У местного плотника Митьки Золотого день оказался свободным, и решил он пойти в лес. Засунул нож за голенище, опоясался вожжами, проверил кисет с махоркой, спички — вроде бы, ничего не забыл — и двинул в путь.
День был будний, а выдался, как выходной, вот и решил Митька нарезать себе веников для бани, чтобы день не пропадал даром. «Пойду, — решил он, — в молодой березняк: листья большие, ветки гибкие, в самый раз будет похлестать себя там и сям». Идет и радуется, представляя, как зимой будет париться в баньке с березовым веничком в легком белом пару.
Остановился, чтобы закурить; стал крутить себе козью ножку из газеты. Вдруг послышался женский смех. «Померещилось, может», — подумал Митька. Но вот опять слышно, и мужик вроде тоже бубнит. Спрятал Митька кисет в карман и стал подкрадываться, чтобы подглядеть, что это деется на белом свете. Раздвинул осторожненько веточки, тихонечко, как заправский следопыт, ступил на землю и — застукал парочку. Его тоже заметили, мужик — штаны в охапку и в кусты, сверкая белым задом, а бабенка с корзинкой быстренько в другую сторону.
«Спугнул голубков!» — сказал вслух Митька и засмеялся, почесывая макушку. «Вот умора будет, когда расскажу мужикам». Бабу он угадал наверняка, а вот белозадого не разглядел. Тут он заметил на земле картуз: «Надо взять, при случае верну, негоже картузами разбрасываться».
Идет Митька обратно домой веселый, картуз крутит на пальце; что за вениками собирался, то пришлось отложить. «Пущай еще подрастут, успеется», — думал он. Дело в том, что ему страсть как хотелось рассказать об увиденном миру, прямо грудь распирало в предвкушении удовольствия. Обычно все над ним любили посмеяться, а теперь он возьмет реванш. Он даже сделал крюк, чтобы попасть на производство: «Там народец, должно быть, еще трудится, вот и повеселимся».
Он зашел в сторожку, по-прежнему крутя на пальце картуз. Сейчас будут спрашивать, мол, чей картуз, откуда он у тебя? И тогда-то он все и выложит.
Подошел дурачок Ваня Кирюхин и забрал у Митьки картуз:
— Егорычев картуз будет, — по-деловому сказал Ваня и, бережно отряхнув его, повесил на гвоздь в курилке.
— Какой Егорычев? Дай сюда, глупая башка! — выпалил Золотой, отбирая картуз.
Он начал волноваться, что его представление могут сорвать.
— Какой Егорыч, башка твоя пустая? Этого голубчика, — Митька для наглядности надел картуз на кулак, — я застукал в кустах с бабенкой, да без штанов!
— А штаны-то где? Вот это была бы улика, а картуз каждый может обронить, — съехидничал другой столяр, и все дружно засмеялись.
— Вот потому и обронил картуз, что в руках штаны держал, когда убегал, — начал по привычке оправдывался Золотой.
— Так и побежал бы от тебя Егорыч! Небось, это он дал тебе картуз подержать, пока штаны надевал, а ты взял, да и убежал! — смеялись довольные столяра.
Представления не получилось. Золотой психанул, раздраженно надел картуз на гвоздь в сторожке и, послав всех к черту, под общий смех удалился.
Слух тоже пошел гулять, но Золотому уже не в радость: приходилось оправдываться, как будто это он сам себя застукал в кустах.
На следующее утро Егорыч, начальник производства, пришел на работу в новом картузе. Он был со всеми очень приветлив, здоровался за руку, похлопывал по плечу, чего за ним сроду этого не водилось. Егорыч заметил, что работяги смотрят больше не на него, а на новый картуз на его голове, и переглядываются. Опять влез Ваня Кирюхин. Стараясь угодить начальству, он притащил из сторожки старый, как он думал, Егорычев картуз и протянул его хозяину.
— Ты что, Иван, мне протягиваешь, это не мой картуз; мой дома весит на вешалке, —отмахнулся от него Егорыч и пошел к себе.
Пришлось опять повесить на гвоздь бесхозный картуз.
Юмор у деревенских мужиков плоский, без фантазии: ни шутить, ни слушать не умеют. Ржут как кони, а спроси любого, о чем ржали-то, никогда не вспомнят. Другое дело женщины. Вот уж у кого хватает воображения. Они смеялись не над Митькой Золотым, а над белозадым Егорычем. Все сельские ходоки были известны, и бывшие, и нонешние. У колодцев бабы перемывали им косточки, не упуская не единой зацепочки. Хотя Егорыч был скрытный, от их глаз не скрылось, как он поглядывает на молодух. А когда он стал начальником, у него появилась и обходительность к прекрасному полу: все это было написано в его глазах. Не бывает дыма без огня, и редкий начальник избежал этого искушения. Сомнений, что это Егорыч попался, у баб не возникало, их интересовало другое: как он будет выкручиваться.
Вот и жена Егорыча Клавдия уже была в курсе событий и сразу заметила подмену картуза. Клавдия была женщина видная и волевая; все было при ней. Она сразу смекнула, что надо эти слухи пресечь на корню, а не ждать беды похлеще. А то можно и партийный билет на стол положить, а это тебе не картуз обронить. Умная была баба, далеко заглядывала.
Недолго думая, Клавдия заспешила на производство, где рассчитывала поймать Золотого. На охотника и зверь бежит: Золотой тоже заметил Клавдию и шмыгнул в сторожку в надежде, что разминутся. Он и не подозревал, что она по его душу пришла.
— Ну-ка стоять, Золотой! Трепло ты пьяное, бессовестное! — уже в дверях начала Клавдия, хватая его за рукав, чтобы не убежал.
— Я тебя засужу за клевету на доброго человека, моего мужа и коммуниста! — распылялась она все больше.
Золотой и в самом деле струсил, он не сомневался ни минуты, что Клавдия это сделает, ведь она была из семьи бывшего председателя колхоза и уж не понаслышке знала, как эти дела проворачиваются.
— Говори, паскуда, при свидетелях, как ты застал моего мужа в кустах? С кем застал, говори?
— Я не заставал его в кустах и никогда нигде не говорил про него ничего дурного, — начал, заикаясь, оправдываться Митька.
Он снял картуз, висевший на гвозде, и протянул его Клавдии со словами:
— Это все Ваня Кирюхин взбаламутил, а не я! Это он сказал, что картуз Егорычев, —Митька показывал пальцем на Ваню Кирюхина.
— Ну-ка, дай сюда, — потребовала картуз женщина и, повертев его перед глазами, сказала:
— Не наша фуражка, совсем непохожая. Прекрати распускать сплетни про доброго человека! — погрозила кулаком она Золотому. — Вас тоже это касается, стыдно после будет!
Так и не вернув картуз, Клавдия вышла из производства и направилась в сторону села. Мужики поглядывали украдкой за ней через окошко, думая, что она повернет к мужу в прорабскую, но нет, не повернула. Добрый человек тоже провожал взглядом жену через окошко, поглаживая свой подбородок соображая, радоваться ему или пока повременить.
