Автором публикуемых ниже очерков является Николай Семенович Зезюлинский (псевдоним – Каржанский) – прозаик, драматург, журналист. Он родился в 1879 г. в с. Пантелеево Бельского уезда Смоленской губернии, в семье священника. В 1899 г. окончил Смоленскую духовную семинарию, попал в Ярославль, где познакомился с профессиональными революционерами H.И. Подвойским, В.Р. Межинским, Е.М. Ярославским и другими, увлекся революционными идеями. В 1902 г. вступил в РСДРП. В 1903 г. арестован, через 4 месяца выпущен под гласный надзор полиции. В феврале 1906 г. сослан в Тобольскую губернию, в октябре бежал с места ссылки. Весной 1907 г. был делегирован на 5-й (Лондонский) съезд РСДРП, стенографировал речи большевиков, затем в Париже редактировал материалы съезда для печати. По возвращении в Россию вновь арестован (октябрь 1907 г.). В 1908-1909 гг., совершив побег из Сибири, Николай Семенович нелегально покинул Россию и пробыл в эмиграции до 1914 г. Написал повесть «Париж. (Из записной книжки неизвестного)» (1911 г.) – о русских революционерах, оказавшихся во Франции после поражения первой русской революции. Из Парижа уехал в Алжир, затем вернулся в Россию. В том же году получил премию конкурса им. А.Н. Островского за пьесу «Марьин дол». С августа 1915 г. на фронте Первой мировой войны корреспондентом газеты «Русские ведомости», затем с сентября 1916 г. – при Ставке Верховного Главнокомандующего (псевдоним В. Качанов). После 1917 г. выпустил сборники рассказов «Шестокрыл» и «Первая любовь», занимался журналистикой. В 1921-1922 гг. был одним из организаторов в Смоленске театра «Пропро». В 1920-е – 1950-е гг. занимался литературной деятельностью. Умер в 1959 г. в Москве. Публикуемые очерки относятся к началу литературной деятельности Н.С. Зезюлинского, в них уже заметна критическая позиция по отношению к существующим социально-политическим порядкам в России, сочувствие самым обездоленным слоям общества.
***
Николай ЗЕЗЮЛИНСКИЙ
Ростовщичество
Недавно мне пришлось быть в одном волостном правлении. Разбиралось дело по взысканию по векселю 30 руб. Когда у ответчика спросили, сколько он денег брал взаймы, он ответил, что брал только 25 руб., и просил, чтобы суд разрешил ему уплатить это количество. Судьи засмеялись и говорили ему, что он сам же писал вексель на 30 руб. Суд, конечно, окончился тем, что ответчика заставили уплатить по векселю 30 руб. Когда я возвращался домой из волостного правления, ответчик – небольшой, весь обросший черными волосами мужиченко – тоже шел по одной дороге со мной. Я с ним разговорился. Оказалось, что он, действительно, взял взаймы только 25 руб. на год, но вексель писали на 30 руб., и, кроме того, он обязан был с женой поработать у заимодавца двое суток.
– Это еще немного, – рассказывал мне словоохотливый собеседник, – а иной раз Минай Фирсов, этот самый рыжебородый, и больше дерет. В прошлый мясоед один мужик из соседней деревни просватал за своего сына невесту, а денег на свадьбу не было. Он к Минаю Фирсову: «Будь, говорит, отцом родным, вызволь с беды». А Минай ему: «Што ж, – говорит, – мы со всем вашим удовольствием, рады даже соседям услужить, только, говорит, нам векселечек нужно, а то отчего ж по соседству не вызволить». Торговались они, торговались и порешили: Минай дает этому мужику 100 руб. на год, а вексель чтоб был написан на 130 рублей, да еще чтоб он тот же раз привез Минаю два куля хлеба, «послугу за помочь».
Оказалось, что Минай лет 20 тому назад был в Москве половым в трактире – чего я о нем никак уж не думал. Возвратившись из Москвы, он сначала занялся торговлей льном и куделью, но скоро увидел, что ростовщичество куда прибыльнее торговли. В настоящее время он жил очень богато, давал в рост под вексель или под заклад деньги, и даже хлеб, «весною дает куль, а осенью чтоб отдали полтора, да еще чтоб поработал денька 2-3, за послугу».
Меня чрезвычайно удивило, что мужичек, с которым я разговаривал, нисколько в сущности не сердился на Миная Фирсова.
– Все равно, – говорил он, – не Минай, так другой, все равно придется занимать, кому деньги, кому хлеб. Другой еще хуже оголил бы. Вон в Митревке есть старушонка Акентьевна, которая без того ни гроша не даст, чтобы копейку на копейку не нажить. Вот то верно: хуже язвы сибирской. И вот поди ж: попервоначалу под заклад деньги давала, а теперь тоже по векселям дает. Сама читать не умеет, так внучку заставляет…
Я разговаривал по этому поводу и с другими мужиками, и оказалось, что почти в каждой деревне есть своя Акентьевна. Между прочим, интересно, что все эти Минаи и Акентьевны последнее время почти не дают денег под заклад вещей, а большей частью под вексель, это тоже прогресс. Процентов будет не менее 20-25, но иногда и «копейка на копейку» и более. Мне, например, рассказывали про одного псаломщика, который дал рыбакам на 3 месяца 300 руб., но вексель был написан на 400, и, кроме того, рыбаки обязались вывозить ему саженей пять дров. Это уж, как говорят, «с одного вола две шкуры».
Все это еще раз наводит нас на то, о чем так много толковала и столичная, и провинциальная печать: на мысль о необходимости для деревни мелкого краткосрочного кредита. Что эта нужда уже достаточно назревшая, это показывает успешное распространение в деревне ссудо-сберегательных товариществ.
Источник: Зезюлинский Н. Из деревенской жизни. Ростовщичество // Смоленский вестник. 1901. 21 января. №16. С. 3.
Медицина в деревне
Рассказ о том, как в одной деревне Поречского уезда был тиф целых три месяца и никто – ни крестьяне, ни приходский священник, бывший в деревне для исполнения треб девять раз, не догадались известить врача (№13 «Смол[енского] вест[ника»]), наводит нас на некоторые размышления относительно медицины в деревне.
Почему крестьяне не догадались известить врача о том, что в деревне эпидемия? Потому, вероятно, что они не только заразительную болезнь, вроде тифа, но и всякую другую считают происшедшей от колдовства – «злые люди напустили хворобу» и поэтому предпочитают обратиться к колдунам и бабкам за заговорной водой.
Года три тому назад в 3-4 верстах от Поречья «катала», выражаясь языком крестьян, какая-то заразительная болезнь, если не ошибаюсь, инфлюэнца: несколько человек отправились к праотцам, несколько десятков переболело, а администрация узнала об этом тогда, когда эпидемия уже почти прекратилась. Врачу, командированному в эту деревню, оставалось только констатировать факт прекращения заболеваний. И хорошо еще, что болезнь была все-таки не так заразительна и опасна, а то едва ли дело окончилось бы только несколькими смертными случаями.
Интересен, между прочим, способ извещения врача об эпидемии. Оказывается, его извещают не непосредственно, а через полицейское управление и управу. Десятский той деревни, где появилась болезнь, должен известить об этом сотского, сотский – урядника, урядник через станового пристава дает знать в полицейское управление, а отсюда извещают управу и врача. Пока вся эта процедура будет выполнена, эпидемия может сделать значительные успехи. Но дело в том, что эта процедура не всегда выполняется. Так как десятские нередко неграмотны и плохо знают свою инструкцию, то они никого не извещают об эпидемии, а даже сами отправляются к дедам и бабкам, чтобы узнать, кто «напустил хворобу» и каким «зельем» от нее всем можно избавиться.
Не лучше бывает и в том случае, если крестьянин заболеет не заразительною, а самой обыкновенной болезнью. Ко врачу он обратится после того, как все «бабки и деды» не принесут никакой пользы. Ко врачу он придет непременно в праздник, когда народу бывает видимо-невидимо, и врачу, следовательно, нет никакой физической возможности обратить на его болезнь серьезное внимание. Интересно, что чуть ли не половина амбулаторных больных приходится на праздничные дни. Но, вот, наконец, больной крестьянин в амбулатории… Чего бы, кажется, лучше? Так нет же: он пришел, собственно, не затем, чтобы врач исследовал его болезнь, он сам знает свою болезнь, знает и лекарство, которое нужно принимать. Один, например, просит «глистовничку», другой – «белого порошку», третий говорит, что у него «грыжа» и просит «чего-нибудь горького» и т.д. Иногда больной уходит из амбулатории разочарованным и говорит, что его болезнь нужно лечить не порошками, которые ему дали, а непременно «какой-нибудь микстурой», или, наоборот, и это особенно часто бывает в том случае, если внутренняя болезнь проявляется накожной раной (что бывает, например, при сифилисе): дадут такому больному внутреннего лекарства, а он удивляется, почему не лечат его рану. И все это происходит оттого, что больной уже заранее, с помощью, может быть, всей своей деревни поставил себе диагноз и «прописал» соответствующее лекарство. Возможны и такие случаи, что, возвратясь домой и посоветовавшись с родными и знакомыми, больной заляжет в постель «вылеживаться», а прописанное врачом лекарство выбросит за окошко на том основании, что «дохтор» не понял его болезни.
Но особенно бессильна наша деревня перед страшным бичом – сифилисом, не потому бессильна, что не имеет средств с ним бороться, а потому, что не доросла еще до сознания необходимости борьбы с ним. О сифилисе крестьяне имеют очень мало представления – настолько мало, что совершенно не выделяют его из ряда ординарных болезней. Крестьянин не усомнится есть с сифилитиком из одной чашки и ложки, пить из одного стакана, сифилитики преспокойно женятся и плодят болезненных, слабых, умирающих от первой болезни детей… Поэтому все меры для борьбы с сифилисом, предлагаемые врачебными советами и проводимые земством, абсолютно не приносят никакой пользы, и число зараженных этой болезнью из года в год все растет и растет…
Есть у деревенской медицины и врачи, «которым имя – легион»: бесчисленные недоучившиеся и уволенные со службы фельдшера, гомеопаты и просто шарлатаны, пользующие больных «домашними средствами». Впрочем, гомеопаты в счет не идут, потому что их немного и приносимый ими вред не так велик и серьезен. Гораздо более вреда приносят фельдшера-недоучки. Эти доморощенные эскулапы с важностью патентованных врачей прописывают рецепты и назначают лекарства. Для поднятия своего престижа о местных и вообще обо всех врачах они распускают нелепые слухи, которым охотно верит народ. За пользование больных и за лекарство они «немножко дерут», но крестьяне, по какому-то странному недоразумению, идут к ним охотнее, чем в бесплатную больницу, рассуждая так: «я ему заплачу, да зато он лучше постарается».
В одном селе Поречского уезда пишущий эти строки знает одну такую особу – эскулапа в женском платье. Она училась в какой-то фельдшерской школе, но курса не окончила. Впрочем, это обстоятельство нисколько ее не озабочивает, и она, пользуясь народной темнотой, лечит самые трудные болезни с важностью доктора медицины. В настоящее время, как мне кажется, она забыла уже о своем шарлатанстве. К ней обращаются теперь довольно много крестьян, несмотря на то, что в том же селе есть земская больница. Иногда с «барышней» (так крестьяне называют эскулапа) бывают неприятные инциденты. Например, у одной крестьянской женщины произошло засорение т.н. евстафиевой трубы, и она перестала слышать одним ухом. «Барышня» дала ей каких-то капель «впускать в ухо». Это нисколько не помогло, но через несколько времени кто-то надоумил женщину обратиться в больницу: там ей промыли и прочистили ухо, и она тотчас же стала им прекрасно слышать. Конечно, эта женщина никогда более не пойдет к «барышне» и даже не доплатила ей за лекарство 10 коп. Иногда «барышня» дерет без милосердия: например, одному мужику она сказала, что его болезнь легко вылечить, но только лекарство дорогое – стоит 3 руб.; и, конечно, мужик, как некрасовский Пантелей, «шапку в охапку и вон из дверей». Чтобы читатель составил себе вполне ясное представление о медицинских познаниях «барышни», я могу сообщить, что у нее целых полгода была прислуга с острой заразной формой сифилиса.
Мы могли бы рассказать об уволенном со службы фельдшере, подвязавшемся в том же селе Поречского уезда, но наша заметка и без того чересчур разрослась. Поэтому скажем несколько слов о деревенских эскулапах, пользующих пациентов «домашними средствами». По своим воззрениям и по методу лечения они очень близки к народу, а потому крестьяне легко им верят. В тех селениях, от которых далеко отстоят медицинские пункты, они, выражаясь высоким штилем политиков, «являются господами положения», в том смысле, что не к кому, кроме них, обратиться за помощью. Подчас сами эскулапы суеверны и в трудных болезнях склонны прибегнуть к помощи «бабок». От них нередко приходится слышать: «эту болезнь доктора не лечат, ее можно вылечить простыми средствами – какая-нибудь деревенская баба лучше всякого доктора вылечит». И сами они употребляют в полном смысле слова «простые» средства: от скарлатины прикладывают к горлу больного чулок с разогретой золой, рожу лечат икрой лягушек, от всех болезней, причина которых простуда, поят липовым чаем с малинным варением и т.д., и т.д. Наши эскулапы даже острые заразительные болезни лечат «домашними средствами». Помнится мне, года полтора тому назад крестьяне одной деревни по совету приходского священника лечили тиф… читатель, несомненно, не догадается: чем?.. прикладывали к головам больных компрессы из бурачного рассолу!
Вот каковы они – наши деревенские эскулапы.
Настоящая заметка была уже написана, когда знакомый земский врач рассказал мне о посещении одной деревни, где был тиф. В одной избе, где лежало несколько тифозных больных, было очень угарно. Оказалось, что кто-то посоветовал «выкуривать» тиф угаром (?) и мужичок не усомнился закрыть трубу в недотопившейся печке.
Источник: Зезюлинский Н. Из деревенской жизни. Медицина в деревне // Смоленский вестник. 1901. 9 февраля. №31. С. 3.
Подати и недоимки
К новому году сбор податей или, как в некоторых местностях говорят крестьяне «подачею», оканчивается, и волостной писарь начинает высчитывать, кому и сколько и какого сбору нужно взносить в наступающем году. А земские управы тем временем подсчитывают, сколько у той или иной деревни недоимок и каких, надежных ли к поступлению или безнадежных, с тем, чтобы «безнадежные» с разрешения надлежащих инстанций «сложить со счетов». Пройдет еще немного времени, и тем старшинам, у которых в волости нет недоимок, будет объявлена благодарность «за успешный сбор податей». А крестьянам тем временем уже нужно будет сносить первую «весеннюю» часть платежей, самую трудную, потому что в это время работу достать трудно, а хлеба и сена тоже бывает недохваток. Уплатит мужичок первую часть сбора, да за работою не заметит, как осень пришла: опять нужно платить. Подивишься на иного захудалого мужичонку, как он успевает выплатить все сборы: и земский, и страховой, и казенный, и т.д.
– Что, брат, все уплатил? – спросишь у иного мужичка, у которого, что называется, ни кола ни двора.
– Не, не все, а только, слава богу, самая малость осталась.
– Как же это ты справляешься?
– Кое-как оборачиваемся!
И он сам целый год живет впроголодь, скот кормит соломой, а все-таки с грехом пополам «оборачивается». Поневоле вспомнишь щедринскую сказку о «Коняге»…
Подивишься иному старосте: невзрачный мужичишка, двух слов связать не умеет, перед каждым, кто мало-мальски похож на «барина», в три погибели гнется, а как дело дойдет до сбора податей, так тут откуда и сметка берется, неграмотный, а ни на грош не обсчитается, ни одному патентованному кассиру не уступит.
– Ну, что, брат, – спросишь иного «сельского», – как подати идут?
– Туповато, барин, ну а все-таки помаленьку выколачиваем: с иного рублишку, с иного полтину, глядишь и выбрал все с «опчества». Да нельзя, почтенный, старшина больно строг: если, говорит, не выколотишь все до копейки, так я же, грит, покажу, где раки зумуют…
А сколько энергии проявляют старосты при выколачивании податей, просто диву даешься. Грязь, слякоть, снег – ему все нипочем. Перелезает он через заборы, заходит с заднего двора, а плательщик все-таки никак от него не ускользнет. Сам деревенский житель, он как нельзя лучше знает, когда у мужика есть деньги и когда, следовательно, есть надежда «выколотить» малую толику в уплату податей. Продал кто корову, свинью, нашел покупателя для хлеба, сена – староста тут как тут. У мужика полученными от продажи деньгами надо другие дыры в хозяйстве затыкать, но староста неумолим, ибо он твердо помнит строгий наказ старшины – выколотить все до последней копейки. И невзрачный мужичонко, виновато сжимающийся перед всяким «начальством» высшего и низшего ранга, теперь сам становится «начальством» и «напущает на себе строгость». А те мужички, которым все-таки нечем уплатить «податей», стараются и не попадаться на глаза старосте, а при случайных встречах с ним принимают жалкий и растерянный вид и улыбаются виноватой улыбкой. За то староста чувствует свою власть над «недоимочником» и зажимает ему на сходах рот одним напоминанием о недоплаченных податях.
Одна провинциальная газета рассказывает об этом так: «В каждом населенном местечке нашей заброшенной палестины есть нечто вроде городской думы, только дума эта называется у нас не думой, а сходом. Есть этой думе и голова, только опять-таки голова называется не головой, а старостой. Вижу, читатель, вы пожимаете плечами и говорите: «какое же может быть сравнение между городским головой и общественным старостой»? Смею вас уверить, достопочтимый читатель, что в наших палестинах иной староста для своей деревни является более важной персоной, чем городской голова для своего города. Если бы вы видели хоть раз, с какой важностью, с каким величием, имея на груди должностной знак, покрикивает на сходе староста на тех мужиков, за которыми числится недоимка, то вы, несомненно, сказали бы, что я прав. «Ни пикни! – громко кричит он на каждого недоимщика. – За тобой еще недоимка есть, а лезешь рассуждать! Помни, что я всегда имею полное право в холодную тебя засадить!» Недоимщик помнит это и уныло молчит» («Северный край». 1901 г. №42).
Родственника, свата, кума староста еще, пожалуй, посовестится «посадить в холодную», но над рядовым мужиком он нисколько не задумывается привести угрозу в исполнение. Поэтому не удивительно, что мужички, хотя и знают, что староста – «халиф на час», все-таки стараются породниться с ним, покумиться, зовут его на свадьбу, угощают водкой и т.д.
– Все-таки лучше, как «свой человек» старостой! – рассуждают наши Сократы и стараются, так или иначе, сделать старосту «своим человеком».
Источник: Зезюлинский Н. Из деревенской жизни. Подати и недоимки // Смоленский вестник. 1901. 25 февраля. №44. С. 3.
Источник: научно-популярный журнал "Край Смоленский", № 8, 2023