Признание нужно заработать !

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

БУТЕЙКО «ЗАПИСЫВАЮТ» В ГИПНОТИЗЕРЫ...

Однако ребровцы плохо знали Бутейко. Его просьба о приеме в учебные группы гормонально независимых
больных была чемоданом с двойным дном. В случае честного соблюдения правил игры (выполнения
противной стороной его просьбы) двойное дно могло вовсе не использоваться - в нем попросту не было
необходимости. И, напротив, при бесчестном отношении к его пожеланиям двойное дно оказывало его врагам
коварную услугу.
Да, доктор чисто по-человечески и вполне открыто попросил Борзова о создании наиболее оптимальных
условий для апробации. Ему в этом самым вызывающим образом отказали.
В учебные группы попали не один, не два и не три гормональных больных... Логика действий ребровцев была
видна, как на ладони: создать для неугодного экспериментатора заранее обеспечивающие провал его
эксперимента условия. Но, тем не менее, астматические мафиози жестоко просчитались.
Им, естественно, и в голову не могло прийти, что чем тяжелее был болен подсовываемый доктору пациент, тем
сильнее увеличивались его шансы на весьма ощутимый положительный эффект от применения для его
излечения волевой ликвидации глубокого дыхания!
- ...Они думают, что загнали нас в угол,- заявил как-то вечером в тесном кругу своих соратников Константин
Павлович.- Видели, в каком количестве многие из наших подопечных гормоны поглощают? - его взгляд
задержался на притулившейся у самого окошка выделенной для них ординаторской Вильме Францевне
Гончаровой.
- Видели, Константин Павлович,- поигрывая красивыми карими глазами, не замедлила откликнуться на вопрос
учителя способная ученица.- Еще как видели! Вон у цыгана Плыса от них даже ребра ломаются. Такими
хрупкими от непомерных доз стали. Чуть ему плохо - сразу обморок. И обязательно какую-нибудь при этом
косточку да сломает. Страшно смотреть на человека...
- Да разве он один такой сверхтяжелый? - присоединилась к своей подруге Наталья Степановна Воронова. Ей
приходилось особенно нелегко. В командировку она поехала на последнем сроке беременности. И Бутейковцы
не на шутку переживали за нее.- Эдельман. Мейер Исаакович Эдельман разве уступит Плысу?,- Воронова
положила левую руку на свой уже довольно заметно выделявшийся под темным свободным платьем живот.- В
шестьдесят два года тяжелейшая астма, сахарный диабет, опухоль простаты. И также непрерывно глотает
гормоны! Мы же сказали, что старше шестидесяти принимать в группы не будем. Так профессор Борзов его
лично за руку привел.
Помогите, мол, человеку... Академик Ребров, дескать, убедительно просит.- Наталья Степановна убрала руку со
слегка время от времени вздрагивающего живота.- По-моему, они все это специально делают, чтобы навредить.
- Эдельману шестьдесят два, а Маринке Новоселовой десять лет,- вмешался в разговор худющий, нетерпеливо
ерзающий на своем стуле лаборант Коля Скворцов.- И тоже астма, хронический насморк, хроническая
пневмония плюс еще экзема.
Но что интересно и старика, и девочку в одну группу! И стар, как говориться, и мал - для Владислава
Тимофеевича все едино,- Коля слегка потрепал пальцами свою жиденькую бородку.- Сам-то, небось, вряд ли
стал бы совместно лечить и детей, и взрослых. О педиатрах, скорее всего, припомнил бы...

А нам, выходит, никакой вроде разницы. И что обидно - ведь разделить-то мы старых и малых не можем.
Кроме Маринки еще один ребенок и только. Не будешь же ради двоих пациентов создавать отдельную детскую
группу...
Константин Павлович неожиданно поднял дотоле низко склоненную голову:
- Отдельной группы создавать не будешь. А дополнительно заниматься с детьми придется! Тут уж ничего не
попишешь - не мы здесь командуем, а нам диктуют условия. Испытывают, так сказать, на прочность.
Бутейко, нахмурившись, сдвинул брови к самой переносице.
- Конечно, ребята! Судя по количеству натолканных против нашей воли в группу гормональных больных, по
мешанине возрастов и разнообразию тяжести сопутствующих основному диагнозу букетов заболеваний, Ребров
и его команда крепко вознамерились в результате нынешней апробации раз и навсегда похоронить метод.
Чтобы, как говорится, камня на камне от него не осталось,- доктор привстал со стула и сделал несколько
отдавшихся скрипом половиц шагов по притихшему кабинету.
Малейшую нашу неудачу Чугуновы и Борзовы преподнесут как самое решительное и окончательное
поражение. Но,- Бутейко с грустной улыбкой взглянул на беременную Воронову,- не зря же сказано: не рой яму
ближнему, сам в нее... Вот именно! - Константин Павлович широко расправил плечи.- Они думают, что
вырытая нам могила достаточно глубока.
Пустые мечты. Уж кто-кто, а мы-то с вами знаем: чем безнадежнее болен пациент, тем лучше он идет на
методе.
Для ребровцев это необъяснимый парадокс. Попросту чушь собачья. И, тем не менее, это так! Борзовы и
Чугуновы судят ведь по представлениям таблеточной медицины. А там, конечно. Чем сильнее запущено
заболевание, тем труднее его излечить.
«Сложные порошки» Степана Федоровича Чугунова и сравнительно легких-то астматиков на ноги не
поднимают. Ну, а тяжелых - хорошо, если вовсе не добивают. Не то, что помогать. Куда там...- Константин
Павлович устало махнул рукой.- А для нашего безлекарственного метода, что нужнее всего? Воля.
Максимальное стремление пациента помочь самому себе.
И, по-моему, совершенно понятно, что чем ближе прижат человек болезнью к последней черте, тем с большим
усердием соберет он пусть самые распоследние свои моральные силенки в кулак. Захрипит, заартачится, не
желая оказаться по ту сторону роковой полосы.
И то, что среднему больному, возможно, показалось бы порядком обременительным в нашей методике - сиди
себе, мол, не додыхивай - такому больному будет нипочем. Отступать ведь ему все равно некуда!
Выбора никакого. А до смерти каких-то четыре шага... Вот и упрется обреченный на заклание. Будет
стопроцентно выполнять наши указания. И значит, исправит свое дыхание! Метод заработает на всю железку, а
это, братцы, не мне вам объяснять - победа.
Практически всегда и везде, за исключением совершенно безвольных и несобранных пациентов, победа. На нее
и будем держать курс, несмотря ни на какие штормы! Верно я говорю, Вильма Францевна? - Бутейко похлопал
по плечу несколько отодвинувшуюся от окна, увлеченно слушавшую его Гончарову.
Где наша не пропадала! Лечить, так лечить. Пропадать, так пропадать с музыкой!
- Пусть лучше наши противники пропадают, Константин Павлович,- засветилась белозубой улыбкой

польщенная доверием учителя ученица.- Это ведь не у нас, а у них самая высокая смертность среди пациентов-
астматиков. А мы и больным как следует поможем, и дорогу методу пробьем.

Вильма Францевна взглянула на неожиданно напрягшуюся Воронову, Озабоченное, обычно столь миловидное
лицо подруги пугало ее. Навевало тревожные мысли. Наталья Степановна ведь уже не первый раз с апробацией
в Ленинграде. Сталкивалась со здешними эскулапами. И уж кому-кому, а ей-то лучше других известно, чего от
них можно ожидать.
А судя по мрачноватому выражению лица, как чижик нахохлившейся коллеги, ожидать от ребровцев
приходилось только неприятного. Да и вид самого Бутейко не вызывал особенного оптимизма...
Сказать-то про победу он сказал. А понималось все сказанное невольно, как скрытое предупреждение. «Не
навредили бы нам с вами, друзья мои. Не с той, так с другой стороны не навредили бы»,- так и читалось в его
полуприкрытых опущенными ресницами беспокойно "помигивающих глазах.
Да. Наука, безусловно, всегда остается наукой. Безбрежный океан неизвестного. И если академики твердо
задумают потопить их маленький корабль, то для этого, как водится, у них любые средства окажутся хороши...
Пока состав первой учебной группы не превысил одиннадцать человек, академику Реброву еще удавалось
держать себя в рамках приличия.

С затаенным дыханием он наблюдал за тем, как рушился среди больных тщательно разработанный им и его
помощниками миф о драконовской сущности и немалой опасности для здоровья пациентов пресловутого
Бутейковского метода волевой ликвидации глубокого дыхания. Но, когда дела пошли на поправку даже у
бесноватого охламонистого, вообще плохо поддающегося управлению цыгана Плыса, терпение его лопнуло.
Смоляноволосый, бородатый тридцатидевятилетний цыган сидел у «знаменитого» своими сложными
порошками целителя астматиков «всея Руси» профессора Чугунова (работавшего под началом академика
Реброва) незаживающим чирьем на шее.
Теофедринно-аспириновые порошки Степана Федоровича приносили цыгану Сашке (так между собой окрестил
хулиганистого пациента медперсонал) примерно столько же пользы, сколько, скажем, можно было бы ожидать
от козла молока.
А других, более сильных средств (кроме, пожалуй, веревочной петли...) для борьбы с постоянно донимавшими
страдальца приступами удушья у Степана Федоровича, увы, под рукой не имелось...
Но, если большинство других пациентов-удушников в основном терпеливо и безропотно сносили тяжкий крест
обрядного кормления их практически почти что абсолютно бесполезными, навязшими на зубах, чугуновскими
порошками, то с Плысом этот номер не проходил.
Вершиной протеста самых решительных из чугуновских больных против неэффективного лечения обычно
являлось имевшее иногда в их институте место повешение то одного, то другого разочаровавшегося в
возможностях медицины мученика на казенном вафельном полотенце в больничном саду.
Однако носившего в оттопыренном левом ухе золотую серьгу отчаянного горячеглазого Сашку такое решение
проблемы никоим образом не устраивало...
Он предпочитал громко и безоглядно поносить бесполезные лекарства, упоминая время от времени и имя
создателя «сложных порошков». Грозил жалобами в самые высокие инстанции.
А поскольку степень тяжести его уже невесть, до каких пор зашедшей бронхиальной астмы была просто уму не
постижимой, помочь ему чугуновскими способами было совершенно невозможно...
К тому же Сашка являлся инвалидом производства. Но ведь у нас в стране постоянно твердилось об отсутствии
профзаболеваний! Поставленная на «высокий уровень» организация охраны труда. «Прекрасное и
своевременное» медицинское обслуживание...
Все это вместе взятое никак не должно было привести Сашку к профинвалидности. Однако за семнадцать лет
работы на шлифовке алмазов бедолага настолько забил свои легкие (несмотря на охрану труда и постоянные
медосмотры...) алмазной пылью, что жизнь его стала попросту сущим адом.
Страшнейшие приступы удушья преследовали его теперь и днем и ночью. Те дозы гормонов, которые ему
приходилось употреблять для кратковременного снятия приступов, можно было бы назвать не иначе как
действительно лошадиными.
Они сделали необычайно хрупкими и ломкими его костный аппарат, кровеносные сосуды. Повысилась
кровоточивость. Человек на такой дозе гормонов несет себя по улице, как хрустальную вазу. Малейший удар о
любой кирпичный угол, одно неосторожное движение, и у него что-нибудь обязательно разобьется.
Такие гормональные пациенты ужасно боятся любых падений и столкновений. Они чувствуют свою
абсолютную незащищенность. Сашка, например, теряя в приступе сознание, как правило, ломал при падении
очередное ребро...
Можно себе представить, как жаждал он избавиться от своих мучений!! Однако, «полечившись» довольно
продолжительное время у профессора Чугунова его «сложными порошками», он, похоже, навсегда потерял
веру в возможность исцеления.
И вдруг до академика Реброва дошел слух, что даже цыгану стало значительно лучше после занятий по методу
ВЛГД! Этому хрустальноломкому, стопроцентно обреченному официальной медициной на ужаснейшее
угасание человеку полегчало не от «знаменитых» сложных чугуновских порошков, а от какого-то там
задрипанного Бутейковского неглубокого дыхания.
Вениамина Тарасовича от подобного известия едва не хватил удар. Выходит, получалось, что он оказался не в
состоянии выполнить негласное пожелание Главного медика бесславно похоронить апробацию воздействия на
больных-астматиков метода волевой ликвидации глубокого дыхания вместе с его непокорным и необычайно
ершистым автором.
А академику Реброву не нужно было долго объяснять, какими последствиями обычно чревата подобная
служебная неповоротливость...

Он долго ломал голову, размышляя над тем, как, несмотря на все принятые меры предосторожности (уж и

запугивали больных, и заниматься-то с ними ученикам Бутейко позволяли, фактически, лишь в коридоре), все-
таки мог произойти в его епархии такой ляпсус?..

Академик ломал голову, но никак не находил ответа на поставленный ребром вопрос. Вроде и ученики-то у
доктора подобрались плюгавенькие. Один худющий и длинный как жердь - сам похож на астматика. Другая
бабенка с пузом наперевес. Ей бы дома полеживать. Рожать вот-вот. А она туда же: учителя защищать, метод
отстаивать примчалась. Немочка эта, опять же, Вильма Францевна, с ними ошивается. Подумала бы, дуреха,
прежде чем в драку за сомнительный метод ввязываться.
Давно ли таким, как она, и выехать-то за пределы своей области без спецразрешения не позволяли... Быстро,
как видно, забываются уроки недавнего прошлого. Но ведь, при случае, (вдруг да чэ-пэ на апробации!) те, кому
положено, и напомнить могут. Тыкнуть, как говорится, носом в свое корыто: не высовывайся, коли не просят,
знай свое место, голубушка!
Вениамин Тарасович даже сплюнул от злости. Как же. Как же им за какие-то десять дней занятий удалось
добиться столь потрясающего эффекта?! У одиннадцати больных не только удалось купировать астматические
приступы, но развалились все их достославные букеты сопутствующих заболеваний.
Взять того же старика Эдельмана. Уж вот кто, казалось бы, бесповоротно на ладан дышит! Ловко профессор
Борзов им его подсунул. Возраст за шестьдесят. Помимо тяжелейшей астмы сахарный диабет. Опухоль
простаты... Да только эти три болезни должны были при «безлекарственном методе» его быстренько до
полусмерти довести.
И, главное,- ни в какого Бутейко Мейер Исаакович совершенно не верил. Измученный до посинения
чугуновскими порошками он вообще был бы рад обходить их институт стороной, если бы не острейшая нужда.
Но, однако, теперь он почти не прибегает к чугуновскому зелью. И (о ужас!) стал сдавать завоеванные позиции
его сахарный диабет. Рассасывается опухоль простаты.
Постигнуть такое своим академическим умом Вениамин Тарасович никак не мог. В метод ВЛГД он ни на
секунду не верил. А свои гипнотические способности (в которых опального диктора сильно подозревали его
противники) Бутейко явно не мог применить, поскольку специально было оговорено, что занятия с больными
будут вести только его ученики, чтобы избежать всяких «гипнотических» кривотолков.
Но, видимо, все же гипноз был - укреплялся в своих тревожащих душу догадках академик. Иначе все
происходящее на его глазах становилось абсолютно необъяснимым. А таких ребусов Вениамин Тарасович не
любил. В науке он признавал только факты, примем научно объяснимые...
И коли уж налицо имелось исцеление (пусть даже временное), должна была просматриваться и лежащая в его
основе причина. За таковую академик предпочел выбрать гипноз. Это было все же лучше, чем ничего. Хотя и
подобная «разгадка» Бутейковского успеха не слишком-то утешала.