Я нахожусь где-то между желанием подробно, с цитатами и психологическими портретами разобрать на крошки жизнь Ванессы и возможностью просто громко кричать в пространство. Попробую найти что-то среднее.
Когда мы со Стрейном познакомились, мне было пятнадцать, а ему сорок два — почти идеальная тридцатилетняя разница
Это практически первое, что я узнала о Ванессе из ее собственных уст. Уже взрослая Ванесса сама рассказывает эту историю, и главы романа мечутся между Ванессой-школьницей и Ванессой-до-сих-пор-проживающей.
Стрейн — ее учитель литературы, неказистый, но продуманный хищник, прекрасно понимающий, как сыграть на одиночестве Ванессы. Он говорит ей, что она особенная, талантливая, взрослая, не такая, как все. Он картинно заламывает руки и кается перед ней в своей грешной любви, внушая ей чувство безопасности и исключительности.
У Ванессы нет друзей. Да, она когда-то считала своей лучшей подругой соседку по комнате, они были неразлучны. Но дружба хрупка, а Ванесса категорична, поэтому в очередном учебном году она одиночка, не особо желающая заводить с кем-либо связи.
Но внимание учителя — это другое. Возвышающие речи на ранимую психику подростка, и вот она уже сходит с ума от ревности и привязывается к Стрейну, как собачка:
Кажется, это самое правдоподобное окончание нашей истории любви: я, преданная как собака, бросаю все и спешу услужить, а он берет, берет и берет
Ванессу подводят все: семья, знакомые, школа (в своих заметках во время чтения я написала: «ШКОЛА СДЕЛАЛА ЧТО?» и это, пожалуй, недостаточно большие буквы, чтобы описать все мое негодование). Рядом с ней всегда только Стрейн, который умело внушал ей вину, сжимал ее детство в кулаке, вместе с откровенными фото и детской пижамой в клубничку.
Я делала перерыв от чтения каждые страниц пятьдесят. Несколько раз мне хотелось отбросить книгу и держало только то, что отлетевшая книга не попадет по голове Стрейну.
Автор хорошо поработала над персонажами, делая их столь неоднозначными, многогранными: колючке Ванессе, особенно взрослой, может быть сложно сочувствовать, потому что она отчаянно не соглашается на клеймо жертвы, «сами виноваты» в ней звучит все громче, заглушая травму, а Стрейн иногда бывал слишком уж убедительным, несмотря на все свои пороки.
Такие книги читать не просто, да и оценивать их сложно. Но если на секундочку представить, сколько в этом мире подобных Ванесс и Стрейнов, сколько таких сломанных жертв со стокгольмским синдромом, сколько абьюзеров, о которых никто не говорит, то понимаешь, что рассказывать подобные истории необходимо. Погромче.
Он был взрослым мужчиной, а вам было пятнадцать лет, - говорит она. — Какие такие муки вы могли ему причинить?
На секунду я лишаюсь дара речи, не могу придумать другого ответа, кроме как: «Я вошла в его класс. Я существовала. Я родилась.»
