РГАЛИ начинает серию публикаций документов участников блокады из фондов архива. В дневниках и воспоминаниях жителей осажденного города, бойцов и командиров, сражавшихся на фронте, отразилась героическая стойкость и мужество всех, кто принимал участие в обороне города и в боях по прорыву блокадного кольца.
В 2023 году исполняется 80 лет со дня прорыва блокадного кольца вокруг Ленинграда. Блокада, продолжавшаяся почти 900 дней, явилась одним из самых сложных и страшных испытаний, выпавших на долю участников Великой Отечественной войны.
В первые два года блокады жители осажденного города оказались фактически изолированы от всего остального мира. В сентябре 1941 года в результате массированной атаки немецкой авиации произошел пожар на Бадаевских складах, что привело к уничтожению более 3000 тонн муки и 2500 тонн сахара. Тогда же вражеские войска захватили город Шлиссельбург, перекрыв движение по железной дороге и лишив тем самым город возможности восстановления продовольственных запасов. Все это спровоцировало резкую нехватку продовольствия, которая только усугубилась с наступлением зимы. Не прекращавшиеся днем и ночью артиллерийские атаки привели к разрушению многих стратегически важных объектов Ленинграда, оставив его жителей без воды и электричества.
Сегодня в архивах можно найти множество уникальных записей, сделанных участниками этих страшных событий.
В РГАЛИ в фонде № 2881 Александра Борисовича Чаковского (1913−1994) хранится дневник Зинаиды Александровны Воскресенской, остававшейся в Ленинграде всю блокаду. 29 мая 1972 г. А. Кынь – знакомый З.А. Воскресенской, хранивший ее документы, отправил дневник в редакцию «Литературной газеты», на имя главного редактора газеты – А.Б. Чаковского. В 1975 году был издан его роман-эпопея в 5-ти книгах «Блокада», созданный в том числе и на базе воспоминаний жителей осажденного города.
Зинаида Александровна Воскресенская (1890−1970/1972) работала учительницей в школе № 321 Фрунзенского района Ленинграда. Проживала на ул. Восстания, д. 15/2, кв. 46. Зинаида Александровна предстает перед читателями прекрасным человеком и мастером своего дела. Обладая большим авторитетом среди учителей, она при любой возможности помогала окружающим ее людям. В сентябре 1941 года Зинаида Александровна вошла в число рабочих, которые копали окопы под Кингисеппом, после чего вернулась в Ленинград, где продолжила нести ответственные дежурства на одном из эвакуационных пунктов, расположенных на территории школы. С наступлением сильных морозов и усилением обстрелов в октябре 1941 года она оставила работу и сосредоточилась на помощи родным: стояла в очередях за продовольствием, добывала воду и занималась ведением хозяйства. Лишь после прорыва блокады Зинаида Александровна смогла вернуться к работе в школе. 20 сентября 1943 года З.А. Воскресенская была награждена медалью «За оборону Ленинграда».
Свой дневник Зинаида Александровна вела со дня объявления войны. Помимо этого, в дневнике есть еще две интересные записи от 22 мая 1961 года и 9 мая 1970 года, посвященные юбилеям Дня победы. Предлагаем читателям записи из дневника, сделанные в первые дни войны – с 22 июня, и по 31 декабря 1941 года.
***
Хроника войны 1941−1945 гг.
22 июня 1941 г.
Чудный жаркий день. Мы дома только с Ниной, остальные на даче. Около 12-и час[ов] дня. У нас все убрано, в порядке. Нина еще раз съездила в магазины, все закуплено, через 10−15 мин. и мы уезжаем на дачу в поселок. Радио: «Всем, всем, всем. Говорит ком[иссар] ин[остранных] дел тов. Молотов…». Спешно зову Нину из кухни, и мы замираем. Война!! Ужас объял нас. Нина плачет. На дачу мы не едем. Ночь у Киры. В волнении. Не спим. Ночью смотрим в окно. Первая воздушная тревога. Зубы стучат. Сердце трепещет. Нина с Кирой наблюдают что-то новое – ужасное, творящееся в высоте светлого неба. Ночь без сна…
23/VI. Утром домой, днем и вечером дежурство у Витебского вокзала – встреча Нади и наших с дачи. Несомненно, они слышали там о войне. Толпа с поездов у трамвая льется, как река. Встретили.
Конец июня − июль прошли без тревог с ужасами, были прилеты разведчиков и тревоги. Я была послана на окопы за 120 км от города. С лопатой в руках, с рюкзаком на спине в темном неосвещенном вагоне. Высадка на маленькой станции Ястребино в холодную ясную ночь. Ведут в лес по хол[одной] росистой высокой траве. Наша сотня идет тихо, работницы хохочут, шумят. Ночь без сна. Маруся Некликова, одетая совсем легко, валится в хол[одную] мокрую траву от усталости. Следующая ночь в лесу по другую сторону [полотна] без сна и еды. На 3-ю ночь поход [обратно] через станцию на место работы. Усталость от бессонных ночей без еды, от тяжелой лопаты. Проходим через разрушенные деревни. Молча. Небо зловещее. Ужасные звуки выстрелов из тяжелых орудий. Оказывается, в ту же ночь разбомбили Ястребино. Начальство не уверено в дороге. Споры среди них. Остановка на дороге. Холод до костей. Спят многие на земле. Снова поход. Утро на берегу чудесной реки. Снова переход на новое место. Расположились бивуаком. Мы с Марусей рядом среди молоденьких березок: я на тоненьком одеяле, она на шелковом прорезиненном макинтоше – на земле. Дальше 12 дней: ночь – 10−12 часов – работа в окопе на тяжелом каменистом грунте. Утром валишься грязная, в песке и земле, на свою подстилку, дрожит каждая жилка. Еда: хлеба 800 гр[амм], чашка хлёбова из чечевицы и все. Холодно и голодно, но главное – непривычка к этому каторжному труду. Часто над головой стрельба. Конец – бегство под страшнейший гул канонады, лет вражеских самолетов, цоканье пулеметов. По пути брошенные вещи: чемоданчики, платья, одеяла, хлеб… Паданье в канавы. При всем этом проливной дождь, гроза, а по дороге, и сзади, и впереди, конца не видно, тянется по дороге толпа людей, бегущих в панике. Немцы прорвали у Кингисеппа фронт… 27 км пешком. 13 – на военной машине. Ночь в пакгаузе без окон. Холод адский, зубы стучат непрерывно, одежду не выжать, струи холодной воды по телу… Утром в толпе, в тишине, по размокшей почве в вагоны. Страх, что разбомбят. Доехали. Пахнет от каждого прелью, потом, грязью… Одежда испорчена совсем, как и обувь. Дома еле дождались. Мыться, есть и спать! Прибежал Коля узнать обо мне, т.к. рабочие с его фабрики прибежали с окопов. Всего бежало тысяч 10−15. Жертвы были. Дальше работа в школе, сначала просто дежурства, всякие списки на эвакуацию, по 10−12 часов в сутки. Тягота ужасная. Директорша ведет себя отвратительно: пугает ревтрибуналом, заставляет зря высиживать без дела целыми часами и т.д.
Ухудшение с продов[ольствием], ликвидация комм[исионных] магазинов. Карточки…
8 сентября.
Первая бомбежка. Ужасные выстрелы зениток. Кажется, только именно в твоем районе, над твоей головой. Мы идем с Надей от наших, которые уже уехали. Чудный вечер. Тревога. Забегаем в первое парадное. Жуть!
Когда выходим, то видим, что улицы загружены народом. Небо – с одной стороны в полосах, а с другой – огромное зарево с темным, зловеще-черным, огромным дымом. Настоящая картина войны. Горят Бадаевские склады запасов, масляный завод и еще что-то.
Ночью – первая бомбежка. Мы сидим все в коридоре. Зенитки бьют прямо, кажется, по голове. Свист пролетающих бомб… Разрыв их. Ждешь своей участи… и с этого дня пошли бессонные жуткие ночи и дни. Разрушений много, жертв людских также.
В школе – эвакопункт. Толпы народа, без вещей, с детьми на руках и за руку…
Ночные дежурства и ночи с бомбежками. Я попадаю в одну из бомбежек: летят стекла, вижу кровь, несут раненных и т.д. Разрушения на ул. Правды, где школа. Наша школа без одного стекла. Уже погибли две наших ученицы: Ната [Глазунова?] и ее сестра. И дальше, и дальше изо дня в день.
Наша кв[артира] без стекол – бомба под окнами на мостовой у нас, разрушено частью здание со двора д. 19, пожар в доме – угол Жуковской и Лиговки.
10, 11, 12/XII– без воздушных тревог, до этого усиленный артил[лерийский] обстрел города. Много жертв около остановки 13 номера трамвая и вокзала Московск[ого]. Большая смертность. Среди детей – 75 %. Гробы, гробы… На саночках просто в простыне.
Голод. Очереди с 3−4-х часов ночи. Драки, ругань… Едят уже кошек и собак. На днях издох наш котик от голода, хотя делились с ним нашим скромным пайком.
Вчера, 12/XII, Любочка сообщила, что издох попугайчик. Собирается с семьей уезжать из осажденного Ленинграда.
13/XII. Ночь тихая. Спим, но как все три м[еся]ца, не раздеваясь. С 6-ти утра очередь за чем-нибудь из скудного пайка. Стояли все по очереди 12 ч[асов] подряд. Было масло, не хватило. Купили лишь 250 гр[амм] скверного сыру. А есть его не с чем – хлеба по 125 г[рамм] в день, едва хватает на обед. Обед − один суп. Словом, наливаемся водой. Надя с опухшими ногами.
Наслаждаемся, что дали свет, а то 3-и недели сидели в полном мраке, т.к. окна забиты досками и фанерой. Вода из крана не идет. Ходим через улицу в чужой дом, в прачечную.
На улице холод, все занесено снегом, огромные кучи неубранного снега. Трамваи не ходят.
14/XII. Ночь тихая. Спали. Надя пошла в очередь в 4-е часа ночи. Получила № 83. Ее сменяли все мы, вплоть до 2 часов дня. Вермишели не досталось, конфет не досталось. Получили 500 г[рамм] повидла вместо сахара и конфет и 375 г[рамм] сыру вместо масла. Толпа несметная. Мороз крепкий. Возили из сарая дрова, таскали из дома напротив воду. Спрятали обед. Словом, с 4-х ночи до 2-х дня все четверо в заботе.
Сейчас иду с 3-х до 6-ти дежурить в штаб при домохозяйстве. Во время стояния в очереди в темноте так освещалась улица Восстания от разрядов выстрелов, как днем. В общем, фронт.
Все мечтают о прибавке хлебной нормы. Ждут с завтр[ашнего] дня. Уж очень мало: 125 г[рамм] в день. Перед 6-ю часами вечера был артилл[ерийский] обстрел в городе.
15/XII. Ночь тихая. Утром мороз 23о. Погода очень красивая. В начале 11-го часа утром мы с Олей, взяв саночки, ушли пешком на Петрогр[адскую] сторону к Любочке за своими вещами. Ведь мы жили у них почти 2-а м[еся]ца, когда была усиленная бомбежка города. Мы сбежали из своего района и кв[артиры], т.к. там первое время было несколько тише, чем здесь. Шли 14–15 м[инут]. Застали там и Веру Варнавовну. Сережа и Люба очень похудели. Он только что встал с кровати – болел. Ребята выглядят так же. Ушли от них, основательно нагрузив саночки и свои спины. Дошли благополучно – не было ни обстрела, ни бомбежки. Шли почти 2 часа.
Пришли к обеду. Обед был замечательный: суп с картошкой (увы, последней), зеленым горошком и шпротами вместо мяса; на 2-е (которое теперь бывает очень редко) – макароны и кофе. Какое наслаждение! Пришла Кира. Она, как всегда, бодрая и оптимистичная. Подробно рассказала, как она провожала Катю с Андрюшей в отлет из нашего осажденного города. Леня ушел пешком недели за 3-и до этого. Счастливая, если долетит и дальше доедет до своих: будет вдали от ужасов бомбардировок и голода, который особенно много уносит жертв − тысячи людей не успевают хоронить, могилы роют только за хлеб, так что покойник долго лежит, пока его родные скопят из своего пайка хлеба, а бывает, что привезут без гроба в одной простыне и просто зароют в снег. Зато – идешь по улице и без конца встречаешь гробы, гробы, гробы…
Сейчас тихо, а только что была сильная канонада − непрерывно разрывались где-то арт[иллерийские] снаряды. Особенно страдает пл[ощадь] Труда.
16/XII. Пришла неожиданно Маруся Некликова. Она собирается эвакуироваться с мамой на машине. О них позаботился военкомат. Как это будет – трудно сказать, т.к. уж очень она далеко живет: в Лесном, да еще и там довольно далеко в сторону. Между тем нужно быть готовой в любую минуту отправиться с вещами к машине. А вдруг она будет в это время в школе – за 15 км от дома. Такую ужасную даль она ходит пешком, т.к. трамваи все еще не ходят: нет тока и заносы. Порассказала много про школу: там уже умер от голода Ник[олай] Петрович, умирает Федор Григ[орьевич], который умолял нашу отвратительную Ант[онину] Никол[аевну] во время, когда были у него силы, отпустить с работы, чтобы он смог уйти отсюда пешком к себе в деревню. Зверюга не пустила, а теперь он уж не встает. На эвак[уационном] пункте ужасно: без света, в страшном холоде и голоде. Люди мрут, как мухи. Когда была там Маруся, то в зале лежало 6 покойников. Когда сказала о таком море начальнику всех эв[акуационных] пунктов в районе, он сказал: «Пусть сдыхают все». Таню Бакланову, такую до сего времени храбрую и бодрую, ранило осколком снаряда в очереди за конф[етами] «Новинка». Долго она будет помнить эту «Новинку». Вторым осколком вырвало большой клок с ватой из пальто сзади, а пальто то, с трудом сделанное и так ей нравившееся. Это было первое настоящее зимнее пальто в ее 17-летней жизни! Она его не жалеет, настроение ее сильно упало, ее объял страх, т.к. на ее глазах было неск[олько] убито и ранено. Представляю себе ужас Лидии Мих[айловны] – ее матери! В 34-ую школу попало два снаряда, разрушило, между прочим, квартиру Елены Венедикт[овны], ранило учительн[ицу] химии. И это все в центре нашего города.
Много порассказала Маруся о тех обстрелах и бомбежках, в которые она попадала лично. Она жаждет уехать, т.к. нервы больше не выдерживают этих ужасов. Нам всем стало сразу не по себе: вот о нас никто не позаботится, и нам придется здесь погибнуть в ужасах: ведь если сейчас временно не налетает немец, то ведь это, действительно, временно, и мы должны каждую минуту ждать воя сирены, возвещающую о воздушном налете, который буквально стегает, как хлыстом по всем нервам. После промежутка бомбежка будет переживаться еще ужаснее, несравненно тяжелее. Пока ночи, хоть и не раздеваясь по-прежнему, спим довольно спокойно. Артилл[ерийская] стрельба действует: так она была и вечером, и ночью, и довольно-таки жуткая: разве мы гарантированы, что в любую минуту не влетит в нашу уютную комнату и не лишит нас крова или голов?
17/XII. С утра очередь за конфетами, стояли с 8-и до 3-х дня – перемерзли, но не получили, не хватило. Конф[еты] дорогие, но такие отвратительные на вкус – сплошной суррогат и даже без сладости. Маруся ушла утром. 6-й час мы уже, лежа в кроватях, разговаривали: ведь так редко мы видимся все друг с другом, т.к. дни короткие, проходящие в очереди, носке дров, воды, уборке, не позволяют выходить из дома: быстро наступает страшная во всех смыслах темнота.
Днем – ощутительная артиллер[ийская] канонада. Дежурила в штабе 3-и часа.
18/XII. Ночь спокойная, как и утро. Погода теплая, снежная под ногами, и сейчас падает легкий снежок. Возили из сарая дрова. Надя ходила на рынок, чтобы купить немного с рук хлеба: все на мену, на деньги – ничего. Желудок все время пустой – чувствуется, как втянут. Ждешь блаженной минуты раз в день, и это бывает от 2-х до 3-х дня, что-нибудь поесть. Сегодня мы решили быть без супа, а поджарить полученную вместо мяса колбасу с малым количеством риса из остатков запаса его. Колбаса такого сорта, что в мирное время вряд ли бы ее стала есть наша покойная кошечка. Но настроение все же чуть-чуть лучше, т.к. из-под Москвы врага гонят, и на нашем Ленингр[адск]ом фронте как будто есть какие-то сдвиги в сторону улучшения. Во всяком случае Тихвин отбит нашими войсками, и кусок ж[елезной] д[ороги] от Тихвина до Волховстроя тоже очищен от врага. Все жаждем прорыва вражеского кольца вокруг Ленинграда, и как много погибнет и уже погибло до того. Началась артилл[ерийская] стрельба, но пока, кажется, не в нашем районе. Сейчас 2-а часа дня. Писем нет ниоткуда, даже от Лиды. Ей я послала вчера большое письмо.
В первый раз зашла к нам Вера Варнавовна. Какая она старорежимная, – нет, с ней я бы не смогла вместе жить: вся ее психика мне чужда и раздражает донельзя.
Поели и решили прилечь. Только легли – вдруг, как трахнет − где-то разорвался арт[иллерийский] снаряд. И пошло… и пошло… Ясно, что обстреливается наш район. Стекла задрожали, замазка посыпалась. Вскочили, оделись и помчались в бомбоубежище, куда со всех сторон бежал народ. При маленькой свечке сидели около часа, пока радио не возвестило: «Движение на ул[ице] восстанавливается, обстрел района кончился». И вот мы дома. Сидим с маленькой керосин[овой] лампочкой – электричества нет уже два дня. Как ужасно жить!
19/XII. Вчерашние снаряды разрушили два флигеля Куйбыш[евской] больницы и здан[ие] на ул[ице] Жуковского. Ну и досталось же за все время этой бедной улице!
Ночь прошла спокойно, если не считать, что мы уже были нервно настроены гудением самолетов над нашим домом: раньше это всегда предвещало скорую воздушную тревогу. На этот раз обошлось без нее.
С утра 10 ч[асов] 30 м[инут] до 3-х стояла за папиросами для Нины. Трудно достались мне 2-е коробки: замерзла до слез. Вечер сидели опять с керосин[овой] лампочкой (это большая редкость, т.к. почти все забыли запах керосина): электр[ичества] нет уже 3-и дня.
20/XII. Ночь прошла спокойно, если не считать артилл[ерийской] пальбы с 5-и час. утра, но она, наверное, была не в нашем районе, т.к. не была такой оглушительной, как 18-го.
Вчера вспоминали наших, т.к. Коля ведь был именинник, и в этот день мы всегда были все у них и объедались вкусными пирогами и другими вкусными яствами. Как-то сейчас они там проводят этот день?! Думаю, что все же значительно лучше, чем мы. Мы можем только слюнку глотать от воспоминаний и горечь от страха за предстоящую голодную смерть, ибо наши скромные запасы пришли к концу, а пайка хватает, скромно вкушая, на 2-а дня. Мрет народу уйма, хоронить в очередь и большею частью без гробов. Мы с жадностью слушаем сводку, надеясь почерпнуть что-нибудь утешительное для Ленингр[адск]ого фронта, для прорыва вражеского кольца вокруг Ленинграда. Пока – мало, заботимся главным образом о западном фронте, т.е. около Москвы.
21/XII. Возвращались с Ниной с моего дежурства в штабе в начале 7-го ч[аса] вечера. Было темно, но огонь выстрелов освещал ярко двор и улицу. Казалось, что молнии кто-то в массе бросает с неба, да еще прямо под ноги. Ночью – арт[иллерийская] стрельба. Утром рано телег[рамма]−молния от Игоря: «Что мама? можете ли передать ей деньги?» Слава Богу, он жив. Прислал кв[итанцию] на опл[ату], ответ[ила]. Дала ему на все его 30 руб. Текст: «Здорова, передать можем, прежде высланные не получены. Телеграфируй регулярно о себе. Беспокоимся. Тети». Дав телеграмму, пошла на Бронницкую, узнать, не приехал ли Ал[ександр?] Серг[еевич], чтобы узнать про Лиду, да и, кстати, взять коробку макарон, которую она хотела прислать нам. Жалко и ее, ведь она только что писала, что и голодно очень, и холодно ей, хотя все же она бодра, нас старается поддержать своей бодростью и надеждами, что все переживется и что наша семья снова соберется вместе. Но душа ее, да и наша болит и за Игоря, и за Диму, от которого никаких известий. Шла я под арт[иллерийские] выстрелы, все же села в трамвай и доехала хорошо, если не считать обычной давки и спешной ругани в трамвае. Шла по Бронницкой, кажется, чуть не 3-й раз смотрела на давно уже разрушенные бомбежкой дома, а сердце сжималось от ужаса не с меньшей, но с большей силой. У М.П. услышала потрясающую весть: А.С. арестован?!! Рассказывала, как к ней пришли с обыском. Как не идет ему, партийцу, то, что он сделал: дал от школы пропуска на проезд в Шл[иссельбург] каким-то женам военных, чтобы те приехали поменять водку и еще что-то на хлеб и картошку. Кто-то, видно, донес, к нему нагрянули, всех арестовали и обвинили в спекуляции. Вот ужас! Как он мог это сделать?! Правда, мы его почти не знаем, но он казался разумным, осмотрительным и очень щепетильным партийцем. М.П. плачет, жалея Левушку, который остался без отца и матери. Она не хочет его отдавать и хочет оставить у себя, несмотря на такое тяжелое время, а ведь он чужой ей ребенок. Лида тоже очень пожалеет А.С. и Левушку, она тоже знает его давно, как и М. Пр., и знает, как честного, порядочного человека. Конечно, он, наверняка, ни в каком пособничестве спекуляции не участвовал, да и те дамочки приехали, как сказали М.П. милиционеры, пришедшие с обыском, менять, а не спекулировать. Но факт остается фактом, и человек погиб. Обратно шла под ужасным обстрелом. Снаряды над головой буквально выли, а разрывались со всех сторон. Я вздрагивала, но шла вперед. Зашла, было, укрыться в один из магазинов, но, постояв немного, вышла, так неизвестно ведь, ск[олько] времени она продлится. Дошла пешком. Погода была чудесная, теплая, но я была очень тяжело одета, и идти было нелегко. Оказывается, обстрел был в нашем районе и очень сильный. Только пришла домой, где меня ждали с обедом, как завыла сирена. Всех нас хлестнуло буквально. Ведь ск[олько] времени ее не было, мы, конечно, от этого ужаса не отвыкли, мы его ждали, но тем ужаснее мы ее встретили. Несколько поглотав суп, мы полетели в убежище. Слышали, как два раза где-то сбросил бомбы. Тревога длилась около часа. В убежище темно, без электричества, как и у нас. Вечер и ночь относительно спокойны, т.к. раскаты арт[иллерийской] стрельбы были. Вчера зашла Мария Петр[овна] [Крж ?]. Она очень изменилась. Говорит, что плохо себя чувствует и собирается умирать. Это профессор, умница сейчас ходит в очередь за пайком для себя и сестры с ребенком – Ани. Рассказывала про Соню. Она не хочет уезжать: «где-то скитаться, лучше умереть на своей кровати». Она работает в ужасном районе, как и Аня; в ужасном, в смысле обстрела. Как-то она попала в такой обстрел на набер[ежной] лейт[енанта] Шмидта. Какой-то военный толкнул ее на перила Невы, спасая, а т.к. она высокая и очень легкая, то через низкие перила она перелетела на лед вниз. Ушиблась; только встала, как пришлось уж самой, спасаясь от осколков, опять броситься на лед. В результате, еле доплелась до работы – ноги были, как ватные, и ее там еле привели в чувство. Аня ездит в больницу за зав. Ленина, и ей часто приходится быть под обстрелом. Встретила по пути к дому я Полину из нашей школы. Тоже уходит и тоже со скверным чувством к Ант[онине] Ник[олаевне]. Сказала, что там для меня лежит открыточка от Веры. Не получая моих писем, она решила послать на школу, не зная, что я там уж с 18-го/Xне работаю. Надо к случаю сказать, что о работе не жалею, так она была обставлена жутко, и столько было там издевательства, третирования, бессмыслицы, не считая жутких ночных дежурств с бомбежками, без сна, в холоде, либо на стуле, либо на полу где-то под раковиной, либо на голой скамейке в холодн[ом] вестибюле, и часто по 2-ое суток без выходных, без обеда и иной раз без чая, т[очне]е кипятку. Наоборот, я для дома работаю все время, часто приходится вставать рано: в 5−6 утра, но знать, что в обстрел можно остаться дома или пойти в убежище, это замечательное дело. Жалко Нину, отпуск которой уже кончается, и ей придется ездить в один из особенно обстреливаемых районов. Но выхода нет, т.к. тогда ЖАКТ замучает всякими непосильными для нее работами.
Что-то давно нет Киры. Как-то она? Сегодня стояла в очереди за конфетами с 3-х с лишним утра до 2-х дня. Получили на 4-х – 1200 г[раммов] отвратительных, сплошной суррогат, несладких конфет.
Да, чуть было не забыла: около 11-ти часов вечера вчера мы все разом проснулись от резкого сотрясения наших кроватей: первая мысль – бомба без объявления тревоги, но потом – другая – это, очевидно, разорвалась одна из сброшенных во время дневной возд[ушной] тревоги бомб замедленного действия.
Погода сегодня: тает, дождь, словом, гололедица.
По сообщению инф[ормационного] бюро на Ленингр[адском] фронте, как и Московск[ом], наши войска продвигаются вперед. На Лен[инградск]ом заняты нашими войсками Будогощь и Грузино около Чудова.
Как хочется победы! Скоро ли будет прорвана вражеская блокада вокруг нашего города?! Ждем с трепетом и великой надеждой.
23/XII. Ночь спокойная. Утро без стояния в очереди – ничего не дают за III-ю декаду, кроме отврат[ительных] конфет. Получила открыточку от Лиды, как всегда, ласковую и заботливую. А я ей только что опустила большое письмо и нашим в Энгельс открытку. По сообщению инф[ормационного] бюро ничего существенного, хотя, правда, сообщено, что наши части продвигаются вперед.
Оказывается, 21 был также очень сильный обстрел на Петрогр[адской] стороне и Вас[ильевском] остр[ове]. Разбита Биржа. Порваны провода. Вчера тоже в нашем, казалось, районе обстрел, но по радио не было предложено укрыться в убежища и щели. Нина с Надей все же ушли, т.к. взрывы были сильные. Сегодня днем летали самолеты, и хоть наши, но, тем не менее, их гуденье всегда действует на нервы и пугает ожиданием тревоги, а теперь, как тревога, так налет с бомбежкой.
А есть, как хочется!! Ноет желудок и слабость большая. Держишься, бодришься, целый день в работе, все мы ее ищем, как отвлечение от мыслей обо всех ужасах и от мыслей о еде.
Погода хорошая, мягкая, со снежком, но серая.
24/XII. Ночь спокойная. С утра раннего очередь и вплоть до 5-и час. вечера безрезультатно: мяса не досталось, а ничего другого не привезли.
Утром, часов в 10, воздушная тревога. Наши убежали в убежище, мы с Олей остались дома и во время тревоги убирались в квартире. Тревога прошла тихо. Сейчас 6 час[ов] вечера: Оля читает, Надя лежит на оттоманке, прижав ноги к печке, Нина – вышивает себе суконную безрукавку. Все это при свете керосиновой лампочки. (Хорошо, что есть это) Сочельник сегодня. Сейчас поедим остатки, и очень малые, супа и по мерзейшей конфетке. Это ужин рождественский. Лягу рано спать, если не начнется какой-нибудь гадости: завтра опять охотиться за мясом. Нина завтра первый раз после отпуска идет на работу. Как ужасно это неприятно: и страшно за нее и скучно без нее!
От Игоря 2-ая телеграмма того же содержания и с квитанцией на ответ на ту же сумму. Не понимаю, на почте ли напутали или он на всякий случай прислал две.
Вчера было сообщение о продвижении наших частей, а сегодня – бессодержательная передача. Мы жаждем услышать, что блокада прорвана; жаждем получить искру надежды на улучшение нашего положения.
25/XII. 1941. С утра, часов с 5-и, сильная артил[лерийская] канонада. Хоть и зарывалась по одеяло, но ухо невольно легло сверх одеяла, и сердце потряхивало от страха. Тем не менее, с 6-и часов утра заговорило радио, и загремела музыка. Сообщение инф[ормационного] бюро, что наши продолжают теснить врага на всех фронтах. На нашем фронте упомянули продвижение на Волховско-Мгинском направлении. Здесь действует подразделение Фе[д]олинского. Пришла из очереди соседка и сказала, что зав. м[ага]з[ином] сказал, что с сегодн[яшнего] дня прибавляется хлебный паек: нам по 200 г[рамм], рабочим по 350 г[рамм]. Не верится − уж сколько раз врали. А верить хочется! Если да, то, взяв вчера-вперед на сегодня, мы теряем 300 г[рамм]. Оказывается, правда. Вот это подарок к первому дню Рождества! С утра встали было в очередь за мясом, но скоро ушли: несметная толпа, а мяса очень мало. Я дала телеграмму Игорю: «Передадим. Справься о прежде высланных − не получены. Здорова, мыслями тобой, регулярно телеграфируй, случаем пришли сухарей». Последняя фраза скажет ему о наших лишениях, прислать же из Приморского края трудно. Днем все время гудели самолеты − наши. Днем − работа по дому. На улице сильный мороз. Очень хотели, чтобы сегодня уж совсем удачный день – дали бы свет, но, увы, сидим с керос[иновой] лампочкой. Все мои сидят за картой, отмечают по карте местности, взятые нашими войсками. Тихо. 8-й час вечера. Я ложусь спать.
26/XII. 7 часов веч[ера], воздушная тревога. Прошла тихо. Петр Евсе[евич] очень похудел: приходится бегать с Петр[ом] ст[аршим] в Окт[ябрьский] район и еще куда-то. Настроение сильно упало. Если в эти ближайшие м[еся]цы, говорит он, не отгонят немцев далеко от Л[енинграда], придется отсюда бежать. Не улучшат продов[ольственное] положение, город вымрет. Да, это каждому ясно. С 4 час[ов] утра до 5 ч[асов] веч[ера] бесплодная очередь за мясом.
27/XII. Ночью, часов с 4-х, артиллер[ийская] стрельба. Особенно переживает Надя - не может спать. Она сегодня с 4-х ч[асов] утра стояла опять за мясом – до 10-и утра. Не хватило. Сколько это отнимает сил! Днем, короткое время, артиллер[ийский] обстрел.
Умер дядя Любочки − Борис Ал[ексеевич] Тренин. Вчера у Персманов был Сергей Вас[ильевич] Черный, худой, пришел к ним и лег от упадка сил. Сказал, что Любочка совсем обессилила. Дети голодные плачут, просят есть. Ей, конечно, невозможно справиться одной с 2-мя детьми при таких жутких очередях. Нас четверо, и мы все обслуживаем свою семью, и то трудно очень. Сегодня был очень жидкий суп, зато в желудке переливается вода и тянет мучительно. И у всех, не у меня одной. От Лиды никаких вестей.
28/XII. Ночь спокойная. День и утро с 5 часов очередь за мясом. Жутко большая, кричащая толпа, неосвещенный кооператив. В три часа возмущенные и без мяса ушли в другой магазин, где лишь в час получили консервы вместо мяса. И это после 4-х дневного стояния в очереди.
Открытка от Лидиной сослуживицы для Лиды. Открытка нам от Маруси из Энгельса от 25/XI. Пишет, что не удовлетв[орена] моими неточными письмами. Отвечаю ей ярким письмом, но возможно оно не дойдет.
На улице − сильный мороз с ветром. Небо яркое и деревья опущены инеем.
Вечером очень яркие выступления по радио.
29/XII. Ночью артил[лерийская] стрельба.
Погода очень морозная. Утро без очередей. Нина пешком ушла на работу. Пришла оттуда и сделала нам очень интересный доклад, который она в свою очередь выслушала только что в школе. Жданов собирал председ[ателей] парт[ийных] советов, а те потом руков[одителей] предпр[иятий] и в том числе директоров школ. Сказал: «Наше положение на фронтах блестящее; хотя еще у нас только отдельные броски армий и настоящее наступление еще только готовится. Относительно нас интересующего Ленинградск[ого] фронта: уже два кольца – Тихвинское и Волховское прорваны, остается последнее – Мгинское. Оно тоже в ближайшее время будет ликвидировано, но не взятием Мги[нского], т.к. оно, к[а]к сильно укрепленное, потребует слишком много жертв, а окружением его. Можно считать, что самый трудный период Ленинградцы пережили. Продов[ольственное] положение улучшится в конце I декады января. Сталин знает о положении Ленин[градц]ев, и он дал приказ сделать все для них в смысле улучшения продов[ольстви]я. Недалеко от Ленингр[ад]а заготовлено и чуть ли не погружено и при первой возможности будет отправлен в Ленинград. Конечно, бомбежки будут, но артил[лерийских] обстрелов не будет» и т.д.… И в это время – бах, бах… Начался артил[лерийский] обстрел. Мы смотрим на нашу докладчицу выразительно, но она, смеясь, говорит: «это наши». Но и она, и мы слышим разрывы и прекрасно осознаем, что это не наши. Тем не менее, настроение сильно поднимается, нам хочется безумно верить всему хорошему. Надо сказать, что с утра было сильно испорчено настроение Надей. Перед уходом Нины, еще лежа в кровати, я говорю: «Нужно обязательно разогреть супу, чтобы утром Нина съела, а то вдруг ей не удастся прийти днем перед ночным дежурством, и она будет сутки совсем голодная».
Надя: «А что ж она днем придет − еще давать тарелку супу». Такая жадность, такое отношение нас просто потрясло. Днем мы в свое время поели супу, и вдруг приходит Нина − оказывается, ночное дежурство кто-то взял другой. Оля и я были страшно обрадованы и бросились разогревать суп. Надя взялась сама налить в кастрюльку и налила чуть больше ½ тарелки с разговорами: «есть по два раза, так это нам не хватит на 2-а дня, а что дальше будет, скоро и в суп засыпать нечего…» и т.д. и т.д.
Нина ужасно обиделась, я рассвирепела на Надежду, и произошел неприятный разговор.
Надежда: «Я голодная, я не могу больше терпеть и т.д.». Мы возмутились еще больше. Мы все, что есть, делим, как на аптекарск[их] весах, ровно на 4-е части, но часть ей, к[а]к более в этом смысле трудно переживающей, старались хоть чуть, но больше дать. Что мы, также голодны, но терпим и стараемся как-то пережить все эти трудности без лишних соплей и слез и т.д. и т.д. Упрекнули ее в нехорошем к нам отношении, вообще в черствости к людям, исключительной жадности и т.д. Выскочила, села в коридор на корзинку за шкаф под вешалку, закрылась висевшим пальто и лишь уж перед сном пришла в комнату и молча легла спать. Все противно было ужасно. На другой лишь день все было улажено, и она вошла в норму. Решила рано лечь спать. Легли. Стук в дверь. Лидия Мих[айловна] Бакланова. Рада была я очень. Оказывается, решила принести открытки, мне присланные на школу Колей и Лялей, ну и повидаться, конечно. При свете коптилки [упивались] встречей, но рассказы жуткие: Гиммельман Ант[онина?] Ив[ановна], три мальчика остались совсем одни. Страховка была на ее маму, которая только умерла, и А.Н. не успела переписать на мальчиков. Умирает Федор Григ[орьевич]. Умер на улице Ив[ан] Ив[анович] Кургин. На эвак[уационном] пункте смертность ужасная. Грязь, уборная в корид[оре] на полу, без света, без отопления… Работников мало и на них валится вся работа. Какое счастье, что я ушла из этого ада. Когда ее Таня еще лежала после ранения, то в их дом упало 2 снаряда. Один − в кв[артире] Елены [Венедиктовны Пезнер]. Все обвалилось у них в квартире. Около 14-й, б[ольшой] мост школы, упал снаряд, и уборщица Маша ранена осколком в ногу. Подруга Лидии Мих[аиловны] − такая оптимистка кажется, очень пала духом: ее мужчины - муж и сын погибают от голода. Вторая ее подруга, Таня, уже съела с семьей свою любимую собаку. Уверяла Лиду, что мясо очень вкусное, похоже на телятину. Ужас! Ужас!! Легли спать мы все с нытьем в желудке, от желания есть. Это чувство, странно, было до ужаса, а позже как-то стихло и перестало мучить.
30/XII. Мороз крепкий. Утром идем с Ниной к Персиановым. Надежда Ал[лексеевн]-а и Женя рассказали про смерть Бориса Ал[лексеевич]а − дяди Любочки. 48 лет, очень хотел жить. Болел давно, диагноз − болезнь печени. После вскрытия – язва желудка. Как ошибаются врачи! Смерть была приближена истощением организма. Ольга Аркадьевна, жена, совсем с ума сошла от горя. Тяжело было ему больному: в больницу не попасть, врача не дозваться, лекарств нет. Срочно делать операцию − нет наркоза, нет бинтов. До помещения еще в палату належался в холодном коридоре. Да и взяли в больницу после больших хлопот и беготни, да и дочь Ира на коленях умоляла врача. Хоронить - еще труднее: гроб сделали лишь час наз[ад] из-под полы: за 150 руб., 1 кг. хлеба и мех[овую] шапку. Извлекать труп из груды, сваленной на чердаке больницы, сами. Везти на кладбище − сами на саночках, а далеко на Охотское. Картина − площ[ади] перед кладбищем: вся заполнена трупами, причем в гробах − меньшее количество, больше – на саночках прямо завернутые в тряпку или простыню. Перед кладбищем и на нем из снега торчат части трупов, плохо зарытые в снег и открытые ветром. Могилу заранее вырыть нельзя: сейчас же задания другие. Сцена: дворничиха привезла труп на санях и хочет его свалить около, чтобы кто-ниб[удь] другой его зарыл, т.к. этот труп был брошен около их дома на улице неизвестно кем, милиционер заставил дворничиху подобрать труп и свезти на кладбище. Здесь, у кладбища, требуют, чтобы она свезла труп в траншею, кот[орая] служит общей могилой, а это еще км 1½-а. Чем кончилось − Женя уже не знает. Вот и Нина видела около забора недалеко от их школы носилки и на них труп, а около, никого. В общем, сейчас никак узнать нельзя − уж очень трудно близким избавиться от мертвого. Умирает тысяч 5-6 в день, главным образом− мужчины.
Днем − получены 300 р[ублей] от Игоря на имя Нади. Из Александровска-Владимира.
31/XII. Ночь спокойная. Под утро − артил[лерийская] стрельба, но неблизкая.
Сообщение инф[ормационного] бюро: нашими войсками заняты наши Керчь и Феодосия. Пошел первый поезд от Тихвина до Волхова.
Утром радость: в небольшой очереди получена за III-е декабря крупа 1 кг. 50 г. пшенная и перловая. Хороший показатель - мы уж 6 м[есяц]-ев не видели в глаза никакой крупы. Оля проявила инициативу: секретно сбегала на рынок и на что-то поменяла дуранду, из кот[орой] будет пробовать печь лепешки. Подозреваем, что она скопила неск[олько] кусочков сахару и конфеток. Трогательно! Сейчас, когда мы к ней тепло относимся, она в очень хорошем настроении и вчера говорит мне: «Тетя Зина, у меня как-то тепло, тепло на сердце сейчас».
Около 2-х час[ов] дня начался артил[лерийский] обстрел. Когда ему уж кончиться, по радио предложили прятаться в убежища и щели, а группам самозащиты приготов[иться] к оказанию помощи и тушению пожаров. Мы беспокоились о Нине, кот[орая], как оказалось, и попала в обстрел в неудачном месте – у Витебск[ого] вокзала. Благополучно кончилось.
Ее ждал Лукулловский обед: суп с мясн[ыми] консервами и лапшой, пшенн[ая] каша и кофе.
Сейчас − 7 час[ов] вечера. Пьем чай, к[а]к встреча нового года: по кусочку хлеба, одной штучке печенья и кусочку шоколаду.
Вот это да!
В 8-м часу артил[лерийская] стрельба. Сильная: дребезжат наши стекла. Надя с Ниной оделись и ушли в коридор. Радио все время прерывается. А музыка надрывает душу: так она дисгармонирует с раскатами артил[лерийской] стрельбы. Позже выступления одно за другим: новогодние поздравления, подсчеты побед, заверения в конечной победе и напоминания о новых предстоящих трудностях, лишениях и т.д. Сменяется музыка и так до бесконечности. Все раздражает, мучает, [родит] какую-то безнадежность. Закутываемся с головой в одеяла, жаждем тишины и безнадежно. Встреча Нового года по времени!
Е.Т. Недикова, ведущий специалист РГАЛИ