Григорий Иоффе
В советские времена в каждом уважающем себя городе были газеты, в заголовках которых присутствовали слова «Правда» или «Рабочий». В 1980-е годы мне довелось работать в колымской районной газете «Северная правда», при этом я сотрудничал с областной «Магаданской правдой». А начиналась моя газетная биография в ежедневной многотиражной газете «Скороходовский рабочий», где собралась тогда весьма сомнительная с идеологической точки зрения компания.
Жертва симбиоза
В 1977 году, в октябре, «Скороходовскому рабочему» исполнилось 50 лет. Шумно отметили эту дату в Доме журналистов: с капустником и банкетом. Но, скажу честно, истории своей газеты глубже середины 60-х не знали, отсчет нашего времени начинался с января 1967 года, с начала ежедневного выхода на 4-х полосах, и с имени Магды Иосифовны Алексеевой, сделавшей, при помощи своих сподвижников, газету той, в которую пришли мы — новое поколение, вместе с новым редактором — Раисой Ивановной (Ритой) Борисовой.
Печататься в «Скороходовском рабочем» я начал в 1970 году, как внештатник, а в штат меня Рита пригласила в конце 73-го. К тому времени, год проработав на скороходовском радио у легендарной Софьи Давыдовны Кониковой, я уже хорошо знал и газету, и всех, кто в ней работал, и мы с Аллой Зайцевой, служа на радио, старались что-то сделать и для газеты. Всякий раз, когда Коникова обнаруживала там наши плохо закамуфлированные псевдонимами материалы, она устраивала скандал и кричала, что она таки прекратит «этот симбиоз между газетой и радио».
Коникова была человеком, мягко говоря, не простым, но и разговоры о симбиозе были не случайны, они диктовались ее житейским опытом и были основаны на реальных подозрениях: рано или поздно, все мы, сволочи, кто способен не только «говорить в трубу», но и писать, переметнемся в газету. Так оно и случалось: и я, и Алла, чуть позже, оказались у конкурентов. А за несколько лет до нас была и более тяжкая потеря — Леонид Левинский, который, в свою очередь, как блестящий заместитель редактора, стал находкой для Алексеевой.
«Кадры решают всё!»
Этот сталинский лозунг всегда был на учете у партийно-профсоюзных вершителей наших судеб. Именно на кадрах, умело подобранных и толково организованных, все и основывалось. Правда, в нашей, не сильно заидеологизированной газете, этот лозунг имел некоторую оборотную сторону. Задерживались в газете не выпускники журфака, а филологи, а из филологов две трети — переводчики, знавшие по 2—3 языка. Подобная концентрация специалистов «с языками» была в те годы разве что в МИДе…
Почему на «Скороход» принимали тех, кого из-за шибкой образованности и нескрываемой интеллигентности, отягощенных подчас еще и принадлежностью к нетитульной нации, не брали ни в одну другую газету? Наверное, началом всему — чутье Магды Алексеевой, ее умение подбирать, выбирать, оставлять рядом нужных для ее дела людей, таких, для которых ее дело становилось их делом.
Второй, принципиально важный в те годы фактор, — степень лояльности секретаря партийного комитета фирмы (а может быть, и выше — секретарей райкома). Трое из четверых секретарей, при ком я работал и кого хорошо знал (О.В. Стрельцова, Г.И. Богданова и В.В. Смирнова), в кадровую политику редакторов практически (а уж тем более — грубо!) не вмешивались, их интересовал уровень газеты, и он их устраивал.
Так было года до 81—82-го, когда этот принцип был нарушен. И хватило двух-трех лет, чтобы от того «Скороходовского рабочего» с былым его уровнем не осталось и следа.
Третье (в немалой степени вытекающее из пп. 1 и 2) — у меня осталось «странное», но уверенное ощущение, что хорошие люди задерживались здесь потому, что в редакции не было стукачей. Почему я столь наивно в этом уверен? Потому, что уши органов, так или иначе, где-то, как-то, да вылезли бы, хотя бы в виде «обратной связи» и репрессивных мер к зарвавшимся писакам.
«Партгрупорги за стеной жалобно заныли…»
А раскованность в редакции была полная и говорилось все, что можно было отнести к антисоветчине, открытым текстом, и кто-то даже придумал легенду-мечту, что нас все-таки подслушивают: всех новичков и гостей первым делом предупреждали, что в столбе, который подпирал потолок в центре главной редакционной комнаты, как раз рядом с огромным красным столом, местом наших сборищ по поводу и без повода, что в столбе этом спрятан микрофон.
— Включай запись! — кричали мы столбу, когда начинались недозволенные речи.
Иногда, конечно, возникали и какие-то конкретные подозрения, но, ничем не подтвержденные, они также быстро и забывались. Например, когда вслед за Борисовой замом редактора пришел Адольф Феодосьевич Алексеев, народ, особенно представители нацменьшинств (в нашей реальности скорее — нацбольшинств), сильно насторожился. Уж больно походил рубаха-Адик на засланного казачка.
Во-первых — странное какое-то имя-отчество, с отголоском былого тоталитаризма. Потом выяснилось: в 1940 году родители дали ему такое имя потому, что их деревня на Рязанщине звалась Адольфовкой, по имени местного помещика еще времен крепостничества, и там всех мальчиков испокон веков называли Адольфами.
Во-вторых — образование: ВПШ (выпускников высшей партийной школы до тех пор никто из нас и в глаза не видел). Плюс — больно уж простецкая на первый взгляд внешность и прошлое шпака (он пришел на «Скороход» из окружной военной газеты).
И дальше все сходилось: выпив стакан «портвейнаго», Адик брал гитару, садился в красное кресло рядом с «радиофицированным» столбом, и запевал:
Партгрупорги за стеной
Жалобно заныли —
Раньше помнили устав,
А теперь забы-ыли!..
или что-нибудь вроде:
Адольф не спеша стрелял из вэ пэ ша…
Ну чистой воды провокация!
Но все эти подозрения рассеялись вскоре как-то сами собой. В чем вы сможете убедится, взглянув на Адика во всей красе (читаем дальше!).
Стакан от баушки
Редакционное «утро» заканчивалось тем, что зав. производственным отделом Аркадий Спичка (филфак, польское отделение), сдав Галине Зябловой (журфак), ответственному секретарю, подборку информаций на первую полосу, провозглашал, по-ленински протягивая руку в сторону Адольфа: «Форвертс, Альфруд Фердинандович!». «Яволь, Аркадий Матвеевич!» — живо откликался Альфруд. К ним, когда пришел к нам работать, тут же присоединялся Миша Зубков (испанский, французский, английский, польский…), а за ним и кто-то из нас, по настроению, степени занятости и желанию принять на грудь.
После чего вся компания отправлялась на противоположную сторону Московского проспекта, к «баушке», в столовую, выраставшую к концу дня до уровня вечернего ресторана, именовавшегося в народе «Аквариумом». Там, при входе, напротив гардероба, ровно в 14-00 (по брежневскому «антиалкогольному» законодательству спиртное в те годы по утрам не продавалось) поднималось фанерное окно, открывая широкий прилавок с просматривающимся в глубине на полках ассортиментом, и вожделенная баушка за умеренную плату выдавала по стакану дефицитного недорогого портвейна и шоколадную конфетку на закусь.
Если же у баушки, по причине ли болезни, или из-за отсутствия требуемого душе бальзама, не открывалось, шли «к Ильичу» — в ДК Ильича, где располагалось кафе «Электрон». На крайний же случай в округе была предусмотрена широкая сеть пивных ларьков с «Жигулевским» по 22 коп. за кружку в 0,5 или 11 коп. за 0,25, при этом для желающих напиток в зимнюю пору еще и подогревался…
Казачок из Парижа
Другой подозреваемой личностью оказался в определенный момент Сережа Саульский (французский, соответственно), друг Мишки Веллера (русское отделение) еще с филфака. Они и появились у нас как-то вместе, году в 75-м, уже и не помню, кто кого привел.
Знаток французского и любимец женщин, Саул проработал у нас сравнительно недолго. Женившись на мадемуазель Кристине, не сказать, чтобы красавице, но коренной француженке, он отбыл вместе с ней на ее заграничную родину. Но не прошло и года, как Серега вернулся и ничтоже сумняшеся пришел наниматься на работу обратно. Кстати, и вакансия была. Несмотря на то, что Рита была расположена к нему всеми фибрами, она, с оглядкой наверх, могла найти немало веских причин для отказа. Прежде всего, идеологических. Потому что он вроде бы и Саульский, а вроде бы уже, может быть, и не Саульский, а выпускник западной разведшколы и буржуазный шпион.
Но Рита его взяла. Уж не знаю, были ли у нее там, наверху, объяснения по этому поводу, но взяла. И мы это восприняли, как норму, как разумеющееся, потому что прекрасно к Сережке все относились.
Саульский потом рассказывал, что его вызывали (в наши органы, про «ихние» речи не было), предлагали «сотрудничать», но он, мол, как-то там отказался…
Однако сама эта история с возвращением блудного сына (впрочем, вернулся он ненадолго, и вскоре опять уехал и уже окончательно сгинул на французщине) была по тем временам весьма и весьма не однозначной, более того — одного неосторожного шага было достаточно, чтобы кое-кто навсегда расстался и с партбилетом, и с журналистикой.
Протекция по-скороходовски
Но вернемся к пункту первому, о наборе кадров. Просто так, с улицы, в «Скороходовский рабочий» не попадали. Нужны были или знакомства, или рекомендации. По знакомству приходили в основном, университетские филфаковцы. Освобождалось место, и кто-нибудь тут же приводил одного из студенческих друзей, причем, филфаковская рекомендация была стопроцентной, это были кадры высшей пробы: Аркадий Спичка и Михаил Зубков, Ольга Кустова (французский), Виктор Андреев (испанский, французский), Саульский с Веллером…
Люди же, приходившие по рекомендации от чьих-то знакомых, чаще всего не задерживались. Впрочем, и здесь бывали исключения. За 21-летнего Сергея Ачильдиева (английский) просил один из самых уважаемых людей в объединении «Скороход», начальник одной из лабораторий Леон Юлианович Каминский. Рита пошла ему навстречу, взяла второкурсника вечернего отделения филфака с испытательным сроком, и не пожалела. Взявший его под свою опеку Спичка уже через пару-тройку недель убедил Риту, что испытательный срок можно считать законченным.
Вносил свою лепту в кадровую политику редакции и я (русское отделение). На вечернем на одном курсе со мной учились Виктор Малков, работавший в газете «Ленинградский университет», и будущий корреспондент «600 секунд» Вадим Медведев. Так, вслед за мной, оба, а вслед за ними и мой старый приятель Женя Змачинский (журфак), оказались на «Скороходе»: Витя и Женя в газете, а Вадик сменил меня на радио.
Коникова ни в какую не хотела меня отпускать и кричала про симбиоз. В итоге поставила условие: найти замену. Я и привел к ней Медведева. Импозантный парень, язык подвешен, да еще и сын знаменитого артиста. На том все и сошлось.
Вот такой был у нас теремок. А если которые и стучали, то стучали они в дверь редакции.
Тук-тук-тук! Пришел со своими каракулями охранник Сохрин.
Тук-тук-тук! Принесла отчет о партсобрании партгрупорг Стержанова.
Тук-так! Заглянул поболтать наш главный рабкор — вырубщик и стахановец 30-х годов Кречетович…
Когда-то, Восьмого марта. Адольф Феодосьевич Алексеев в кругу редакционных дам.
Отрывок из книги "Дети Эзопа", 2007. 272 с., ил.