CXXXI. Герцогиня
Герцогиня де Шеврёз раскладывала пасьянс, но мысли её были далеко. Она думала о том, удастся ли графу де Ла Фер избежать ловушки. Судьба герцога де Бофора её ничуть не волновала. Вдруг она услышала стук в свои двери. Поскольку в это время суток герцогиня предпочитала одиночество, её слуги были отосланы, поэтому ей пришлось самой открывать двери. Герцогиня не имела привычки запираться, поскольку обладала некоторой долей фатализма, понимая, что если у неё есть враги, то такие, которых не остановит никакая запертая дверь. Человек, который стучался в двери, вероятно, понимал, что они не заперты, но из соображений деликатности не решался войти, из чего герцогиня заключила, что это – мужчина. Поскольку единственный мужчина, который мог доставить герцогине неприятности, кардинал Ришельё, уже давно перебрался в мир иной, впрочем, и его герцогиня ничуть не боялась, когда он был жив. Поэтому она смело открыла дверь. Перед ней предстал человек, которого она, решительно, знала, но которого никак не могла ожидать увидеть в таком виде.
Это был Король Франции Людовик XIV. Но он был совершенно не похож на самого себя. Он был одет простым монахом, его небритое лицо покрывала борода, волосы были короткими и всклокоченными. По всем признакам было видно, что он прибыл из далёкого и трудного путешествия.
— Ваше Величество! — воскликнула герцогиня. — Вы ли это? Что с вами?
— Герцогиня, это, разумеется, я, — ответил Людовик. — Полагаю, что вы – одна из немногих людей, посвященных в тайну моей матери.
— Я посвящена во многие тайны вашей матушки, — ответила герцогиня, — но я не понимаю, о какой тайне вы говорите, и как эта тайна связана с вашим видом.
— Я говорю о тайне двух близнецов, один из которых стоит перед вами, а другой занимает его место на троне! — ответил Людовик. — Позвольте же мне войти!
— Боже мой! — воскликнула герцогиня. — Входите же, Ваше Величество, входите! Простите мне моё замешательство! Я к вашим услугам.
— Итак, вы знали, — сказал Людовик, входя и закрывая двери. — Что ж, я догадывался об этом.
— Но я не знала, что вы также посвящены в эту тайну! — воскликнула герцогиня. — Это обстоятельство тщательно скрывали от всех, даже от вас.
— И вы, конечно, не догадывались о том, что меня похитили, и на моё место водворён самозванец? — спросил Людовик с ноткой недоверия.
— Как я могла об этом знать? — всплеснула руками герцогиня. — Я и не предполагала, что вы настолько похожи, что никто не смог отличить подмену! Я думала, что бедный принц, во всяком случае, не смог бы вести себя настолько естественно, что даже его, простите, даже ваша супруга, по-видимому, ничего не заподозрила.
— Супруга? — гневно воскликнул Людовик. — Итак, он с ней сблизился?
— Я не могу ничего знать об этом, — солгала герцогиня. — Внешне всё обстоит вполне благопристойно. Предполагаю, что у них не было такого сближения, которое вы имеете в виду. Он, скорее всего, сделал вид, что охладел к ней.
— Впрочем, это всё равно. Этот брак был политический и мне уже нет никакого дела до Королевы, — отмахнулся Король, безуспешно пытаясь обмануть и себя, и герцогиню. — Мадемуазель де Лавальер?
— Она в монастыре, — ответила герцогиня.
— Я верну её! — воскликнул Людовик. — Но сначала вы должны помочь мне вернуться.
— Располагайте мной, Ваше Величество, — поклонилась герцогиня.
— Мне необходимо привести себя в порядок, — ответил Король. — Мне нужен цирюльник, парикмахер, портной.
— Вы нашли всё это в моём лице, Ваше Величество, — ответила герцогиня. — Мы должны подготовить ваш выход на сцену без лишних свидетелей. Любой брадобрей окажется ненужным свидетелем, тем более здесь, в Лувре. Поверьте, я умею брить мужчин и смогу постричь ваши усы и бороду так, как вы это всегда носили. Парикмахер вам не понадобится, поскольку я подберу вам парик. Что касается мужской одежды, мне приходилось иногда переодеваться мужчиной, а если в моём гардеробе мы ничего не подберём, завтра же я закажу для себя мужской костюм по вашему вкусу. Наши с вами фигуры примерно одного роста и размера.
— Ах, герцогиня, вы – золото, вы – ангел! — воскликнул Людовик. — Для начала я должен восстановить свой королевский вид, после этого мы подумаем над планом, как мне вернуть то, что у меня подло отняли. Не заручиться ли мне помощью моей матушки?
— Ваша матушка, Ваше Величество, и моя ближайшая подруга, оставила этот мир два месяца назад, — скорбно произнесла герцогиня.
— А я и не знал об этом, — с тоской произнёс Людовик. — Мне будет её не хватать. Иногда она пыталась ограничить меня, я даже сердился на неё, но это моя мать, и я всегда это не только знал, но и чувствовал. Господь упокой её душу и прими её в свои объятья!
— Мы будем молиться за неё вместе, Ваше Величество, — подхватила герцогиня и рискнула обнять Короля, чему он не воспротивился. — А сейчас я приготовлю бритвенные принадлежности и горячую воду.
— Вы хотите сказать, что у вас имеются бритвенные принадлежности? — спросил удивлённый Людовик.
— Да, это так, — ответила герцогиня, — но не спрашивайте меня, зачем они мне нужны, я всё равно вам не скажу. А что это за две полосы на вашем лбу, Ваше Величество?
— Эти отметины остались от злодейского покушения на мою жизнь, — ответил Людовик. — Они сильно заметны?
— Только если разглядывать вас так, как это делаю сейчас я, — ответила герцогиня. — Похоже, что со временем от них не останется и следа, а пока мы скроем их под слоем пудры, и зачешем вам на лоб несколько локонов от парика. Но это позже, а сейчас позвольте мне вас побрить.
— Надеюсь, в вашем гардеробе найдётся подходящий костюм, иначе вам придётся ещё раз меня брить после того, как ваш портной закончит работу, — сказал Людовик.
— Полагаю, что завтра мне удастся получить какой-нибудь костюм из вашего гардероба, Ваше Величество, только не спрашивайте, каким образом, — лукаво ответила герцогиня.
CXXXII. Рошфор
Между тем Рошфор пытался уговорить коменданта крепости-порта Грамвус вступить в переговоры с комендантом крепости Кандия и добиться возвращения Атоса и Портоса.
— Мы не воюем с Османской империей, и слава Господу! — возразил комендант. — Вашим друзьям не следовало прибывать к берегу, контролируемому из крепости Кандия, и, тем более, не следовало добровольно заходить внутрь этой крепости. Если турки их задержали, это их дело. Я полностью сочувствую вам, но силы наши таковы, что мы лишь радуемся тому, что туркам не приходит в голову выгнать нас с острова.
— Неужели дело настолько плохо? — спросил Рошфор.
— В нашем противостоянии установился некоторый паритет, и если бы мы предложили обмен пленными, я полагаю, переговоры могли бы быть успешными, — ответил комендант. — Но требовать односторонних уступок мы не можем. Нас не поймут.
— Быть может, мы можем вернуть их, заплатив выкуп? — спросил Рошфор.
— Это вполне вероятно, — согласился комендант. — Полагаю, что соответствующее предложение уже ушло от них на материк. Но турки жадны, за двух дворян они могут заломить такой выкуп, который вам будет непросто собрать.
— Насколько я знаю, один из этих дворян весьма богат, — ответил Рошфор. — Хотя в силу некоторых обстоятельств, воспользоваться этим богатством будет сложно.
— Но это, вероятно, единственная возможность для их возвращения во Францию, — ответил комендант.
«Почему я так переживаю за этих двух людей? — спрашивал себя граф де Рошфор. — Эти люди были моими врагами. Им удалось сильно подпортить мою карьеру при кардинале Ришельё! А д’Артаньян трижды чуть не убил меня на дуэли. Какой-то неумолимый рок связывал меня с ними, особенно с д’Артаньяном. Первый раз я увидел его, когда он ещё был всего лишь на пути в Париж, тогда как я уже было доверенном лицом великого кардинала. Не могу сказать, что эти люди когда-либо сделали что-то доброе или хорошее для меня. Я не могу также сказать, что они восхитили меня своим чрезмерным умом или могли бы вызывать у меня зависть. Напротив, меня всегда удивляло, насколько незначительна карьера каждого из них в сравнении с тем, на что они могли бы рассчитывать по праву рождения, по уму, по предприимчивости. Вся их деятельность, энергия, предприимчивость, отвага и ловкость были направлены на достижение целей, которые я бы назвал ничтожными. Ничего для себя, всё для других! И ведь они заразили меня этими своими странностями! Положим, я содействовал побегу герцога де Бофора из крепости из чувства мести, мне хотелось доказать кардиналу Мазарини, что он совершенно напрасно пренебрёг мной, списал меня, как человека, ничтожного и ни на что более не способного. Да ещё и приказал меня поместить обратно в тюрьму! А если вдуматься, то за что я туда угодил? За верность кардиналу Ришельё! Королева, придя к власти после смерти кардинала и Короля, решила избавиться от всех прежних своих врагов. Но впоследствии она приблизила себя самого близкого по духу к Ришельё человека, его идейного наследника, кардинала Мазарини. Многих своих бывших врагов она простила, многих бывших друзей, таких, как герцогиня де Шеврёз и герцог де Ларошфуко, она отдалила от себя. А я никогда не был врагом Королевы, я всего лишь был верным слугой кардинала Ришельё, первого министра Франции, ближайшего друга и верного советника Короля! Можно ли ставить в вину такое служение? Жизнь была ко мне не справедливой. Я рано осиротел, матушка моя умерла, отец женился на другой, от которой у него было девять детей. Всем им я помогал по мере сил, как старший брат, мне же не помогал никто. Я никогда не видел примера дружбы такой, какой была у этой четвёрки. Я только лишь был скован обязанностями и по отношению к семье, и по отношению к Королю и кардиналу. И вот теперь, когда я могу посвятить себя только лишь самому себе, я по какой-то непонятной причине переживаю за этих людей, помогаю им по мере сил, и даже надеюсь спасти их. Почему? Бог весть! Мне просто так хочется. И я постараюсь сделать для них всё, что смогу. Но, глядя на эту четвёрку, я вновь и вновь думаю, что они вовсе не нуждаются в моей помощи, и тем более – в моих советах, в моей опеке. Я свободен, но я способен на немногое, они постоянно стеснены во времени, в своих действиях, а порой ещё и в каких-то моральных обстоятельствах, но они, кажется, способны на всё. Абсолютно на всё. Поразительные люди! Право, жаль, что никто никогда не узнает всей истории их жизни. О таких людях впору бы писать романы, но действия их остаются в тайне от всех, и никогда ни один писатель не узнает всех обстоятельств их жизни».
CXXXIII. Заложник
Атос и Портос действовали по ранее согласованному плану. Портос, вооружившись металлической пластиной, ожидал знака для того, чтобы начать взламывать дверь, а Атос, вооруженный другой пластиной, обмотав руку поясом приготовился действовать ей как тесаком, хотя и не острым, но достаточно увесистым, так что он мог бы при известной ловкости даже противостоять шпаге нападающего. В левую руку он взял один из вывороченных из пола кирпичей.
Когда стражник отворил двери со словами «Обед!» и вошёл в двумя тарелками в руках, Атос ударом кирпича свалил его на пол и затащил бесчувственного бедолагу в камеру.
— Безобразие! — воскликнул он как можно громче. — Мало того, что нас незаконно задержали, так ещё и кормят всякой бурдой, какую настоящему дворянину и католику зазорно брать в рот! Я требую коменданта! Немедленно приведите сюда коменданта!
На крики Атоса два других стражника, дежурившие в коридоре каземата, поспешили войти в камеру, направив третьего за офицером. Атос отбивался от двух стражников, защищаясь дверью как щитом, но, поскольку, у стражников были в руках кривые турецкие мечи, силы были не равны. Спасало лишь то, что двоим стражникам было очень несподручно сражаться одновременно в узком дверном проёме.
В этот миг Портос принялся выламывать дверь соседней камеры. Через минуту дверь поддалась, и Портос, набросился на стражников сзади. Не ожидавшие такого нападения стражники получили серьезные увечья, после чего немедленно сдались. Портос разоружил их, затащил в камеру и связал обоих их же собственными ремнями, а во рты в виде кляпа забил их турецкие шапки. После этого друзья, вооруженные турецкими мечами, направились к выходу из подавала, служившего казематом.
— Надо захватить коменданта, я знаю короткий путь, следуйте за мной, Портос! — воскликнул Атос.
Сокрушая на своём пути растерянных турецких солдат, Атос и Портос ворвались в кабинет коменданта крепости. К счастью, комендант в этот момент находился у себя, где приступил к обеду.
— Ни с места, вы наш пленник! — воскликнул Атос. — Если не будете сопротивляться, останетесь живы.
— Сдаюсь, — ответил комендант, который понимал по-французски.
Впрочем, если бы он и пытался сделать вид, что не понимает французского языка, вид двух разъяренных французов, вооруженных турецкими саблями, говорил сам за себя. Попытка воспользоваться оружием, находящимся в кабинете, была бы обречена на провал.
Таким образом, Атос и Портос стали обладателем высокопоставленного пленника и его весьма значительного арсенала.
Портос задвинул толстую железную задвижку на дверях кабинета коменданта и позволил себе отдохнуть.
— Господин комендант, — сказал Атос с улыбкой глядя на обильно уставленный яствами стол. — Не прерывайте своего обеда. Кстати, мы с Исааком тоже проголодались, поскольку наш обед нам пришлось пропустить.
— Угощайтесь, пожалуйста, — пролепетал комендант.
— С вашего позволения ножи и вилки я приберу от греха подальше, — сказал Портос и протянул коменданту раскрытую огромную ладонь, на которую комендант с трепетом положил столовый нож и вилку.
— Бонапети, господин комендант, — сказал Атос.
— Благодарю, — ответил комендант глухим голосом, опустив лицо почти к самой тарелке.
— Сотрапезников необходимо знать по имени, — продолжал Атос. — Как зовут нас, вы, вероятно, осведомлены. Я – граф де Ла Фер, мой друг – Исаак Барбье, а как прикажете обращаться к вам, господин комендант?
— Я Ахмед-Паша, — ответил комендант.
— Ахмед-Паша? — воскликнул Атос. — Тот самый Ахмед Челик? Это, стало быть, ваша дражайшая супруга Оливия Челик заманила нас сюда обманом? Наше близкое знакомство очень кстати!
— Совершенно кстати, — подтвердил Портос, отправляя в рот огромный кусок пахлавы. — Ваш повар заслуживает всяческих похвал! Попробуйте халву, Атос!
— Я не ем сладкого, — улыбнулся Атос.
— Позвольте вас заверить, господа, что я не поддерживал идею Оливии, — сказал Ахмед Паша.
— Думаю так, дорогой комендант, в особенности вот в этой части её письма, — ответил Атос. — Вы читаете по-французски, надеюсь?
— Да, читаю, — подтвердил Ахмед-Паша.
— Тогда прочтите это письмо, — сказал Атос и вручил коменданту письмо Оливии.
CXXXIV. Король
Филипп возвратился с пикника, который был устроен на воздухе для увеселений двора. На этом пикнике принцесса Генриетта вела себя как Королева, тогда как настоящая Королева отказалась от участия, сославшись на головную боль.
Праздник прошел весело, если не считать одного инцидента. Принцесса, разгоряченная от подвижных игр, флирта и разогретая комплиментами Филиппа, ощущавшая всей душой свой предстоящий взлёт, почувствовала жажду и попросила прохладительного напитка. Вероятно, слуги переусердствовали со льдом, поскольку после изрядной порции ледяного напитка принцесса вдруг почувствовала озноб и общую слабость. Она попросила позволения отправиться к себе, после чего праздник завершился раньше времени.
Сердце княгини Монако наполнялось смешанными чувствами. Она по-прежнему была в фаворе, Филипп проявлял к ней много внимания, однако, она замечала, что постепенно всё его внимание переключается на принцессу. Возможно, виной было то, что княгиня числилась всего лишь фрейлиной принцессы, что помимо её воли ставило её значительно ниже Генриетты. Принцесса великолепно пользовалась своим положением, понимая, что даже настроение княгини в её власти. Давая поводы для маленьких радостей в отсутствии Филиппа и нанося незаметные уколы княгине в присутствии Филиппа, она исподволь влияла на его отношение к ней, а оставшись наедине с Филиппом обратила его внимание на то, что княгиня проявляет гораздо больше живости, когда Филиппа рядом нет, чем в его присутствии. Это зародило в сердце Филиппа яд ревности, который постепенно овладевал всем его сердцем. Таким путем принцесса постепенно укрепляла своё влияние на Филиппа.
Вернувшись раньше времени в свой кабинет, Филипп получил известие от Юбера, что к нему прибыли два посланника от капитана д’Артаньяна, которые имеют для Короля важное послание.
— Где это послание? — спросил Филипп.
— Они утверждают, что послание устное, — ответил Юбер.
— Что ж, проси, — вздохнул Филипп, который беспокоился за здоровье принцессы Генриетты.
— Ваше Величество, капитан д’Артаньян просил передать вам на словах важное послание, — сказал де Сигаль. — Вот эти слова: «Марчиали бежал, опасность для герцога-епископа и его друга Ф».
— А вы, месье, прибыли с каким посланием? — спросил Филипп второго мушкетёра.
— Точно с этим же самым, — ответил де Паризо. — Капитан сначала хотел написать его письменно, затем передумал, и заставил выучить нас эту фразу наизусть, после чего приказал возвращаться в Лувр по разным дорогам.
— Благодарю, господа! — ответил Филипп. — Ваша услуга чрезвычайно важна, я распоряжусь, чтобы вас достойно наградили. Вы свободны.
Де Сигаль и де Паризо поклонились и вышли.
«Итак, мой брат бежал! — подумал Филипп. — Как это возможно? Неужели де Сен-Мар, который так строго охранял меня, допустил оплошность? Если бы существовала хотя бы малейшая возможность бежать, я бы ей воспользовался! Либо д’Артаньян меня предал, либо предатель – де Сен-Мар, либо в эту страшную тайну посвящены какие-то другие люди, которые вступили в заговор с де Сен-Маром! Я должен выяснить это! Но если д’Артаньян – предатель, для чего ему меня предупреждать? Это отпадает! Д’Артаньян предупредил меня о побеге Людовика, следовательно, он тоже не может быть предателем. Герцог-епископ – это, безусловно, д’Эрбле. А «Ф» – это я, Филипп. Разумеется, это не Фуке, какое мне может быть дело до Фуке? Не мог же д’Артаньян сказать мушкетёрам, что в опасности Король! Он не рискнул писать письмо, следовательно, опасается шпионов, которые могли бы его перехватить. Следовательно, он знает о том, что кто-то другой причастен к этому побегу. А кто это может быть? Де Сен-Мар писал, что в крепость приезжал д’Эпернон, посланный Кольбером. Следовательно, де Сен-Мар не может быть предателем. Итак, господин Кольбер что-то пронюхал, и он посылал д’Эпернона не из простого любопытства, он знал, что под личиной Марчиали скрывается Людовик!»
Филипп взглянул на часы. Через два часа Кольбер должен был явиться для очередного отчета по делам и для подписания различных приказов и распоряжений.
«Что ж, подождём! — решил Филипп. — Два часа ничего не изменят. Я не буду вызывать его досрочно, это позволит застать его врасплох и выведать правду!»
Филипп зазвонил в колокольчик. Вошедшему Юберу он сказал:
— Юбер, где сейчас находится герцог д’Аламеда?
— Я выясню, Ваше Величество, — ответил Юбер. — Прикажете пригласить?
— Да, любезный, — ответил Филипп.
Через полчаса к Филиппу явился Арамис.
— Ваше Величество, — поклонился Арамис.
— Герцог, — кивнул Филипп. — Я рад видеть вас в добром здравии. Но знаете ли, какое послание пришло мне от вашего друга капитана д’Артаньяна?
— Какое послание? — спросил Арамис.
— Марчиали бежал, — ответил Филипп. — Вы понимаете?..
— Я понимаю, Ваше Величество, — ответил Арамис. — Как давно?
— Посланные от капитана мушкетёры ехали сюда из городка Канны, следовательно, они ехали тем же самым путём. Беглец уже может быть в Париже, — ответил Филипп.
— Что ж, я приму меры, — ответил Арамис. — Вы подозреваете кого-то в пособничестве?
— Кольбера и д’Эпернона, — ответил Филипп.
— Я же вам говорил, Ваше Величество, — сказал Арамис. — Кольбера в отставку, Фуке вернуть на прежнее место, меня постоянным советником.
— Ваш Фуке всё и испортил! — недовольно ответил Филипп. — Вы, господин герцог, исчезли, меня упекли обратно в Бастилию, а затем в крепость на острове Сен-Маргерит! Оттуда просто невозможно сбежать! Если бы не господин д’Артаньян, я там бы и оставался!
— Господин д’Артаньян поступил крайне благородно! — согласился Арамис. — Но его здесь нет. Полагаю, он на Крите, но скоро возвратится.
— Итак, господин герцог, что вы предлагаете предпринять, чтобы Марчиали был водворён обратно? — спросил Филипп. — Объявить розыск?
— Никак невозможно объявить в розыск человека с такой внешностью, — возразил Арамис.
— В таком случае что же? — спросил Филипп.
— Чрезвычайно усилить вашу охрану и охрану дворца, — ответил Арамис. — Никто чужой не должен быть допущен во дворец без особого разрешения.
CXXXV. Друзья
Ахмед-Паша прочитал письмо, после чего обратился к французам, захватившим его в плен.
— Вам незачем держать меня в заложниках, я отпущу вас обратно, даю вам слово Ахмед-Паши.
— Я понимаю, что у вас появились причины довериться нам и отпустить нас на свободу, — сказал Атос. — Но у нас имеются причины проявлять недоверие к обещаниям ваших соотечественников.
Глаза Ахмед-Паши блеснули гневом оскорблённой чести, но секунду спустя он взял себя в руки.
— Я приношу вам извинения за моих соотечественников, являющихся также моими людьми, — сказал он. — Военная хитрость применяется у нас для того, чтобы захватить в плен врага. Действие, которое совершено этой женщиной по отношению к вам, меня не волнует. Она не была вашим другом, вашим союзником и партнёром. Она была вашим врагом. В этом случае лишь вы, европейцы называете такие поступки предательством. Мы называем это военной хитростью. Предательством мы называем только подлость по отношению к тому, кого ты в лицо называешь другом. Она называла меня своим мужем, она предала меня в этом письме, называя своим мужем того, с кем разлучена, как она сказала мне, по доброй воле. У нас в Османской империи супруги могут по обоюдному согласию перестать быть супругами. Она добровольно отреклась от него, он проклял её. Он теперь евнух, мой слуга, она – моя жена. Была таковой до этой минуты. Теперь я с ней развожусь. И я не вижу причины помогать ей в делах её оскорблённого достоинства, в тех делах, которые были для неё способом сбежать от меня обратно в вашу ничтожную Францию. Позвольте мне позвать её сюда, вы сами увидите, как я с ней намерен обойтись.
— Для начала в качестве демонстрации вашего доброго намерения велите принести сюда наши шпаги, которые у нас отняли, но обещали вернуть, когда мы покинем вашу не вполне гостеприимную крепость.
— Еда ни к чёрту, постель жёсткая, если каменное ложе можно назвать постелью! — добавил Портос. — Мы не привыкли долго оставаться в столь негостеприимных гостиницах. Мы покидаем вашу крепость, а потому мы забираем наши шпаги!
— Ваши шпаги забрала Оливия, и, если не ошибаюсь, она отослала их о Францию, — ответил Ахмед-Паша. — Я дам вам другие, не хуже.
— Мы не примем этот подарок, — ответил Атос. — Но мы намерены покинуть вашу крепость со шпагами. Когда мы окажемся на свободе, вы выбросим их в море.
— Вы не сделаете этого, поскольку я подарю вам их, а к подаркам Ахмеда-Паши следует относиться с уважением, — возразил Ахмед-Паша. — К тому же вы не знаете, о каких шпагах идёт речь. Я дам вам две шпаги французских офицеров. Надеюсь, вы не откажетесь принять эти военные трофеи, чтобы они вернулись на вашу Родину.
— Мы не откажемся от этого и я благодарю вас, господин Ахмед-Паша, — сказал Атос. — Ваши слова доказывают ваше благородство, с этой минуты вы свободны, мы полагаемся на ваше слово.
Ахмед-Паша крикнул своим людям, чтобы они привели к нему его четвёртую жену Оливию.
Через пять минут Оливия вошла в комнату коменданта.
Ахмед-Паша разразился гневной тирадой на турецком языке.
Оливия что-то отвечала на турецком же, но совершенно спокойно.
Тогда Ахмед-Паша взял со стола письмо и стал читать вслух по-французски:
«В Османской империи умеют казнить долго и мучительно, и мой новый муж, Ахмед Челик, он же Ахмед-Паша, сделает для меня, его любимой жены, то, что я попрошу от него».
— Что ж, это правда, мы умеем это делать! — сказал Ахмед-Паша. — Ты скоро сможешь убедиться в правоте своих слов! И вот это тоже ты написала!
После этого он стал читать следующий текст:
«Я не собираюсь всю жизнь быть одной из четырех жен какого-то турка, пусть даже и паши. Я хочу вернуться в Париж с триумфом. Я требую патент на должность полковника для моего мужа и восемьсот тысяч ливров для себя.
Оливия Челик, она же Оливия де Трабюсон.
Написано в крепости Кандии на острове Крит».
— Ты называла этого жалкого евнуха своим мужем! — воскликнул Ахмед-Паша. — Ты назвала себя Оливией Челик и тут же назвала себя Оливией де Трабюсон! Ты назвала меня каким-о жалким турком! Ты хочешь вернуться в Париж с триумфом! Ты возвратишься в Париж. Но не с триумфом.
В этот миг Оливия подскочила к Ахмед-Паше и приставила к его горлу кинжал, который выхватила у себя из-за пояса.
— Ты мой заложник! —прошипела она, словно змея. — Ещё слово, и ты будешь мёртв.
— Я не боюсь смерти, — возразил Ахмед-Паша. — Я подчинился этим двум французам только для того, чтобы понять, чего они хотят. Если бы они потребовали от меня того, что мне не понравилось бы, я бы предпочёл смерть. Ты можешь меня убить. Но тогда с тобой поступят так, что ты будешь умолять о смерти. На протяжении нескольких часов, и даже нескольких дней. Ну же, что ты медлишь? Убей меня, и твоя мучительная смерть будет длиться три дня!
В этот самый момент в двери постучали. Затем человек, который стучал, сказал что-то по-турецки. Ахмед-Паша что-то спросил, ему был дан ответ. Оливия убрала кинжал и в отчаянии отшвырнула его прочь.
— Кто-то прислал сообщение, что сын Оливии Огюст находится в плену, и его предлагают в обмен на вас! — сказал Ахмед-Паша по-французски.
— Дорогой мой супруг, умоляю, отпусти их! — проговорила Оливия.
— Уходи, женщина, — сказал Ахмед-Паша с презрением. — Господа французы, вы свободны. Сейчас вам принесут две шпаги, а кроме того, особый подарок от меня.
Атос и Портос получили шпаги, и, даже не взглянув на них, отправились к берегу, где их ожидал баркас, который должен был доставить их на противоположный берег.
— Великолепно вы всё это устроили, д’Артаньян! — сказал Атос, когда друзья прибыли в порт Грамвус.
— После того как граф Рошфор сказал мне, что письмо было написано Оливией де Трабюсон, догадаться об остальном было уже не сложно, — ответил д’Артаньян. — Муженёк этой дамы строил козни и мешал мне выполнять государевы приказы, а сыночек следил за мной так настойчиво, что мне пришлось захватить его в плен после того, как он попытался выстрелить мне в спину.
— Что ж, одна семейка! — согласился Портос. — И злоба у всех одинаковая.
— Мамаша у них – центр зла и подлости, — ответил д’Артаньян. — Муж подкаблучник, сын молодой ещё, но уже подпорченный. Начинающий мерзавец. Если человек в юности стреляет в спину, под старость он будет способен на любое зло.
— Сведения о герцоге Бофоре оказались выдумкой, — сказал Атос. — Куда же дальше, друзья?
— В Париж, друзья! — ответил д’Артаньян. — Арамис в большой опасности!
— В Париж! — воскликнули в один голос Атос и Портос.
— Что до меня, господа, то сообщаю вам, что Шарль-Сезар де Рошфор отправляется в Орлеан, а оттуда – в своё графство Рошфор. Я сыт по горло политикой!
— Какой же корабль мы предпочтём, господа? — спросил Атос.
— Судно «Марлин», на котором я прибыл, одно из самых быстроходных здесь, в средиземном море, — ответил д’Артаньян. — Быть может, на нём не так комфортно, как на вашем «Морже», но…
— Мы едем на «Марлине»! — ответил Атос.
— Но если на нём недостаточно еды и вина, — отметил Портос, — тогда надо бы взять запасы с «Моржа». Только никаких осьминогов, креветок, крабов и вообще никаких морепродуктов!
Через час «Марлин» уже рассекал волны Средиземного моря, унося наших героев к берегам Франции.
— Смотрите-ка, что за шпагу нам подарил Ахмед-Паша! — сказал Портос, который развернул свёрток со шпагами, который им вручили от имени коменданта крепости.
Атос бережно взял одну из шпаг, самую дорогую и красивую.
— Шпага герцога де Бофора, — сказал он. — Я слышал, что она сломалась во время его вылазки. Но турки сделали ей новый клинок, совершенно превосходный! Что ж, если мы не возвратили во Францию самого герцога, мы возвратили его шпагу, а, следовательно, его доблесть, отвагу и честь вместе с ней.
CXXXVI. Виконт де Бражелон
Рауль, как помнят наши дорогие читатели, отбыл в Англию, где при дворе короля Карла II он хотел бы вновь встретиться с мисс Мэри Грефтон. Заглянем же в его комнату и прочитаем письмо, которое он только что написал, пока он его не запечатал.
«Дорогой отец! Спешу поделиться своим счастьем. Мисс Мэри Грефтон сегодня призналась мне, что испытывает ко мне те же чувства, которые, мне кажется, я нахожу у себя. Ещё в первый приезд я отметил высокие качества её души, как и необычайную красоту её лица и фигуры. Но поскольку мысли мои были лишь о Луизе, я приказал себе не видеть и не замечать всех её достоинств. Несмотря на мою холодность, уже тогда мисс Мэри выделила меня из всех своих знакомых и была чрезвычайно мила со мной. Вспоминая сейчас, как я себя с ней вёл, я думаю, что моя подчёркнутая холодность превышала границы приличия и лишь такая добрая девушка, как мисс Мэри, могла простить мне мою крайнюю отчужденность и рассеянность при разговорах с ней. Мы обсудили тысячу тем и по каждому затронутому вопросу мисс Мэри проявила чрезвычайную рассудительность. Сама она объясняет свою эрудицию чрезвычайной начитанностью, однако, я полагаю, что одно лишь чтение не могло бы создать такого ангела в женском образе, и здесь, безусловно, сказалась природа её благородного происхождения. Недаром ведь говорят на востоке, что осёл, гружённый книгами – ещё не мудрец. Поэтому её глубокий ум я не могу приписать лишь одним книгам. Отец! Она так очаровательно хмурит бровки, когда осуждает тех, кто, безусловно, этого заслуживает, и так мило улыбается, говоря о тех, кого любит, что я не перестаю любоваться её лицом и подбрасываю ей для разговора всё новые и новые темы, чтобы в очередной раз изумиться её уму и насладиться игрой эмоций на её лице.
Здесь, в Англии, все говорят о скорой войне Франции с Голландией и поговаривают, что Англия могла бы выступить союзницей Франции при условии достаточной активности и победоносности французского флота в первые недели сражений. Это значит, опять, война! Что ж, мне, офицеру, не пристало отсиживаться в тылу. Я принял решение стать морским офицером. Кое-какие навыки я уже получил во время морских походов под руководством герцога Бофора. Я напросился к герцогу Албеманлу, который зачислил меня младшим помощником капитана на корабль «Стремительный». Герцог предложил мне выбрать имя на английский манер, и теперь вашего сына зовут Рауль Батс. Надеюсь, что вскоре вы услышите о подвигах капитана Батса, дорогой отец!
Не осуждайте меня за то, что я сменил имя. Во-первых, во Франции я числюсь погибшим. Во-вторых, я и сам хотел бы порвать свои связи со страной, в которой Король не гнушается тем, чтобы воровать невест у своих подданных, потому я хотел бы сделаться английским подданным. В-третьих, мисс Мэри… Впрочем, я сделаю ей предложение не раньше, чем покрою себя славой отважного морского офицера.
До меня дошли прискорбные известия о трагической гибели вашего друга барона дю Валона в связи с тем, что барон назначил меня своим наследником. Это большое несчастье для всех нас, и, конечно, вам, мой дорогой отец, наиболее тяжело перенести эту трагическую потерю. Мне не придётся вступать в права наследства. К счастью, я, отправляясь с герцогом де Бофором на войну, написал своё завещание, заверил его у нотариуса и оставил его у Гримо. В нём я оставляю всё свое имущество, если оно будет, вам, дорогой отец, а в случае, если переживу вас, я оставляю всё вашему другу д’Артаньяну. Поскольку мы с вами, отец, числимся умершими, о чем комендант крепости Кандии составил документы, я не собираюсь воскресать, и предпочитаю оставаться в глазах всех французов в том статусе, который даровала мне судьба. Лишь моя дражайшая матушка, госпожа герцогиня де Шеврёз, и также вы и два-три самых верных друга будут знать правду. Поэтому господин д’Артаньян может вступить в права наследования моего небольшого наследства, а также огромного наследства от бедного барона дю Валона. Очень жаль, что у капитана д’Артаньяна нет детей и ему некому завещать это наследство. Я не хотел бы, чтобы оно отошло в казну. Впрочем, может быть, у него есть какие-то дальние родственники. Я слышал, у него не менее трёх племянников. Меня это наследство совсем не интересует. Я хочу сам обеспечивать свою жизнь, и жалованье морского офицера меня вполне устраивает. Крепко обнимаю вас, горячо любящий вас Рауль Батс де Бражелон, который, как я надеюсь, в самом ближайшем будущем сможет подписывать свои письма своим новым именем – капитан Батс».
Полностью книгу «Д’Артаньян и Железная Маска» вы можете найти тут
Также по теме см. «Мемуары Арамиса»