостей, сев в довольно уже поздний час за ноутбук, Маша открыла почтовый ящик и вздрогнула, увидев письмо от своего кумира. Она по-прежнему не сомневалась, что ей пишет Дмитрий Нестеров, тот самый, кого она до сих пор видит во сне почти каждую ночь.
Начало здесь:
И вот теперь он писал, что отдает должное ее воображению, но не нужно придумывать себе чужую жизнь. «Что плохого в том, что вы живете в деревне? – спрашивал он, — Вы можете нафантазировать что угодно, но, если бы вы действительно попробовали пожить так, как это делает золотая молодежь, неизвестно, понравилось бы вам или нет. Мне кажется, что нет. Ваша сила не только в красоте, но в доброте, искренности и естественности. не растеряйте ее».
Щеки Маши вспыхнули. В голове ее теснилась тысяча вопросов. Как Дмитрий узнал, где она живет, как выглядит? Этого она точно ему не писала. Неужели он тайно приезжал и видел ее? О незнакомце, который спрашивал у нее дорогу, она давно уже забыла. Еще недавно этот удар показался бы ей очень сильным, ведь ее обман был бы раскрыт. Бедная девочка от обиды решила прикинуться принцессой. Но теперь-то выходит, что она и не солгала даже…
И тогда в ответ она отправила тот самый снимок, который сделал ее отец. На нем Маша уж точно не выглядела провинциальной девчонкой. «Все мы немного играем», - написала Маша, не подозревая, что попадет не в бровь, а в глаз.
…Алексей даже отпрянул от экрана, получив эту фотографию. Прищурившись, девушка смотрела ему прямо в глаза. Неужели он ошибся? Но он уже знал фамилию Маши, и ему не составило большого труда навести справки. Оказалось, ее отцу действительно удалось сорвать большой куш. Скорее всего, семья теперь уедет из глуши, и скоро о Маше заговорят в городе.
История была столь необычна, что Алексей не сдержался, и при первом же случае, рассказал Дмитрию о том, что девушка, которая им заинтересовалась, в действительности очень богата.
— Вот как? — артист широко раскрыл глаза, — Ну что ж, тебе удалось меня заинтересовать. Пригласи ее к нам.
— Зачем? — Алексей не только удивился, но и встревожился.
— А может, мне приятно, что я, в мои годы, еще могу заинтересовать совсем молоденьких девочек? Может, я настолько чудовище, что просто хочу потешить свое эго? — артист взглянул с насмешкой на своего секретаря.
Вот это Алексей не любил в его характере больше всего. В какие-то минуты его патрон закрывался, мог стать жестоким, делал вещи, которые в другое время были ему совершенно несвойственны. Но повлиять не него в то время было нельзя. Он поступал, как ребенок, из чистого упрямства наперекор судьбе, хотя и знал, что это может привести к плохим для него последствиям.
— Смотри же, пригласи ее, — повторил артист, вставая, — Если ты забудешь, я тебе напомню.
«Могли бы мы с вами встретиться?» - написал Алексей Маше.
Можно было представить себе, как эти слова взволновали девушку. Конечно, она хотела этой встречи. Но она понимала, что именно от нее ждут решения – где и когда встреча состоится. Будучи совершенно неопытной, она боялась назначить свидание в парке, или кафе, или в ресторане. Маша почти не знала город, нигде не бывала, и вообще – это было ее первое свидание.
И, хотя может быть, это было совсем неправильно, она пригласила Нестерова в тот новый дом, что купил отец. Попросила его приехать днем, когда Константин Николаевич точно будет на работе. «Нам же нужно будет поговорить, - думала Маша, предвкушая встречу с Дмитрием, — И чтобы никто не помешал. А где-нибудь в парке, Бог знает кто окажется рядом. Он же известный человек, ему, наверное, прохода не дают».
Все сложилось очень удачно. Галину Анатольевну дела задерживали в деревне, а Маша вдвоем с отцом вернулась в город. Очень долго она примеряла наряды, и, в конце концов, остановилась на изысканном платье, одной из своих последних покупок.
С самого утра, когда отец ушел на работу, она не могла найти себе места. А когда услышала, как подъехала машина, спустилась вниз, не дожидаясь звонка. Дверь она открывала, замирая от волнения. Каково же было ее изумление и разочарование, когда на пороге она увидели не артиста, а того самого мужчину, который не так давно спрашивал у нее дорогу – теперь она его вспомнила.
— Вы? — воскликнула она.
В этом возгласе было и разочарование, и мольба к судьбе – пусть это окажется ошибкой.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказал Алексей, — Мне можно войти?
Ничего не понимая, Маша отступила от двери. Следом за прихожей была гостиная. Алексей дождался, пока Маша сядет и тоже присел на краешек дивана.
— Я понимаю, что вы ждали не меня, — сказал он.
— Но откуда вы…
— Потому что это я писал Вам. По поручению Дмитрия Нестерова. Я – его секретарь.
Маша резко отвернулась к окну. Она оперлась подбородком на руку, лица почти не было видно, но Алексею показалось, что она сейчас расплачется.
А ей было страшно, отчаянно страшно, она просто тряслась от ужаса. Получается, что она открылась и доверилась совершенно чужому человеку, и что он сейчас намерен делать? Может, хочет высмеять ее на весь мир? Состряпает статью в какую-нибудь желтую газету, там будут цитировать ее письмо… Прессе только дай ухватиться за такой пикантный повод.
— Маша, - сказал Алексей, будто угадывая ее мысли, — Всю нашу переписку я стер, потому что не хотел, чтобы вы и дальше оставались в ложном положении. Вы просто не знаете этот артистический, звездный мир. Мне много раз приходилось избавлять Дмитрия от домогательств навязчивых поклонниц. Ни на одну минуту я не сравниваю вас с ними, я просто хотел, чтобы вы поняли, почему я оказался причастен к этой истории. Дмитрий очень занят, и абсолютно вся его переписка идет через меня. Ваше письмо он в итоге прочел…
— И это он поручил вам ответить? — с трудом сказала Маша.
— Да, — Алексей не стал увиливать, — Вы по-прежнему хотите его увидеть?
Маша затрясла головой, что значило – нет.
— А приезжали вы ко мне тоже по его поручению? — спросила она.
— Нет, — сказал Алексей, — Поверьте, я говорю вам правду. Ваше письмо достигло не той цели, но эту другую цель оно поразило. Я просто захотел вас увидеть. И если вы позволите…
— Уходите! — шепот Маши напоминал сдавленный крик.
Алексей поднялся. Несколько мгновений он смотрел на девушку, потом на мгновение склонил голову, как бы в поклоне, и стремительно вышел.
*
— Ну что, позвал к нам эту девочку? — спросил его вечером артист.
— Забудь о ней, — ответил Алексей.
— Но, если я хочу, чтобы она пришла, — глаза Дмитрия сузились, — Мне самому ей позвонить? Не помню, когда в последний раз женщина отказывала мне во встрече…
— Если ты ей позвонишь, я немедленно уволюсь, — Алексей листал газету. Казалось, он говорит небрежным тоном, но Дмитрий слишком хорошо знал своего помощника.
— Даже так? — спросил он.
— Именно так.
Дмитрий замолчал на несколько минут, а потом сказал:
— Всё. Забудем об этом.
И перевел разговор на другую тему.
**
На другой день в город приехала Галина Анатольевна. Ей не надо было объяснять, что что-то случилось. Вечером она пришла к Маше и села у ее постели.
— Мне кажется, или нет, что ты хочешь мне что-то рассказать? Если нет, то я не буду настаивать.
— Мам, а первая любовь проходит бесследно? Или это как ожог на всю жизнь?
Маша сидела, обняв колени, и казалась сейчас совсем маленькой девочкой.
Галина Анатольевна прикрыла глаза. Она точно перенеслась в те дни, когда впервые влюбила сама. Тогда она была еще совсем маленькой, и в семье ее звали Ланкой. Не Галей, и даже не Линой – что еще можно было выкроить из ее имени, а почему-то Ланкой…
Было жаркое лето, и они отдыхали на турбазе.
**
Турбаза «Волна» – это царство-государство в лесу. Рядом есть ещё одна база отдыха – «Подснежник». Но родная «Волна», на которую маме дают путёвки от завода – в сто раз лучше.
Пусть в «Подснежнике» красивые деревянные дома, похожие на старинные терема, и собственный пруд с кувшинками, но в «Волне» чудесного много больше.
Во-первых, она на берегу. В прошлом году Ланка с мамой и сестрой Ольгой жили на дебаркадере, как на корабле. Сходни, вода – у берега она золотистая, как чай, а с другого борта дебаркадера – тёмная над неведомой глубиной. И плеск волн, ударяющих в обшивку. Утром проснёшься, и кажется, что Волга тебя качает. Пусть чуть-чуть, легко, невесомо, но качает. Будто в колыбели.
А в этом году они живут в домике. Их очень много, крошечных домиков, похожих на приют кума Тыквы. Ничего туда не помещается, кроме трёх кроватей. А если кто-то приедет в гости и ляжет на полу, то ноги его точно будут торчать из дверей.
И расписаны домики под стать кукольному своему облику. Сюжетами из сказок. У них домик жёлтенький. На нём нарисованы Емеля, щука и печка. Емеля толстоносый с дурацкой улыбкой. Не Иван-дурак, а Емеля-дурак. Соседям напротив больше повезло. У них на алом фоне – Шамаханская царица. Девица-красавица. Брови дугой и длинная чёрная коса. А самый лучший домик – возле умывалки. Голубой, с Царевной Лебедь. Ах, какая девушка – в пёрышках, как в кружевах. А кокошник с каменьями, а личико – глаз не отведёшь!
Ланка, идя из умывалки, в очередной раз на неё засмотрелась. Можно и постоять, поглазеть, никто еще не встал. Ланка просыпается первой, до подъёма. Ей не нравится вставать после общей побудки, когда какая-то тётка радостным голосом – на всю турбазу, через динамики гаркает так, что с кровати слетишь : «Товарищи отдыхающие, подъём! С добрым вас утром!»
В умывалку сразу – толпа. И радостное это занятие, мыться под солнышком, под птичье пенье, а шишки под ногами! а весёлый шум сосен! – сменяется торопливостью: очередь.
Ольга научила Ланку чистить зубы долго-долго, так что во рту потом горит, и чувствуешь себя драконом. Огнедышащим. Ланка научила этому турбазовских подруг – Аннушку и Светку.
**
Аннушка – ровесница Ланки, ей тоже восемь. Живёт тут с мамой. Обе очень похожи: полненькие, мягонькие такие даже на вид, волосы длинные, пушистые. У Аннушки всё уютное, красивое, как её: розовые носочки, на которых нашиты цветочки с жемчужинками. Аннушку боязно брать с собой, куда они со Светкой обычно лезут: то на дерево, то за ограду к дальнему заливу – а ну, как что-нибудь непоправимо испачкает, порвёт? И до слёз огорчатся с мамой обе…
Светке идёт одиннадцатый год. Они с Ланкой, она - дочь местного музрука, музыкального руководителя, и на турбазе торчит безвылазно – с начала и до конца каникул. Светка – существо худое, веснущатое и самостоятельное до того, что, если она рядом – во взрослых нет нужды. Светка справится со всем на свете. Трудно представить, что должно случиться, чтобы ее вывести из себя.
Она сама рассказывала, как в начале лета, в первую смену еще, на той дорожке, что вдоль набережной, глубоко раскроила ногу бутылочным осколком – уроды какие-то разбили бутылку от «Буратино». Крови было… И пятка прям болталась на ниточке
– И что? – с ужасом спрашивает Аннушка.
– А ничего, сходили с папкой в медпункт, там зашили. И десять дней на одной ноге скакала. Тут наши в волейбол с «Подснежником» играли, а я как болельщик придурочный сижу…
Аннушка, которая бледнеет, просто проходя мимо медпункта, где в шкафах хранятся шприцы – потрясённо замолкает.
А они ещё – смешно вспомнить – поначалу решить испытать Светку: в окошко ее домика бросить лягушат.
В Волге лягушек, конечно, не водилось, но дальше, за турбазой, среди непролазных вроде бы кустов, отыскалась тропка к узенькому заливчику. Лягушата там жили прехорошенькие, их даже Аннушка не боялась. Размером с пятачок, зелёные, поскакучие, игрушки да и только…
Правда Ланке даже жаба попалась. Но она её не то, что в руки не взяла – такую здоровущую, липкую – это уж сто пудов бородавки пойдут на руках – но отпрыгнула, давая жабе дорогу.
А лягушатами они с Аннушкой надеялись-таки Светку подловить: если на тебя, спящую – бросают что-то живое, то пока разберёшься, что это шевелится – визгу будет! Им хотелось, чтобы Светка хоть в чем-то оказалась такой, как они.
Один из лягушат у Аннушки упрыгнул, и она неуклюже ловила его, собирая вместе с ним в горсть весь подножный мусор.
Окно в вагончике было открыто, и обе знали, что кровать Светкина стоит аккурат под ним.
Но ничего, похожего на визг не последовало. Минут через пять Светка появилась на пороге, в привычной белой футболке, отцовской, доходившей ей почти до колен. Она спала в ней, как в ночной рубашке. Светка обеими руками вытирала лицо, будто умывалась
– Какой придурок мне насыпал в глаза и в рот песка? – грозно осведомилась она.
И неожиданно погналась за ними, а поскольку из двух зайцев догонишь, конечно, одного, то была эта Аннушка, которую Светка без труда поймала бы и с отрезанной подчистую пяткой.
Но Светка её не только догнала, и неожиданно и подло засунула ей за шиворот зажатую в кулаке лягуху. И упоённый визг полетел уже по всей турбазе «Волна». Куда там – он долетел и до «Подснежника»!
**
Завтрак. В столовой после утренней свежести тепло. Пахнет пригоревшим молоком. На завтрак всегда дают манную кашу. Ланку тошнит даже при взгляде на тарелку.
За столом они сидят с Ольгой. Это только считается, что отдыхают они на турбазе с мамой. У мамы отпуска нет, приезжает после работы. Но ведь не наездишься. Сюда ходит один единственный автобус, редко ходит, наверное, раз в час. И останавливается высоко на горе, где проходит трасса. На берег ещё надо долго спускаться. Но хуже утром выбираться тем же маршрутом, и подловить автобус, и не опоздать на работу…
А еще у мамы дача, которая как девица-капризница, требует постоянного внимания. То поливать, то полоть, то урожай собирать. И мама приезжает пару раз в неделю, справедливо рассудив, что Ольга уже большая – двадцатый год, и приглядит за сестрёнкой. Ольга учится в институте культуры и сейчас на каникулах. Время от времени, устав от Ланкиных «фокусов», она говорит, что лучше что угодно – практика, стройотряд, или даже экзамены, только бы не сестрица, с которой глаз спускать нельзя.
И с завтраком тоже мученье. Если Ланка не поест, то до обеда будет ныкаться голодной. А магазинов тут нет и купить нечего. Ольга со вздохом чистит яйцо и крошит его Ланке на тарелке, чтобы той интересно было есть. Мелко крошит – так они по весне цыплятам крошили. Это блюдо в домашнем меню называется «яйцо как цыплёнку». Режет принесённый с собой помидор и круто его солит.
– Ты на пляж хочешь? – страдальчески спрашивает Ольга.
Она несколько дней назад, пригрелась на пляже, задремала и обгорела. До по серьёзному: лежала в домике с температурой, и плечи были красные, словно к ним утюги приложили.
Ланка настороженно смотрит на неё и кивает. Ну да… а куда тут ещё идти? Она знает, что солнце после завтрака еще полезное, а с 11 часов вредное. Как в мультфильме «Ну погоди», когда оно бьет Волка кулаком по макушке.
Но Ланку солнце не обижает. Наверное, потому, что она его очень любит. Она и больная выходит - посидеть под солнышком, и если на душе грустно, сядет и греется, и свет сквозь неё идет, и тепло.
А пляж – это тоже целый мир. Песок крупный и белый. Разуваешься и идёшь, проваливаясь почти по щиколотку. Как по ковру, или по матрасу. Мягко и весело. А у воды песок холодный, мокрый и жёсткий. А в самой воде лежит такими складочками как стиральная доска. И блики света на нем играют. И рыбки мелкие снуют стайками. Мальки. Они здесь куда веселее, чем в аквариуме. Они здесь хозяева, уплывают в неведомую глубину.
Воды надо бояться, Ланка знает. Раньше она плавала вдоль берега. А здесь с одной стороны дебаркадер, с другой стоит корабль КЮМовский – клуба юных моряков. Ланка тогда плыла в его сторону. Устала, набарахталась, захлёбываясь уже, и хотела встать. Уверена была, что воды под ней – по пояс. А оказалось - туда, к кораблю, дно понижается. И сейчас его ногой не достать. У Ланки глаза сумасшедшие, вот-вот утонет. Как почесала из последних силёнок к берегу! Берег в двух шагах, а от страха, кажется, никогда не доплывет. Угреблась, так что потом сразу на колени встала.
*
Он увидел её первый. Вчера показывали французский фильм. Здесь каждый вечер показывали новые фильмы. Почти всегда советские, редко – французский или итальянский. В хорошую погоду кино крутили под открытым небом, в плохую – на дебаркадере, там, на втором этаже, небольшой зал.
Фильм был жанра «плаща и шпаги». Раненого главного героя выходили старый рыбак и его внучка. Через много лет они встретились, и, конечно, шевалье влюбился в красавицу, и теперь настал его черёд спасать её от всяких опасностей.
Зрители млели от фехтовальных трюков героя, пышных платьев героини, и их великой любви. А по-настоящему забавной там была только эта девчушка, в начале
. И вот эта, на пляже, была до смешного похожа на ту. В коротком сарафанчике, стареньком, застиранном, неопределённо-розового цвета, длинноногая и загорелая, она забрела по колени в воду и играла с рекой – ловила волны, присаживалась перед ними, шлёпала их ладошкой…
У неё были светлые волосы по плечам, личико тоже загорелое, а бровей почти не видно – белёсые, пушистые…И она смеялась всем лицом и всею собой, даже раскинутыми к реке руками.
На неё хотелось смотреть и смотреть. Так слушаешь песню… или стихи… От неё не хотелось отводить взгляд…
*
Ужин поздно, аж в восемь часов. До ужина с ума сойдешь. Правда, скоро после ужина «кефирный час», но это и вовсе издевательство. Уже в темноте, в дверях столовой выставляют подносы с кефиром. Он холодный и кислый. Раз в сто лет бывает ещё и «Снежок», он сладкий, но его дают так редко!
От обеда до ужина проголадываешься – ужас. Не знаешь, чем заткнуть эту сосущую пустоту в животе. Магазины далеко – это надо весь лес пройти, в гору подняться – до посёлка.
А на самой турбазе только одно кафе «Мельница» называется. Оно сделано под старую мельницу. Внутри всё деревянное, тяжёлое – столы, лавки, и всегда здесь прохладно. Ланке хочется подняться наверх: туда, куда ступеньки ведут, где крылья мельницы. Ей всегда, даже когда она на картинках видит башню или маяк – хочется подняться на самую верхушку. Но наверх не пускают. Оттуда по радио объявляют, подъём, отбой, когда в столовую идти, когда на экскурсию зовут.
В «Мельнице» едой тоже не поживишься. Сюда в основном ходят те, кто выпить хочет. Вино, стоит в красивых бутылках, подсвеченное, на стеклянных полочках и его разливают в пузатые бокалы на тонких ножках.
А из еды только песочные коржики, похожие на солнышки с острыми зубчиками. Они посыпаны сахаром и сухие-сухие. Их даже зубы не всегда берут, приходится размачивать на улице в фонтанчике.
Стоят коржики шестнадцать копеек. Ровно столько Ольга и дала. Копейку, пятачок и десять копеек. Хотя обычно она на «десюнчики» не щедрая, маме их отдает. Дома стоит бутылка от шампанского. В горлышко проходят, как в копилку, только монетки по десять копеек. Все знают, если такую бутылку наполнить гривенниками, а потом разбить, то денег хватит на золотое колечко. Только смешно будет в банк идти с узелком с монетами. Как в старину.
А тут…Ланка глазам своим не поверила. Мороженое! В первый раз привезли за весь отдых. Даже два вида мороженого. «Томатное» по семь копеек и большие брикеты пломбира по 48.
Томатное мороженое, Ланка его как-то в городе покупала – гадость страшная. Красное и кислое. А сторону пломбира лучше даже не смотреть. Ланка опустила руку с монетками и отошла на шаг, колеблясь, как поступить – взять всё-таки коржик или вернуться к Ольге и попросить у нее полтинник.
– Держи, – сказал вдруг мягкий голос.
Она не смотрела до того, кто там стоит в очереди за ней. А стоял мальчик, или уже юноша – лет шестнадцати. Худенький, смуглый.
Он протягивал ей два – два! – большущих брикета, положенных друг на друга и улыбался. Он был много выше нее, но ей показалось, что они смотрят друг другу в глаза. У него глаза были чёрные, но ей показалось, что от них – свет.
**
Всего-то рубль. Это счастье стоило всего-то рубль, даже меньше. Но он никогда не видел такого взгляда. Она, как послушный ребенок - сказали: «Возьми», потянулась, взяла. Она уже держала брикеты прижатыми к груди. И только потом поняла, что ей ни с того ни с сего свалился подарок. «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете» У неё ручки были маленькие, цепкие пальчики, а рот большой, как у лягушонка. А глаза…
Счастье не от мороженого, а от самого чуда. Ей захотелось, а судьба через него сказала: «На!». Он был для неё этой судьбой, Так как она на него, он сам мог смотреть только в книжку, на портреты героев.
Девочка повернулась и побежала. Мелькнула силуэтом в дверях. А он всё улыбался неудержимо.
Он был здесь с ребятами из спортивной школы. Трудный мальчик их хорошей семьи. Мальчик, которого лучше не оставлять в городе. Мальчик, который не был спортсменом, но мог отмочить такие трюки, на которые здравомыслящий спортсмен бы не отважился. С крыши на крышу прыгать, например.
И родители, у которых был миллион знакомых, достали ему эту путевку, и попросили тренера держать сына вольноотпущенником. Только приглядывать. Но не давить. Потому что плюнет и уйдет. Хорошо, если днём и по дороге. А не ночью через лес. Или вплавь через Волгу.
Денис в охотку бегал с ребятами по утрам. Неторопливым, пружинистым шагом, вверх по лесной дороге, до трассы. Плескался с ними под краном. А после завтрака, когда начинались тренировки, а его искренне не интересовали ни лыжи, ни футбол, ни бокс, и не хотелось слушать понукания тренера, он уходил – сперва побыл вольным отдыхающим, но это ему быстро надоело, и нашел он себя в яхтклубе «Чайка» по соседству.
Здесь учил не столько тренер, сколько сама великая река. У него началась «морская болезнь». Ему сказали, что лучшее средство от укачивания – чистить картошку, и он перечистил её ведро.
Зато с Васькой Сидорчевым, обладателем яхты «Нева», можно было уйти к противоположному берегу, и там пришвартоваться, и рвануть в горы, в места ещё невиданные, и даже опасные без специального снаряжения. А тропинок туристических никто не прокладывал. Здесь же они и подвешивали над огнём котелок, варили картошку.
А с ребятами на маленьких учебных яхтах, которые вечно соревновались, кто кого обгонит, можно поймать веселый ветер. И купаться в открытой реке.. А наплававшись до изнеможения лежать на тёплых досках палубы, палубы, слушая как ребята строят планы на следующее лето спуститься вниз по реке, и оттуда уже – на Чёрное море…
И странно было возвращаться в разомлевшую турбазовскую тишь, где тётеньки полоскали пятки в специальном корытце, чтобы не унести в домик песок с пляжа, и ноготки у них были такие розовые, наманикюренные.
Отдыхающие дремали после обеда, и ждали кино или концерт. И разломлено цвели у столовой флоксы и рудбекии.
**
Ольга ушла смотреть кино. Привезли старый-престарый фильм с Джиной Лоллобриджидой. А Ольга на этих красавицах просто помешана. Спит с прищепкой на носу, чтобы стал такой же тонкий как у них. И все разговоры…Какая грудь, какая попа…
Девчонок тоже не было под рукой. Аннушку мама увела в баню, а потом она из домика не выйдет, надо волосы сушить. Они у нее длинные, пушистые. А Светка за очередной волейбол болеет
Ланка пошла на берег. Днём так не пахнет «большой водой» как по вечерам. А фонари на набережной и огни на проплывающих кораблях, и их отражение в реке – они как бусы.
У причала белел парус. И этот мальчик… тот самый… с мороженым, они видно отплывать с другом готовились… смотрел на нее несколько секунд и вдруг окликнул:
– Эй, хочешь покататься
Она подошла поближе и неуверенно кивнула.
– Тебе настучат по затылку…, – сказал второй парень, – Пусть у матери разрешения спросит.
– Поди спроси, тебя с нами пустят на часок? Ты говорить-то умеешь?
Она снова закивала. И опять сорвалась с места и побежала так же легко.
Она взбежала на крутую лесенку дебаркадера, постояла у двери кинозала. Искать сейчас там Ольгу? Да никуда не пустит… «На часок» – сказал он. Но ведь кино за час не кончится.
Через пару минут он увидел фигурку под светом фонаря.
– Ну, давай лапу, прыгай сюда…
Лодочка выглядела страшно маленькой, и вообще было страшно. Она прыгнула, и почему-то вспомнились кошки, которые так не любят воды. Он не рассчитал силы, ловя ее. Она была легонькая как котенок, а он слишком сильно подхватил её, чтобы она не упала. Ей показалось, что ее как перышко подхватили.
– На жилет, – сказал он ей, как маленькой. – Стой, не вертись, садись вот сюда, а я на тебе его зашнурую. И теперь сиди очень тихо. Васька, готов? Отчаливаем…
И яхта так легко отошла от берега, что ей опять на ум пришло сравнение - бумажный кораблик, который понес ручей вниз по улице.
И они уже далеко от берега, и темнеет, и ветер в лицо, и звёзды над головой столько, что она кружится.
– Так ты умеешь говорить? – спрашивал он мягко, – Как тебя зовут?
Васька удивился, так как знал другого Дениса – насмешливого и быстрого.
– Ланка, – пробормотала она.
Вода за бортом так близко… Ланка не верила в жилет, она никогда не плавала в нём, и она схватила Дениса за руку. Ей сразу стало спокойнее. Она держала его и не отпускала. Двумя руками держала. Денис не отнимал руку. Ему было смешно, что она так боится, и в то же время он чувствовал, что понимает её страх. Просто понимает, без всяких объяснений.
И ей постепенно стало казаться, что его рука принадлежит ей, что это её собственность. Каждый палец. Она их уже знала. Вот за этот большой держишься, он шершавый…И ладонь тёплая. И она уже спокойно их держала, как свое.
– Видела? – вдруг спросил он.
– Чего? – откликнулась она чуть слышно.
– Звезда упала.
– Где? – не поверила она, и хотела спросить: «А что, они вправду падают?» Как вдруг увидела сама – короткий и яркий прочерк в небе. Не вниз, а наискосок. Не падение, а полёт… Она взвизгнула восторженно.
Васька покачал головой. Он хотел сказать, что теперь эта мелкая килька не отлипнет, и будет ходить за Денисом, и ждать, что он станет ее катать или еще раз развлекать. Но Денис чувствовал, что Ланка воспринимает это, так же как и мороженое. Как чудо. А чудеса не имеют свойства повторяться.
– Еще раз увидишь – загадай желание, – сказал он.
А она растерялась, не знала о чём просить, только – пусть не кончается то, что сейчас. И она, не дожидаясь звезды, и не веря даже что та еще раз пролетит, зажмурила глаза и сжала его руку, шепча беззвучно: «Дорогая судьба»….
**
— Вот такой была моя первая любовь, — сказала Галина Анатольевна дочери.
— А что дальше? — спросила она.
— Что ты хочешь знать? — мягко спросила Галина Анатольевна.
— Вы больше не встречались? Вы дружили только в то лето, когда ты была маленькой и отдыхала на турбазе.
— Ну почему же? — теперь взгляд Галины Анатольевны был устремлен вдаль, — У нас была разница в возрасте, но все равно мы дружили еще несколько лет… То есть, это он со мной дружил, а я была в него влюблена…
— Но ты вышла замуж за него, а не за папу. Как так получилось?
— Денис окончил школу гораздо раньше меня, потом он уехал в Москву, там поступил в институт, там и женился. Я тогда начинала петь, все говорили, что у меня талант. Но, если бы он позвал меня за собой, я бы бросила все и поехала за ним. А вот когда я узнала, что он выбрал другую… Тогда только искусство меня и спасло. Мне хотелось доказать Денису что-то… сама не знаю что… Хотелось прославиться, влюбиться в другого… Хотя Денис ни в чем не был виноват передо мной. Он всегда заботился обо мне только как старший брат.
— Но у тебя то чувство к нему прошло, да? — допытывалась Маша.
— Может быть, мне и сейчас в какой-то мере больно, что все сложилось именно так, - Галина Анатольевна говорила, будто с самой собой, — Так что будь внимательна к своим чувствам, дорогая. Тебе сердце все подскажет. Никогда не принуждай себя к связи с тем, кто тебе не по душе, и цени любовь, даже если она безответная. Ты еще очень молода, но это лучший совет, который я могу тебе дать. Иным людям за всю жизнь это не дано – по-настоящему полюбить. Они этого просто не могут. Так что, если к тебе пришла любовь, ты должна просто поблагодарить за это судьбу. Потому что это чувство ты будешь помнить всю жизнь.
— Ты вернешься в театр, мама?
— С чего это вдруг? — удивилась Галина Анатольевна, — Не ждала от тебя такого вопроса. Дорогая, для прежних ролей я уже стара, да и сильно сомневаюсь, чтобы меня вообще взяли и предложили что-то… По большому счету театр – это такой гадюшник. Но, может быть, я пойду в педагоги… Буду преподавать вокал. Работать с учениками мне давно хотелось.
Галина Анатольевна поцеловала Машу и вышла. Но девушка легла спать не сразу. Она еще просматривала сайты, и в почте увидела письмо Алексея.
«Мне не удалось попросить у Вас прощения, - писал он, - И у меня осталось тяжелое чувство, будто я сломал что-то хрупкое, или раздавил в кулаке прекрасную бабочку. Маша, мне хочется повиниться перед Вами… Может быть, мы встретимся и поговорим еще раз?»
Письмо было длинным. Может быть, Алексею тоже давно не с кем было поговорить по душам, и он ждал этой возможности, чтобы открыться. А может, он понимал, что, если просто попросит о встрече, Маша ему откажет.
Алексей рассказывал о своей жизни. О том, как их бросил отец, с каким трудом их воспитывала мама. И о том, как он чуть было не пошел по кривой дороже. А потом, не жалея сил, старался выкарабкаться, стать хорошим специалистом, построить карьеру.
Он описывал, как, благодаря Дмитрию, узнал ближе артистический мир. И, если бы у него самого была дочь, он не желал бы ей найти спутника жизни в этом творческом кругу. «Это взрослые дети, — писал Алексей, - Не все, конечно, но многие и многие. И даже если вы моложе их на много лет, вам все равно понадобилось бы вести себя как старшей, с бесконечным терпением и самоотречением».
В конце письма Алексей снова попросил о встрече. И Маша согласилась увидеть его еще раз. Она сама с трудом отдавала себе отчет в том чувстве, которое у ней возникло к нему. Тогда, при последней встрече, он сказал ей правду, хотя мог бы обманывать и дальше, мог бы сплести какую-нибудь историю…Маша чувствовала, что больше никогда не введет от ее в заблуждение. И еще рядом с ним ей было удивительно спокойно.
Они встретились в парке, возле Машиного дома. В этот раз девушка на наряжалась. На ней были джинсы и легонькая куртка.
— Я тоже была не на высоте, — сказала она Алексею, — Если что – сделайте скидку на возраст. Вы же знаете из моего письма, что мне всего шестнадцать лет. Правда, скоро уже будет семнадцать.
— Такую, как вы, можно ждать и два года, и пять лет, и всю жизнь, — он встал ей навстречу, — Пойдемте, пройдетесь по аллее… И я вам все скажу…
Маша испытующе заглянула ему в лицо. Глаза у него были темные, почти черные…Ей показалось, что она тонет в них. Она кивнула и они пошли по аллее, а первые желтые листья лежали перед ними на темном асфальте, как золотые монеты…